Розаура Салседо

Ей нечего делать на Лазурном берегу; никто ее не ждет. Настала весна, и люди, которые провели там зиму, уже уехали далеко. Борха робко высказал сомнение, которое уже давно смущало его:

– Кажется странным, что такая сеньора, как вы, едете на Лазурный берег, когда все люди вашего круга давно уехали оттуда. Только важная и неотложная причина…

Розаура посмотрела на него, будто хотела выведать его мысль. И затем сказала с деланной простотой:

– Я хотела забыть жизнь в Париже, не видеть людей, проводить дни, не думая ни о чем, любуясь Средиземным морем.

И, не замечая противоречия между этим заявлением и следующей фразой, добавила:

– Я была в Париже чересчур одинока и скучала.

III. Великий Вавилонский плен

Следуя указаниям своего спутника, Розаура несколько откинула голову назад, чтобы одним взглядом охватить всю высоту громадного дворца-крепости авиньонских пап. Солнце и воздух красили в нежный пурпур его стены, башни и колонны.

– Это цвет Авиньона, – сказал Борха, – цвет его храмов, стен и мостов, всего, что в этой местности было построено из камня. Кажется, будто он – эмблема нескончаемого заката солнца; он напоминает оттенки осенней листвы.

– Часто, бывая в Авиньоне, – сказала Розаура, – у меня возникал один и тот же вопрос: «Почему папы жили в Авиньоне?» Вы, наверное, смеетесь над моим невежеством, друг Борха?

В ответ Клаудио сказал, что многие ставят тот же вопрос, говоря об Авиньоне, и лишь немногие знают причину этого исторического факта.

– Мир не был таким, каков он теперь, – продолжал Клаудио. – Франция не существовала тогда в настоящем своем виде; не существовала также и Испания. А что касается Италии, то она состояла из целого ряда маленьких морских государств, находившихся в беспрерывном кипении. Приоры и феодальные бароны жили доходом постоянных грабежей и беспрерывных войн. Город Рим был одним из самых небезопасных мест в мире. На его улицах почти ежедневно сражались банды Орсини и Колонна, – семей, вечно споривших за обладание древним городом, величественным, как кладбище, почти безлюдным, в котором было больше развалин, чем целых зданий. Иногда эти две соперничающие стороны временно входили в соглашение, чтобы нанести удар третьему лицу, а именно папе. Один из Колонна, жестоко преследуемый папой Бонифацием, оскорбил его и даже дал ему пощечину своей стальной рукавицей. Вследствие этого папа умер от гнева и стыда. Пришлось выбирать ему преемника среди итальянской анархии. Кардиналы избрали француза, архиепископа Бурдебса. Это и был первый из авиньонских пап; он принял имя Климента V и считал Авиньон только временным своим пребыванием. Авиньон принадлежал церкви. Сначала он был собственностью королевы Хуаны, женщины элегантной и грациозной на словах и в движениях, но отличавшейся самыми развратными нравами, встречающимися в истории этих веков. Она была замужем за Андреем Венгерским, убитым одним из ее любовников. Луис, венгерский король, пошел войной против Хуаны, чтобы отомстить за смерть брата и в то же время завладеть Неаполем. Хуана, которая одновременно была и графиней Прованса, бежала туда, как бы прибегая к духовному покровительству пап, поселившихся в ее городе Авиньоне. Неаполитанцы просили ее вернуться, раздраженные невоздержанностью вторгнувшегося к ним Луиса. И так как ей нужны были деньги для набора солдат и найма галер в Марсели, Хуана продала папам Авиньон за восемьдесят тысяч флоринов, – т. е. за сумму, которая равнялась бы в настоящее время четырем миллионам франков золотом.

В Авиньоне, с его утопающими в зелени окрестностями, приятно жить только тогда, когда не дует мистраль. Но бедствием, похуже мистраля, была чума, несколько раз появлявшаяся в XIV веке. Город «Трех ключей» (небо, земля и вода) опять начинал свое шумное существование, едва отдалялась опасность чумы.

Множество политических изгнанников, искавших справедливости, жили в окрестностях Авиньона. Сыном одним из этих эмигрантов был Петрарка, воспоминания о котором встречаются здесь на каждом шагу: во дворце, на улицах Авиньона, у знаменитого фонтана Воклюз.

Когда был выбран четвертый авиньонский папа Климент VI, которого прозвали папой-Трубадуром, делегация римского народа явилась в Авиньон приветствовать его. Петрарка присоединился к ней и вследствие этого сдружился с одним из делегатов, юношей с пылким красноречием, сильной фантазией и безграничной смелостью, по имени Кола ди-Риенци, сыном трактирщика.

Один из кардиналов, поселившихся в Авиньоне, испанец Карельо де-Альборнос, в молодости бывший военным, обещал папам вернуть все их земные владения, что и исполнил, собрав войско в Италии и встав во главе его. Талантливый военачальник и политик – он продолжал войну и завоевал и захватил все города, принадлежавшие некогда папам. Но эти завоевания лишь усилили приток жалоб и петиций итальянцев. Римский народ раскаивался в своих восстаниях, которые изгнали из Рима пап, и возмущенный тем, что деньги паломников получает другой город, настаивал на своей петиции, на том, чтобы папа покинул берега Роны и возвратился на берега Тибра.

Самым властным и красноречивым апостолом этой пропаганды был человек, живший при папском дворе. Имя его Петрарка.

Кардиналы, ведущие роскошную жизнь, и папские чиновники, обладавшие веселым нравом, считали его своим другом. Это не мешало ему писать против взяточничества и распутства пап в Авиньоне, словно жизнь пап, находившихся в Риме, была более достойной.

Петрарка привел в восторг своих соотечественников тем, что назвал время пребывания пап в Авиньоне «Великим Вавилонским пленением».

IV. Папский замок

Медленно собиралась группа любопытных, приехавших из разных частей света, для посещения древней резиденции пап. Красивая креолка узнала на площади многих живущих в отеле, которых видела накануне вечером. Вскоре затем вошло несколько молодых североамериканцев, быть может, студентов, совершающих экскурсию по Европе; несколько французских парочек, восхищавшихся из патриотического тщеславия громадными размерами этого замка, прославленного провансальскими поэтами; два протестантских пастора, один джентльмен-атлет и итальянский кюре, худой, с острым носом, профиль которого, по словам Борха, напоминал профиль Данте, но только в кривом зеркале.

– Вы увидите, дорогая сеньора, нечто столь же заслуживающее внимания, как и древнее жилище пап, – гида, который показывает его.

И он указал на человека в черном с красной каймой кепи и с палочкой в правой руке.

Розаура узнала его. Это был тот самый гид, который водил ее во время неоконченного ею посещения дворца. Докучливая болтовня гида и была причиной того, что она недослушала его и ушла.

– Но он незаменимый человек, – протестовал Клаудио, улыбаясь. – Часто мы судим о людях по расположению нашего духа. Быть может, сегодня его присутствие покажется вам приятным.

Борха издали поклонился гиду, который ответил ему, сняв кепи и устремив глаза на элегантную даму, сопровождавшую испанца.

– Слушайте его внимательно, – сказал Борха. – Это поэт, несколько сбитый с пути и мало образованный, но, несомненно, в своем роде поэт. Его отец был скромный «фелибр» из последователей Мистраля. Вы знаете, что «фелибр» – название провансальских поэтов. Сын, выполняя свою миссию, сумел быть говорящей душой этих камней. Я приходил несколько раз только для того, чтобы послушать его.

Когда гид увидел, что посетители перестали покупать фотографии и карточки, он встал со своего места и лениво потянулся.

– Сеньоры, сюда! Идите сюда!

Он весь преобразился. Два раза утром и два раза вечером водил он иностранцев по дворам, лестницам и салонам, показывая им этот замок, бывший для него чем-то вроде Провансальского Парфенона. Он знал на память все, что следовало сказать в каждом углу и перед каждым камнем. Но иногда, среди механических объяснений, его охватывало непреодолимое желание импровизировать, и он расписывал внезапными красками своего воображения бледное и монотонное полотно, которое он развертывал перед публикой.

Посреди двора гид, окруженный слушателями, приступил к обычной своей декламации. Между прочим он сообщил, что именно последний папа Авиньонский уничтожил стену, окружавшую замок и защищавшую его на случай осады. Ему же Авиньон обязан большой открытой площадью перед главным фасадом замка.

– Назову вам, сеньоры, этого папу: Бенедикт XIII, великий папа Луна, соотечественник некоторых из лиц, присутствующих здесь.

И он поклонился, устремив глаза на Розауру и Клаудио. Вся группа путешественников тоже взглянула на них, и оба они были немного смущены общим любопытством. Затем «фелибр» стал описывать всю красоту «своего дворца»: «самый красивый в мире исторический памятник».

– Лазурное небо, чистый воздух, величественная симфония мистраля, и на ряду со всем этим золотистый цвет камней, цвет которых, по словам трубадуров, придает своим отблеском новый огонь взорам дам. Как говорит Петрарка…

Борха ждал последних слов и дотронулся до рукава Розауры. Он предупреждал ее о постоянных ссылках гида на Петрарку. Все свои объяснения и описания он подкреплял стихами Петрарки, но такими стихами, которых поэт никогда не писал или которые были переведены настолько плохо, что были недостойны имени автора.

Пройдя по разным залам дворца, туристы очутились в «gran Capella», самой большой комнате во всем этаже. Розаура и Клаудио рассматривали картины и портреты. Однако им пришлось прервать этот осмотр. В огромной комнате вдруг зазвучал гимн, казавшийся сверхчеловеческим хором. В действительности же звучал лишь один единственный голос, но от различных отголосков камня в углах возникали все новые и новые голоса, они сливались, создавая нежное, неопределенное созвучие, по своему строению напоминавшее разные ветки одного дерева, которые разбрасываются и умножаются, но имеют одно и то же происхождение: общий ствол. И стволом этого пения был голос самого «фелибра», небольшой тенор, звучность которого ширилась, повторяясь в разных тонах, как-будто звук его катился по бесконечному горизонту.

Североамериканец, человек большого роста, с бритым лицом, улыбнулся, устремив на певца восхищенный и покровительственный взгляд. «Трубадур, настоящий трубадур», – говорил он стоявшим близ него. И, вынув из кармана необыкновенно толстый кожаный портсигар с полдюжиной гаванских сигар, он предложил одну из них гиду.

– Благодарю, джентльмен, но курить сигару я буду только поздно вечером. Теперь это могло бы испортить мне голос.

И он продолжал распевать свои провансальские строфы с энтузиазмом южанина. Когда замолкли последние отзвуки, он поклонился, благодаря за несколько иронические аплодисменты присутствующих.

Некоторые из них хвалили его пение и вечно веселое расположение духа.

– Дело в том, что я идеалист, – сказал он степенно. – Я не завидую ни Ротшильду, ни Рокфеллеру; я смеюсь над миллионерами. Они живут не так весело, как я. Они не идеалисты.

И гид продолжал объяснять и указывать на разные подробности замка и его окрестностей. Между прочим, упомянул о местечке Мальяно, и находившейся рядом с ним дачке, в которой жил Мистраль. И славное имя поэта придало ему новую смелость. Гид возвысил голос, и в глазах его загорелся необычайный блеск.

– Здесь, – сказал он, – среди оливковых деревьев раздается пение соловьев, здесь слышен хор кузнечиков, под тимианом и розмарином, этими лесными кадильницами уединения; видно могучее паренье птиц и волнообразный изящный полет пурпурных и золотых бабочек, слышно ласковое воркование горлиц и серенады гитар перед провансальскими дворцами, камни которых как бы поют.

И, придя в восторг от собственных слов, он приложил свою палочку к груди, как-будто она была лютней, и провел по незримым струнам пальцами правой руки.

– О, трубадур, трубадур! – снова вздохнул у него за спиной североамериканец.

Толпа посетителей двинулась по коридорам мимо разных комнат и очутилась вскоре в зале с белыми стенами, украшенными портретами.

– Сеньоры, – указал гид, – это все авиньонские папы. Семеро из них правили церковью, не возбуждая никаких споров. Только восьмому и девятому подчинился не весь христианский мир, а лишь часть его. И хотя о них много спорили, все же они были такими же полномочными папами, как и остальные.

Гид был провансалец, и хотя он избегал вмешиваться в религиозные споры, но никогда не согласился бы выразить сомнение относительно законности Авиньонских пап, особенно же последнего папы Бенедикта XIII, – великого папы Луна, после того, как Мистраль воспел его в одной из своих поэм.

Когда кончился обход дворца, Розаура и Клаудио последовали за остальными посетителями. Всем казалось, что они уже достаточно насмотрелись. Около выхода из дворца стоял сын «фелибра», кланяясь выходившим на улицу; в правой руке он держал кепи. Каждый посетитель, проходя мимо него, бросал франк или два франка в его шапку, и «трубадур» благодарно улыбался.