По морю прочь. Годы

Миссис Эллиот вздохнула, вспомнив о собственной болезненности.

– Какое подвижное лицо, – сказала миссис Торнбери, взглянув на Эвелин М., которая остановилась недалеко от них, чтобы приколоть к груди алый цветок. Он не хотел держаться, и Эвелин с жестом нетерпения воткнула его в петлицу своего кавалера. Это был высокий меланхолический юноша, принявший подарок, как рыцарь принял бы талисман от своей дамы.

– Очень утомительно для глаз, – пожаловалась миссис Эллиот, понаблюдав несколько минут за желтым кружением, почти все участники которого были ей неизвестны ни по имени, ни в лицо. Вырвавшись из толпы, к дамам подошла Хелен и подвинула свободный стул.

– Можно посидеть с вами? – спросила она, улыбаясь и часто дыша. – Наверное, мне должно быть стыдно, – продолжила она, садясь, – в моем-то возрасте.

Она была румяна и оживлена, поэтому ее красота казалась особенно яркой, и обеим дамам захотелось прикоснуться к Хелен.

– Я просто наслаждаюсь. – Она никак не могла отдышаться. – Движение – это так прекрасно, не правда ли?

– Я много раз слышала, что для хорошего танцора ничто не может сравниться с танцем, – сказала миссис Торнбери, глядя на нее с улыбкой.

Хелен слегка раскачивалась, будто сидела на пружинах.

– Я могла бы танцевать вечно! – воскликнула она. – Зря они себя сдерживают! Надо прыгать, скакать, летать! Только посмотрите, как они топчутся!

– Вы видели этих чудесных русских танцоров? – начала миссис Эллиот, но Хелен заметила, что к ней идет ее кавалер, и встала, как встает луна. Она уже протанцевала половину зала, когда дамы оторвали от нее взгляды, поскольку не могли не восхищаться ею, хотя им и казалось немного странным, что женщине ее возраста так нравится плясать.

Как только Хелен на минуту осталась одна, к ней тут же подошел Сент-Джон Хёрст, выжидавший такой момент.

– Вы не могли бы посидеть со мной? – спросил он. – Я совершенно не способен к танцам. – Он увел Хелен в угол, где стояли два кресла, создававшие некое подобие интимности. Еще несколько минут после того, как они сели, Хелен не могла говорить, находясь под влиянием танца.

– Поразительно! – воскликнула она наконец. – Как она представляет собственное тело? – Замечание касалось проходившей мимо дамы, которая скорее ковыляла, чем шла, опираясь на руку толстяка с пухлым белым лицом и зелеными глазами навыкате. Поддержка была ей необходима, поскольку она была очень полной и так затянута, что верхняя часть тела значительно выдавалась вперед, а ноги могли только семенить маленькими шажками из-за крайней узости юбки. Само же платье состояло из небольшого куска блестящего желтого шелка, беспорядочно украшенного круглыми бляшками из бисера голубого и зеленого цвета, и должно было имитировать грудь павлина. На вершине прически, напоминавшей средневековый замок, торчало лиловое перо, а короткая шея была обхвачена черной бархатной лентой, усеянной драгоценными камнями; золотые браслеты врезались в плоть ее жирных рук, облаченных в перчатки. У нее было лицо нахального и жизнерадостного поросенка, усеянное красными пятнышками, которые проступали сквозь пудру.

Сент-Джон не мог рассмеяться вместе с Хелен.

– Отвратительно, – сказал он. – Меня от всего этого тошнит… Представьте, что в головах у этих людей, что они чувствуют. Вы не согласны?

– Каждый раз даю себе клятву не ходить ни на какие сборища, – ответила Хелен. – И всегда нарушаю.

Она откинулась на спинку кресла и насмешливо посмотрела на молодого человека. Она видела, что он искренне рассержен, но в то же время слегка взволнован.

– Впрочем, – сказал он, возвращаясь к своему бодрому тону, – наверное, с этим надо просто смириться.

– С чем?

– На свете никогда не будет больше пяти человек, с которыми стоит общаться.

Постепенно румянец и оживление сошли с лица Хелен, и она стала спокойной и внимательной, как всегда.

– Пять человек? Признаюсь, я встречала больше.

– Вам очень повезло, – сказал Хёрст. – Или мне очень не повезло. – Он помолчал, а потом вдруг спросил: – По-вашему, со мною очень трудно общаться?

– Это можно сказать обо всех умных людях, когда они молоды, – ответила Хелен.

– Да, конечно, умен я исключительно, – сказал Хёрст. – Я бесконечно умнее Хьюита. Возможно, – продолжил он, как будто говоря о ком-то другом, – я стану одним из тех, кто действительно определяет жизнь общества. Это, конечно, совсем другое, чем быть умным, но нельзя ожидать от близких, чтобы они это понимали, – добавил он с горечью.

Хелен решила, что имеет право на вопрос:

– А с близкими вам тоже трудно?

– Невыносимо… Они хотят, что бы я стал пэром и членом Тайного совета. Я уехал сюда отчасти и для того, чтобы это как-то утряслось. Я должен решить: либо пойти в адвокатуру, либо остаться в Кембридже. Конечно, и то и другое меня не совсем устраивает, но, пожалуй, Кембридж все-таки предпочтительнее. Вот из-за этого всего. – Он указал рукой на переполненный зал. – Отвратительно. Я понимаю, какую огромную силу имеют личные привязанности людей. Конечно, я не так этому подвержен, как Хьюит. К некоторым людям я, признаться, испытываю большую симпатию. Ну, например, моя мать достойна каких-то добрых слов, хотя во многих отношениях она весьма удручает… В Кембридже, разумеется, я неизбежно стану одним из самых видных людей, но есть кое-какие причины, по которым Кембридж меня ужасает… – Хёрст умолк, а потом спросил: – Я кажусь вам кошмарным занудой? – Только что он был другом, изливающим душу, но внезапно превратился в любезного молодого человека на светском приеме.

– Нисколько, – сказала Хелен. – Мне очень интересно.

– Вы не можете представить, – воскликнул он, чуть ли не со слезой в голосе, – что такое найти человека, с которым можно говорить! Увидев вас, я сразу почувствовал, что вы сможете понять меня. Мне очень симпатичен Хьюит, хотя он не имеет ни малейшего представления обо мне. До вас я не встречал ни одной женщины, которая хоть сколько-нибудь воспринимала то, что я говорю.

Начинался следующий танец. Заиграли баркаролу из «Сказок Гофмана»[41 - «Сказки Гофмана» (1880) – опера Жака Оффенбаха (1819–1880).], Хелен не удержалась и стала постукивать носком в такт музыке, хотя понимала, что после такого комплимента нельзя подняться и уйти танцевать. Ей было не только интересно, но и лестно, и ее привлекала его искренняя вера в свою исключительность. Она чувствовала, что, несмотря на столь высокое самомнение, он несчастлив, и у нее хватало душевного тепла, чтобы выслушать его исповедь.

– Я очень старая, – вздохнула она.

– Удивительно, мне вы совсем не кажетесь старой, – сказал Хёрст. – Такое ощущение, будто мы с вами одного возраста. Более того… – Тут он заколебался, но, взглянув на Хелен, почувствовал себя смелее: – Мне кажется, я могу говорить с вами так же свободно, как с мужчиной, – об отношениях между полами, и… о…

Несмотря на всю его уверенность в себе, он слегка покраснел.

Она сразу же развеяла его сомнения смехом и восклицанием:

– Надеюсь!

Он посмотрел на нее с благодарностью, и морщинки около его носа и рта впервые разгладились.

– Слава богу! – воскликнул он. – Теперь мы можем вести себя как цивилизованные люди.

Было очевидно, что пал обычно нерушимый барьер и стало можно обсуждать те деликатные вопросы, на которые мужчины и женщины лишь намекают в разговорах между собой, да и то, когда рядом врачи или над кем-то нависла тень смерти. Через пять минут он уже излагал ей историю своей жизни. Рассказ был долгий, полный слишком подробных описаний, за ним последовала дискуссия о принципах, лежащих в основе морали, а затем они коснулись и таких весьма волнующих тем, которые даже в этом шумном зале можно было обсуждать только шепотом – не дай бог, подслушает кто-нибудь из расфуфыренных дам или ослепительных коммерсантов и потребует, чтобы они покинули помещение. Когда беседа иссякла, или – если выразиться точнее – когда Хелен дала понять небольшим ослаблением внимания, что сидят они уже достаточно долго, Хёрст встал и воскликнул:

– Значит, для всей этой секретности нет никаких причин!

– Никаких, кроме той, что мы англичане, – последовал ответ. Она взяла его под руку, и они пересекли зал, с трудом петляя между вертящимися парами, которые выглядели уже порядком растрепанными, – критический взгляд не усмотрел бы в них ни капли очарования. Долгий разговор и волнение оттого, что каждый из них обрел нового друга, вызвали у Хелен и Хёрста острый голод, и они направились в столовую, где уже было много людей, подкреплявшихся за маленькими столиками. В дверях они встретили Рэчел, которая уже не в первый раз шла танцевать с Артуром Веннингом. Она была румяна, выглядела очень счастливой, и Хелен пришло в голову, что в таком настроении она гораздо привлекательнее, чем большинство девушек. Никогда раньше Хелен не видела этого с такой ясностью.

– Тебе хорошо? – спросила она, когда они на секунду оказались рядом.

– Мисс Винрэс, – ответил за Рэчел Артур, – только что призналась мне: она даже не представляла, что танцы могут доставлять столько радости.

– Да! – воскликнула Рэчел. – Я полностью изменила свой взгляд на жизнь.

– Неужели? – насмешливо спросила Хелен, и они разошлись.

– Очень характерно для Рэчел, – сказала Хелен. – Она меняет взгляды на жизнь почти каждый день. А знаете, мне кажется, вы именно тот, кто мне нужен в помощники, – продолжила она, когда они сели, – чтобы завершить ее образование. Она воспитывалась практически в женском монастыре. Ее отец слишком нелеп. Я делаю, что могу, но я слишком стара, к тому же я женщина. Вы бы с ней поговорили, объяснили ей кое-что. Поговорите с ней так, как говорите со мной, а?

– Сегодня вечером я уже сделал одну попытку, – сказал Сент-Джон. – Сомневаюсь, что она была успешной. Она кажется мне такой юной, такой неопытной… Я обещал дать ей Гиббона.

– Ей нужен не совсем Гиббон, – задумчиво сказала Хелен. – Ей нужно что-нибудь о жизни, мне кажется. Вы меня понимаете? Что на самом деле происходит, что люди чувствуют, хотя обычно стараются это скрыть… Здесь нечего бояться. Это намного красивее, чем притворство, – и всегда гораздо интереснее, всегда лучше, я бы сказала, чем вон то. – Она кивнула в сторону стола, за которым две девушки и два молодых человека громко подшучивали друг над другом, ведя игривый и полный намеков диалог; в нем часто встречались восторженные отзывы то о паре чулок, то о паре ног. Одна из девушек быстро обмахивалась веером и делала вид, будто шокирована. Смотреть на это было неприятно, в том числе и потому, что девушки, судя по всему, испытывали друг к другу скрытую враждебность. – К своему почтенному возрасту я, однако, начала понимать, – вздохнула Хелен, – что в конечном счете в подобных попытках нет особенного толка: человек всегда идет своим путем, на него ничто не может повлиять. – И она опять кивнула в сторону ужинающей компании.

Но Сент-Джон не согласился. Он сказал, что, по его мнению, очень многое могут изменить точка зрения, книги и тому подобное, и добавил, что в настоящее время мало что так важно, как просвещение женщин. Иногда ему кажется, что почти все определяется образованием.

В зале тем временем танцующие выстраивались квадратами для лансье. Артур и Рэчел, Сьюзен и Хьюит, мисс Аллан и Хьюлинг Эллиот составили пары.