По морю прочь. Годы

У Рэчел на языке вертелись вопросы совсем о другом, точнее – один большой вопрос, хотя она не знала, как облечь его в слова. И беседа казалась для этого вопроса слишком легковесной.

«Пожалуйста, расскажите мне – всё!» – вот, что она хотела бы сказать. Ричард будто лишь чуть-чуть отодвинул занавес и показал ей изумительные сокровища. Ей казалось невероятным, чтобы такой человек пожелал говорить с ней. У него были сестры, домашние животные, когда-то он жил за городом. Она все размешивала и размешивала чай в своей чашке. Пузырьки кружились и собирались стайками, и ей представилось, что они олицетворяют родство человеческих душ.

Тем временем нить беседы ускользнула от нее, и, когда Ричард вдруг шутливо произнес:

– Я уверен, что мисс Винрэс тайно тяготеет к католицизму, – она понятия не имела, что ответить, а Хелен не удержалась от смешка над тем, как она вздрогнула.

Однако завтрак был окончен, и миссис Дэллоуэй поднялась.

– Мне всегда казалось, что религия подобна коллекционированию жуков, – сказала она, подводя итог дискуссии, когда поднималась по лестнице вместе с Хелен. – Одному черные жуки нравятся, другому – нет, а спорить об этом без толку. Какой черный жук есть у вас?

– Наверное, мои дети, – сказала Хелен.

– Ах, это совсем другое, – возразила Кларисса с придыханием. – Расскажите. У вас мальчик, да? Разве не ужасно оставлять их?

Будто синяя тень легла на озеро. Их глаза стали глубже, голоса потеплели.

Рэчел не стала вместе с ними прогуливаться по палубе: благополучные матроны возмутили ее – она вдруг почувствовала себя сиротой, не допущенной к их миру. Рэчел резко повернулась и пошла прочь. Хлопнув дверью своей каюты, она достала ноты. Они были старые – Бах и Бетховен, Моцарт и Перселл – пожелтевшие страницы, с шероховатыми на ощупь гравюрами. Через три минуты она погрузилась в очень трудную, очень классическую фугу ля мажор, а ее лицо приняло странное выражение, в котором смешивались отрешенность, волнение и удовлетворенность. Иногда она и запиналась, и сбивалась, так что ей приходилось проигрывать один такт дважды, но все же ноты были как будто пронизаны незримой нитью, из которой рождались форма и общая конструкция. Совсем не легко было понять, как эти звуки должны сочетаться между собой, работа требовала от Рэчел напряжения всех ее способностей, и она была поглощена ею настолько, что не услышала стука. Дверь распахнулась, в каюту вошла миссис Дэллоуэй. Она не затворила за собой дверь, и в проеме были видны кусок белой палубы и синего моря. Конструкция фуги рухнула.

– Не позволяйте мне мешать вам! – взмолилась Кларисса. – Я услышала вашу игру и не смогла устоять. Обожаю Баха!

Рэчел покраснела и неловко сложила руки на коленях, а затем так же неловко встала.

– Слишком трудная, – сказала она.

– Но вы играли блистательно! Зря я вошла.

– Нет, – сказала Рэчел.

Она убрала с кресла «Письма» Каупера и «Грозовой перевал»[19 - «Грозовой перевал» (1847) – роман английской писательницы Эмили Бронте (1818–1848).], тем самым приглашая Клариссу сесть.

– Какая милая комнатка! – сказала та, осматриваясь. – О, «Письма» Каупера! Никогда не читала. Как они?

– Довольно скучны, – сказала Рэчел.

– Но писал он ужасно хорошо, правда? – спросила Кларисса. – Для тех, кто это любит, – как он заканчивал фразы и все такое. «Грозовой перевал»! Вот это мне ближе. Я жить не могу без сестер Бронте! Вы их любите? Хотя, вообще-то мне легче было бы прожить без них, чем без Джейн Остен.

Она говорила вроде бы вполне беспечно, первое, что придет в голову, но сама ее манера выражала огромную симпатию и желание подружиться.

– Джейн Остен? Не люблю Джейн Остен, – сказала Рэчел.

– Вы чудовище! – воскликнула Кларисса. – Могу лишь простить вас. Скажите, почему?

– Она такая… Она похожа на туго заплетенную косу, – с трудом нашла слова Рэчел.

– А, понимаю, о чем вы. Но я не согласна. И вы измените мнение с возрастом. В ваши годы я любила только Шелли. Помню, как рыдала над ним в саду.

Он выше нашей ночи заблужденья;
Терзанья, зависть, клевета, вражда…

Помните?

К нему не прикоснутся никогда.
Мирской заразы в вольном нет следа.[20 - Перси Биши Шелли (1792–1822). Адонаис. (Пер. К. Бальмонта.)]

Божественно! А с другой стороны, какой вздор! – Она мимолетно оглядела каюту. – Я всегда думала, что главное – это жить, а не умереть. Я отношусь с большим уважением к какому-нибудь надутому старому маклеру, который всю жизнь день за днем считает деньги в столбик, а потом едет на свою виллу в Брикстоне, где у него дряхлый мопс – объект поклонения – и нудная маленькая жена, сидящая на другом конце стола, а еще он ездит на пару недель в Маргит[21 - Маргит – курортный городок на юго-восточном побережье Англии, недалеко от Лондона.]. Поверьте, я знаю таких множество. Так вот, они мне кажутся гораздо благороднее, чем поэты, которых все боготворят только за то, что они гении и умерли молодыми. Но я не жду, что вы согласитесь со мной!

Она сжала плечо Рэчел.

– М-м… – цитирование продолжилось:

Тревога, что зовется – наслажденье…

В моем возрасте вы поймете, что мир переполнен вещами, доставляющими радость. Думаю, молодые так ошибаются, не позволяя себе быть счастливыми! Иногда мне кажется, что счастье – это единственное, что имеет смысл. Я недостаточно знаю вас, чтобы говорить, но я догадываюсь, что вам стоило бы – при вашей молодости и привлекательности – уделять чуть больше внимания – да, я скажу это! – всему, что дарит нам жизнь. – Она огляделась, как бы добавляя: «а не только нудным книжкам и Баху». – Мне так хочется порасспрашивать вас, – продолжила она. – Вы меня так интересуете! Если я несносна, скажите сразу!

– И у меня… У меня тоже есть вопросы, – сказала Рэчел с таким жаром, что миссис Дэллоуэй пришлось сдержать улыбку.

– Вы не против прогуляться? – сказала она. – Воздух восхитителен.

Когда они вышли на палубу и закрыли за собой дверь, Кларисса засопела, как беговая лошадь.

– Ну не прекрасно ли жить?! – воскликнула она и потянула Рэчел за руку. – Смотрите, смотрите! Какое великолепие!

Берега Португалии уже начали терять свою вещественность, хотя суша еще была сушей, только далекой. Можно было разглядеть городки, рассыпанные в складках холмов, и тонкие пряди дыма. Селения казались очень маленькими по сравнению с огромными лиловыми горами позади них.

– Хотя, честно говоря, – сказала Кларисса, насмотревшись, – я не люблю виды. Они слишком бесчеловечны.

Они пошли дальше.

– Как странно! – с чувством продолжила Кларисса. – Вчера в это же время мы были не знакомы. Я собирала вещи в тесном гостиничном номере. Нам совершенно ничего не известно друг о друге, и все же – у меня такое чувство, будто я знаю вас!

– У вас есть дети, ваш муж был в парламенте?

– В школе вы не учились, а живете…

– С тетушками, в Ричмонде.

– В Ричмонде?

– Тетушки любят парк. Им нравится тишина.

– А вам – нет! Понимаю! – засмеялась Кларисса.

– Я люблю одна гулять в парке, но не с собаками, – сказала Рэчел.

– Конечно. Но некоторые люди – что собаки, да? – сказала Кларисса, будто угадывая какую-то тайну. – Но не все – о, не все!

– Не все, – сказала Рэчел и остановилась.