– Так может, всё, что мне говорил Артём, было знаками? – Она рассеянно уставилась на будущего психолога своей школы. – А я… не увидела, не поняла правильно.

– К сожалению, Марина Алексеевна, мы этого не узнаем. Уже не узнаем…

– История не знает сослагательного наклонения, да? Мы не можем взять и удалить ненужную переменную и получить другой результат здесь и сейчас… Это не так просто, как работать с программами, кодами. Там исправленная ошибка тут же показывает результат, а в реальности мы сами ничего не можем исправить. Даже если будем знать как… Нам это не поможет. Совсем не поможет. – Она подняла своё плоское лицо к белому потолку, люминесцентным лампам. Обессилено опустила руки, расправила прямоугольные пальцы.

– Ходите к нему на могилу?

– Хожу. Раз в месяц. Пытаюсь ему что-то рассказать, но… не получается. Это я перед вами ещё бодрячком, а перед ним… только сопли развожу. Жалко мне его… Жалко. – По смуглой щеке проскользнула бесцветная капля. – Я никогда не думала, что так получится. Что это возможно. Конечно, я знала об этом, но знать – это одно, а когда это с тобой… – Она затряслась и обхватила себя руками, склоняя жертвенно голову. – Извините, я больше…

– Я понял, извините, что надавил.

Надавил, а не вскрыл, но Марина Алексеевна всё понимает. Она тоже хорошая, как Тамарочка, как Света, тоже привязывается к деткам. По крайне мере, к тем деткам, которые её. Не похоже, чтобы она переживала за Анжелу, Лизу и Сашу так, как переживала за Артёма. Она беспокоилась о том, кто был рядом с ней и кого сейчас нет. Сейчас она чувствительна и уязвима, больна потерей, которая длиться полугодие. Для неё всё началось не со смерти Анжелы, но и не продолжилось ею. Горе Марины Алексеевны индивидуально, может быть, оно даже сильнее, чем у родителей Артёма. А быть может, равно в такой же степени или даже меньшей.

Герман достал из кармана сухие салфетки и отдал пачку Марине Алексеевне. Та закивала, хватаясь на мягкий пакет, и позволила себе выронить ещё несколько слёз.

Если в кабинете, среди парт и компьютеров она ещё держится, что с ней происходит на могиле мальчика? Герман постарался не представлять, ведь эти чувства захлёстывали с головой и тянули вглубь, на дно омута, где ноги вязли в тине и водорослях, где за тебя хваталось невидимое наваждение прошедших счастливых дней, которые обратились нагнетающим сознание кошмаром. Только в отличие от представлений и снов, эти дни, эти кошмары были настоящими, стали настоящими, и по-настоящему отнимали возможность жить спокойно и безбедно.

– Если вам понадобиться помощь, приходите ко мне. – Плеча её Герман не коснулся, но ей было достаточно и словесной поддержки.

Той, которую она пыталась оказывать Артёму.

Она сделала достаточно, просто этого не хватило для того, чтобы отвести от Артёма «вестницу несчастий».

Судя по тому, что рассказала она и Ирина Николаевна Артёма могло довести и одиночество среди сверстников и понимание того, что он не такой, как большинство: внешне, социально, даже дружил с учителем информатики… Ещё был Андрей Храмов, который, возможно, приложил руку к издевательствам. Но что именно он делал – вопрос. Возможно, он ограничивался один неприятным словом раз в месяц или каждый день доставал, пинал и ставил подножки. Сама Ирина Николаевна говорила, что это было не так часто. Будь это частой проблемой, об этом бы оговорилась и Марина Алексеевна, но она говорила о других проблемах Артёма.

На следующей день Герман побеседовал с Егором Добролюбовичем – учителем истории и классруком Анжелы. Потрёпанный старик, на лице которого морщин больше, чем складок у бегемота. Вид благодушный, но отстранённый. Очки с толстой оправой увеличивали глаза, от чего он смотрелся по мультяшному карикатурно. Носил коричневый, застиранный костюм, с заплатками на локтях.

– Да-да, – оторвался он от заполнения журнала, – а вы у нас кем будете? Германом Павловичем? А-а, новый психолог, на место Тамарочки Олеговны? Здорово, здорово, что вы так быстро к нам пришли, мы учителей русского и математики найти не можем, зато психолог есть! – Его добродушный тон не скрывал иронии, с которой он проговаривал слова.

Мозгоправ, который ничем не поможет, и учителя, которые научат уму-разуму – тут и вычислять не надо, чтобы понять, кто школе нужнее.

– А зачем пожаловали? Познакомиться? Познакомимся, но лучше не на перемене, а на обеде. Не люблю захламлять время, нужно подготовиться к шестиклассникам, а то вы знаете, какими они бывают, эти шестиклассники? В школе-то хоть работали до этого? Работали? Ну хоть что-то.

«Хоть какой-то толк», – перевёл для себя Герман.

– Шестиклассники самые неугомонные, сложно с ними всеми. Что? Анжела? Какая именно? Вру, Анжел у нас было не так много, чтобы понять, о какой вы говорите, да и по вам видно, что вынюхивать пришли. Думаете, мы чего-то полицейским не рассказали? Утаили, да? По глазам же вижу, всё вынюхать хочешь!

Leere Wagen klappern am meisten .

Герман отчётливо ощущал настрой маниакального фанатика, который говорит о том, что сам считает верным. С такими сложно вести диалог, потому что он опирается не на то, что есть в реальности, снаружи, а на то, что есть у него внутри, как он себя там ощущает, что он сам себе надумывает. С такими Герману и общаться не хочется, но тут стоило узнать хотя бы что-то об Анжеле. Хоть какую-нибудь мелочь.

– Скажу я тебе, Герман Павлович, то же, что и этим в форме! – пригрозил Егор Добролюбович скрюченным пальцем. – Анжелка наша была свободолюбивой девочкой. Стенгазету рисовала, всегда рисунки свои на конкурсы отправляла. И друзья у неё были, Машка, Алёнка… Вместе всегда были, никогда её одну увидеть нельзя было. И я без понятия, что у неё в голове щёлкнуло. Только я – я не понимаю, как такое возможно? Чтобы человек, у которого было всё хорошо, и в школе, – он загнул один трясущийся палец, – и в семье, – второй, – решил покончить с жизнью? Не знаю, не верю я всему этому. Слишком многое сейчас у молодёжи есть, вот она и начинается «па-ариться» о вещах, которые на самом деле не имеют – не имеют! – никакого значения. Всё придумывают себе проблемы, которых не существуют, а потом заставляют своих родителей страдать. Да что уж там, нам тоже от всего этого досталось! Один, вторая, третий – как сговорились! Специально они, что ли? Чушь какая, но другого объяснения я не вижу, и ты не увидишь, Герман Павлович, не увидишь! И искать тебе здесь нечего, если ты здесь за этим. Место лучше не занимай и освободи для того, кому это нужнее! А теперь всё, – Егор Добролюбович хлопнул журналом, – у меня дела, тебе я и так достаточно времени одолжил. Не думаю, что ты сумеешь мне его вернуть, так что и брать с тебя я ничего не буду. Ты же тоже молодняк, наверняка сам себе проблем надумал. Игру такую интересную. В Шерлока Холмса решил поиграть. Время для игр прошло! А теперь вон из кабинета, мне готовиться к шестиклассникам надо!

Герман вышел, а Егор Добролюбович закрылся на замок изнутри.

Старик да даст фору молодым. Упёртый, критичный, уверенный в том, что нынешнее поколение просто зажралось, раз позволяет себе выйти из игры посредством смерти… А Герман – Шерлок Холмс. Ненастоящий, жалкая подделка, грубая копия, которая не сумеет сыграть роль оригинала ни при каких обстоятельствах, да и откуда бы у Германа была такая возможность? Он человек, а не книжный персонаж, наделённый дедукцией и знаниями из различных, никак не связанных между собой областей. Даже если бы у него эти знания были, он бы никогда не узнал, как их нужно использовать, особенно в этой школе.

Причины Артёма понятны и на виду, его смерть действительно могла быть спусковым крючком, который показал: «Я могу, и вы можете». Смерть Анжелы никак не обоснована внешними критериями, поскольку снаружи всё казалось хорошо; у Саши тоже видимых причин нет, раз он любил то, что делал, раз его никто не заставлял, только одно царапнуло сознание Германа – то, что мальчик не ощущал любви своих родителей. Он уже представил себе, что на это бы сказал старик Добролюбович: «Крыша над головой есть, еда есть, одежда есть, родители дают деньги для того, чтобы кататься по области и в другие города, они разрешают ему делать то, что он хочет, они не бьют его, не оказывают психологического насилия над ним, так в чём проблема? У него же всё ХО-РО-ШО!», и у Анжелы было всё хорошо, осталось теперь узнать, всё ли хорошо было у Лизы, но Герман уже подозревал, как у неё могло быть, учитывая то, что он успел услышать.

Наталия Дарьевна – учитель биологии, классный руководитель Лизы и последний учитель, с которым так подробно хотел начать своё общение Герман. На его удивление учительница была молодой. Совсем недавно выпустилась из педагогического университета и сразу в школу пошла работать. Встретила она его ласковой улыбкой, несмотря на то что рабочий день подходил к концу.

Lächeln ist die kürzeste Verbindung zwischen zwei Menschen .

Звонок с последнего урока уже прозвенел, но она не отказалась от знакомства. Закрыла дверь на ключ и провела психолога в лаборантскую, которая была заполнена книгами, плакатами со строениями клеток, человеческого организма, отдельных органов: почек, печени, мозга. На стеллажах стояли консервированные лягушки, крысы, двухголовые птенцы, в нескольких банках находились эмбрионы с искажённым развитием, и среди всего этого девочка-припевочка с распущенными, длинными, блондинистыми волосами, в белой блузке, сером сарафане и чёрных лодочках.

– Приятно познакомится, Герман Павлович, – задорно произнесла она, словно её одну не касалось то, что происходит в школе. – Чай будете? Вафли есть, печенья. Или вы не очень по мучному? Знаю, что вредно, но никак не могу отказать себе в удовольствии быстрых углеводов, где же ещё их получить? Да и никто не говорит, что нельзя, можно, только чуть-чуть, и чтобы медленных было побольше. Ну так что, будете?

Герман отказываться не стал. Они сели за маленький стол около узкого окна, прикрытого ажурной занавеской. Наталия Дарьевна разлила чай по кружкам и придвинула поближе сладости.

– Вафли с лаймом и лимоном. Я так вообще мяту люблю, но такого добра у нас немного. Знаете, ситуация такая смешная была, пошла на фудкорт, заказала чай, а мне сказали, что на выбор можно мяту или… или что-то ещё, но вы уже поняли? Я взяла мяту, её залили кипятком и дали пакетик чая, ну а я что? Я просто выпила воду с мятой, очень даже ничего было! Приятно, чай забрала с собой. Думаю, что надо поставить себе на подоконник её выращивать. – Она пригубила горячую кружку. – А вы чего не пьёте? Не нравится?

– Я хотел поговорить… О Лизе. Которая Гордиенко.

– Ах, Лиза… – Прозвучало ровно как: «Да, была здесь такая, помню». – Что хотели узнать?

– Как она вообще… Себя вела? Были ли у неё причины для суицида?

– А мне же откуда знать? – просто ответила Наталия Дарьевна. – То, что происходит в душе человека, от меня закрыто. Я с ней столько не общалась, для этого надо к её подругам обращаться: Лилит, Софе, Ане. Они точно скажут больше моего.

– Тогда, Наталия Дарьевна, расскажите, какой она была снаружи, что вы видели?

Та застыла с вафлей около открытого рта с ровными выбеленными зубами. Не хватало только вульгарной красной помады. Герман был уверен, что такая в её косметичке есть, и она есть с ней где-нибудь в истории Инстаграма, с завитыми волосами, в коротеньком белом халате, обворожительно вытянутой ножкой.

– Что я видела? Хороший вопрос, что я видела в ней. Я видела девочку, которая в свои шестнадцать получила столько, о чём я только мечтала в её возрасте. У неё богатые родители. Достаточно богатые, чтобы на Новый год слетать в Египет, а летом в Шри-Ланку. Я ей завидовала, у меня семья была бедной, мне нужно было следить за вещами, чтобы они не дай бог не порвались. Знаете, – она усмехнулась, – когда у меня рюкзак пришёл в негодность, пришлось ходить с пакетом в школу… А вы знаете, шесть учебников, шесть тетрадей, пенал. Один пакет был тяжёлым, и я ходила с двумя. Не думаю, что Лиза могла бы себе такое представить. Вот и… ах, какие времена была. Пусть тогда и косились, но буллинг меня обошёл стороной. Тогда-то и буллинг не говорили, травля это. Вам не кажется, что буллинг как бы смягчает? А вот травля говорит прямо, что травят, выживают. Ну а буллинг – это что? От «булла»? Быка? Дети даже разбираться не будут. Я считаю, что в таких вещах надо быть прямолинейным и не ходить вокруг да около. Это неправильно.

– Раз вы так говорите, вернёмся к Лизе?

– Точно, Лиза! А я-то думала, куда меня понесло? – Она с аппетитом укусила вафлю, а потом и протолкнула её в себя, едва ли жуя. – Извините, я такая. Все постоянно жалуются, что я куда-то в другую степь ухожу. Все идут в Арктику, а я – в Антарктиду! Какой же была Лиза… Девочкой, которая получала то, что хотела. В материальном плане. В этом я не сомневаюсь. Но то, что она чувствовала от этого внутри, мне не ведомо. Вот прям совсем. Ни капельки. Ни чуточки. Может быть, она была довольна. А может, её от этого тошнило и на самом деле за деньги она платила тем, что не могла быть собой. Ей… восхищались. Знаете, она была негласной королевой школы. В шестнадцать лет! Это сильно. Ну это я её так называю, «королева школы». Так она просто была постоянно на слуху, везде светилась, её родители вкладывали деньги в школу, о ней постоянно говорили. Оценки средние, но, например, она отличалась в атлетике. Осанка прямая, походка грациозная, смех… яркий, чистый. Я всегда могла определить, когда она смеётся…

– Вас её смех раздражал?

– Ой, скажете, Герман Павлович! – потрясла она рукой. – Нет, просто… Она всегда сияла и отличалась от всех остальных. Интересно, чем это было для неё самой, раз она решила умереть. Не просто же так, что-то там да было.

– То есть вы думаете, что это из-за внутренних конфликтов, а не внешних?

– Имеете в виду, не виноваты ли учителя? – Сразу проняла. Склонила голову, её светлые волосы запереливались. – Возможно, они могли себе позволить резкое словцо, как, например, Ирина Николаевна, знаете такую? Уже познакомились? Вот она может, но не с Лизой. Не с Лизой Гордиенко, у которой родители являются нефтяной парой Гордиенко, которые уверенно заполняют рынок. Никто бы не посмел на Лизу и голос повысить. Не то чтобы довести её.

– А вы знаете Андрея Храмова? Ирина Николаевна говорила, что он тот ещё… человек.

– Андрея мы все знаем, конечно, – покивала она, – но я думаю, он мальчик… немного глупый. Задирает всех словесно, весело ему от этого, а на деле это ребячество.

– Не травля?

– Не-ет! Что вы, он себе такого не позволяет. Это Ирина Николаевна наговорила? Я даже знаю почему, хотите расскажу? – Она приблизилась и перешла на шёпот. – Это потому, что он позволил себе сказать ей слово поперёк, сказал, что чего-то делать не будет, потому что это не входит в его обязанности как ученика школы, что он тут не придворный, или что-то в этом духе. На субботнике было, вот и взъелась Ирина Николаевна, считает, что он точно что-то такое натворил. Она об этом не распространялась, но по ней видно, хочет насолить ему. А я думаю, что с ребёнка взять? Ему семнадцать, но в душе ему десять! Всего лишь десять, куда ему? – Примирительная улыбка взрослого, который со снисхождением смотрит на разбитое футбольным мячом окно. – Это у нас Ирина Николаевна много думает.

– А что вы сами думаете по поводу смертей?

– Что я думаю? – удивилась она. – А что мне думать? Есть жизнь, есть смерть. Смерть придёт в любом случае, сами мы её выберем или нет. – Наталия Дарьевна пожала острыми плечиками. – Конечно, неприятно, когда человек сам уходит из жизни, но это его выбор. Он не просил, чтобы жизнь ему давали, так почему он не имеет право решить, как её закончить?

– А если так они избегали своих проблем?

– Тогда это плохо и грустно. Потому что… у них было не много выбора, лишь пара. А то и вовсе один, как оказалось. Как сказали полицейские и друзья погибших… никто не рассказывал о том, что с ними было что-то не так. Что они как-то изменились. То есть изменения были, чуть большая закрытость, нервозность, агрессия. Но не большие. Их поэтому определить было нельзя, что это всё укладывалось в рамки нормы. В рамки привычного. А это было оно самое.

Наталия Дарьевна взяла песочное печенье с джемом и быстро проглотила. Потом второе, третье, запила чаем и разморилась, откинувшись на спинку стула.

– Есть ещё вопросы? – Улыбка снова развернулась на её лице, словно никакой грусти, никаких смертей не было, словно они проводят чаепитие на солнечной поляне, вокруг которой прыгают маленькие, пушистые кролики. И лисы с волками из леса за ними не следят, они наелись и спят по норам и пещерам.

– Как вы сохраняете такой оптимизм?

– Это просто. Если меня всё это будет касаться, я сама не выдержку, как Тамара Олеговна. Я так не хочу. Я для себя живу, а не для других. Люди каждый день умирают, и что мне о каждом горевать? Никаких сил на это не хватит, а я жить хочу. Оно мне нужнее, чем слёзы за неизвестных детей.

Последняя фраза показалась Герману особенно колкой. «Неизвестные дети». Не детки. Не Артём для Марины Алексеевны, не Саша для всей школы, никто. Наталия Дарьевна приветлива, доброжелательна, проявляет столько радушия, сколько Егору Добролюбовичу могло только во сне привидится, да и то, кошмарном, но на деле обстоят иначе: Наталия Дарьевна отодвигает от себя всё то, что приносит ей дискомфорт, и живёт одна в своём умиротворяющем доме из печенья и суфле с шоколадкой посыпкой. Поэтому она может вести себя так, в отличие от остальных учителей, которые выражают гнев, непринятие, горе.

Герман поблагодарил за разговор и чай. Провёл ещё немного времени в кабинете психолога, пообвыкся с ним, а на следующий день пожал руку Тамаре Олеговне, которая собиралась в гардеробе, надевая длинную дублёнку и вырисовывая мягко формы, которые продолжали отображать её статность и грацию, пусть и с излишком. Лёшу Небесного Герман не видел, возможно, парнишка заскочил к Тамарочке тогда, когда замены не было рядом. Сама Тамарочка отказалась даже от провода педсостава. Хотела скорее закончить рабочую неделю и испариться из школы, будто её здесь никогда и не было: ни её грамоты и дипломы, сертификаты и благодарности висели на стенах, будто не ей ученики приносили игрушки для терапии, ни с ней хотели торжественно попрощаться. Они ведь остались здесь, а не ушли, они продолжали ходить к ней, быть с ней.

Связь перерезали как пуповину.

– Удачи тебе, Герман, – сказала она, протягивая руку в чёрной перчатке.

– И вам, Тамара Олеговна. Поработайте с этим потом.

– Такое только психолог мог сказать. Такта в тебе не так много, – шутила она и не улыбалась.

– Я знаю, когда я могу его отключить и мне ничего за это не будет.

– Ты прав, не будет. Но разберись с этим. Может, ты дотянешься до правды, хотя я даже не представляю себе, как это можно сделать. Времени прошло слишком много, а с родителями мы не общаемся, и даже если бы общались, кто из родителей признался бы, что совершил нечто подобное, что подтолкнуло его ребёнка… к такому выбору? Ведь признаться будет значить признать тот факт, что ты не справился. Что ты напортачил так, как нельзя было этого допустить. А может быть, – она подняла и опустила плечи, – никто не понимает, что происходит и почему оно происходит, а мы с тобой можем только наблюдать и говорить: «Ты ошибся, но этого не поймёшь в силу устройства своей психики».

– Вот и не узнаешь, так это или нет.

– Удачи.

– И вам не пуха.

– К чёрту, Герман! К чёрту! – Она прокричала это с облегчением на весь холл первого этажа.

Toi toi toi.

Герман вернулся в кабинет, осмотрел его. Свои бумажные заслуги в рамках он тоже принёс, уже развесил. В шкафу перебрал методики и отложил свои любимые. Он последний выключил компьютер и тоже собрался домой.

Со Светой они оказались дома почти одновременно: он застал её снимающей с себя пуховик.

– Привет! – сказала она и бросилась ему на шею, не остужая своими холодными прикосновениями, а наоборот, согревая и даруя тепло. – Как прошло?

– Ты каждый день спрашиваешь, а я даже не знаю, что и отвечать, если всё было спокойно.

– Никто из родителей ещё не приходил?

– Не в мою смену.

– Значит, ещё придут. Я как чувствую!

Они стянули обувь, развесели вещи и перетекли в комнату. Поставили колонку с Фрэнком Синатра и приняли готовить ужин, периодически уходя в пляс и забывая про нарезанную картошку.

Света держала Германа за руку и кружилась, потом он ловил её и наклонял к полу. Они смеялись, менялись местами, и теперь женскую роль выполнял Герман. Песни менялись, а ужин стоял. Когда у обоих заурчало в желудках, они взялись за готовку более основательно. Довели до конца, но после ужина продолжили танцы, скользя по ламинату в тёплых носках, прижимаясь разгорячёнными телами друг к другу и переплетая пальцы.

Довольные они упали на кровать.

– Я не спросил, а у тебя как день прошёл? – дышал тяжело, глубоко, чувствовал, как кровью наполняется каждый мелкий сосуд на кончиках пальцев, особенно тепло было под пластинами ногтей.

– Да как обычно. Хотя! Знаешь, кого сегодня привели? – загорелась Света, точно Сириус на горизонте.

– Трёхмесячного?

– Четырёхдневного! Совсем малютка, только из роддома, и сразу к нам! – чуть ли не скулила от умиления она. – Видел бы ты, какие у него малю-юсенькие пальчики были! Ну прям такие – такие!.. Я описать не могу. Лежал так спокойно, я ему рот открыла, скальпель поднесла, а мама как отвернулась, зажмурилась, испугалась, бедная! Ну конечно, дитя её резать будут, пусть и во благо.

– Говоришь так, будто ты не уздечку подрезаешь, а лицо.

– Гер! – пихнула его слабо в бок. – Мама испугалась, папа у двери стоит тоже испугался, одна лялька спокойная как не в себя. Ему-то что? Ничего не чувствует, спокойно переносит, но какой это стресс для родителей! Каждый раз смотрю на них и думаю, а вот если бы я была на их месте? – Она задержала дыхание и уставилась в потолок, где звездой висел плафон лампы. – Я бы… тоже так боялась?

– Мне кажется, что да. Всё-таки хирургическое вмешательство – это причинение вреда, пусть и во благо, а своё… своего ребёнка хочется защитить от каждой иглы, от каждого ножика.

– А если я сама буду проводить операцию?

– А сможешь?

– Не знаю, я же не проводила… – Света надула губки, а потом проморгалась. – Да и о чём это я. Наверное, действительно не надо, родительские чувства взыграть могут. Сто пудов не смогу. Точно не смогу. – Она нащупала его руку и крепко сжала, а потом перевернулась и устроилась под боком, сладко закрывая глаза. – Но он был таким милашкой. Глаза большие, взгляд заинтересованный. Хоть и сонный… Смотрит и мало что понимает, но любопытно ему, так любопытно… Гер, тебе надо было его увидеть.

– Извини, я был с детьми постарше.

– Да, у тебя теперь свои детки будут. Надеюсь, они тоже будут любопытными.

– Сложно сказать. С Тамарой Олеговной они были пять лет, если не больше, а тут я… Ни с того ни с сего. Не знаю, получится ли у меня что-то, кроме тестиков.

– Да и те на компьютере.

Герман шикнул.

– Я даже проверить их не смогу.

– Ох уж эта компьютеризация современного общества.

– Вот уж точно.

Выходные прошли гладко, у Светы были полные смены, поэтому дом оказался на плечах Германа. Пока его дамы не было, он убрался, приготовил первое, второе, а потом сел за методический материал по суицидологии. Эти знания уже были сохранены в его долговременной памяти, но их стоило освежить. Этим он себя и занял.

В течение следующей недели он закреплял в своей голове имена учителей. С основными лицами, его интересующими, он познакомился достаточно плотно, связал себя с ними, хотя с тем же Егором Доброславовчием и Ириной Николаевной вести диалоги было сложно, потому что они всегда перетягивали одеяло на себя. Брали даже чужое, когда у самих в руках были свои, но при этом между собой они вели себя достаточно сдержанно и спокойно.

Так же Герман познакомился с классами. Познакомился он с ними, но не они с ним. Начинался урок информатики и перед тем, как дети приступали к тестированию, слово брал Герман, представляясь и определяя своё место в иерархии солнечной системы школы.

Далеко не Юпитер и даже не Меркурий, скорее всего, спутник одной из девяти планет, каждой из которых мог оказаться любой ученик. Герман будет кружить вокруг него, пока они будут сидеть в его – теперь уже единолично его – кабинете и обсуждать. Обсуждать то, что захочет ребёнок. Или то, с чем придётся работать психологу и ребёнку, которого насильно затащил учитель. Второе Герман особенно не любил, потому что тогда работа не строилась. Не тот повод, не то положение. В глазах ребёнка он будет как соучастник учителя, который притащил его сюда – такой же плохой и неприличный взрослый, которому лишь бы поучать. Таким быть в глазах учеников Герман не хотел. Он мог исправить это положение, но предпочитал изначально в него не попадать.

<<1 2 3 4 5...9 >>

На страницу:

Перейти

3 из 9