Ты же девочка! Форрест, поплачь обо мне

Я думаю, бабушка любит меня больше, чем Лерку, но вряд ли когда-нибудь в этом признается. Хотя говорят, что обычно младших любят больше, потому что они младшие. Леркин прагматизм, видно, помогает мне в этой ситуации. Лерка не располагает к тому, чтобы ее жалели – создается впечатление, что она выкрутится из любой ситуации – не выкричит, так выплачет (как говорит бабушка) и при этом выйдет сухой из воды. Маленькая, но совсем не беспомощная.

Учитывая тот факт, что я – уже большая и (как говорит бабушка) в некоторых случаях дите-дитем, я все равно стою за Лерку горой в любой ситуации.

Буквально вчера услышала, как она подошла к Андрею с просьбой раскрутить крышечку на пузырьке с клеем, которая присохла. Просто нужна была сильная (не говорю мужская) рука. А это недоразумение в это время пило пиво на кухне, уставившись в телек. Шел футбол, и Андрей нашей нежной звездочке сказал «отвали».

Лерка надулась и отвалила. Видно, пошла продумывать план мести.

А я…

Ну кому такое расскажешь?

Расскажу маме – маме будет больно от того, что она такое нечто привела в дом.

Расскажу бабушке… О, это будет целое расследование с выводами и санкциями по отношению ко всем.

Пришлось действовать самой. Нет, я, конечно, знаю способы раскрутить клей без чьей-то помощи. У меня в письменном столе и плоскогубцы лежат для таких случаев. Но…

Имеет ли право это уродище говорить мой сестре «Отвали»?

Я пошла к Лерке в комнату. Молча взяла пузырек с клеем. Зашла на кухню. Взяла пульт. Демонстративно выключила телек, несмотря на то, что там опять был какой-то острый момент, и все трибуны просто визжали. Шмякнула пузырек с клеем на стол рядом с пивом. И сказала:

– Слушай, ты…

Андрей, видно, больше привык именно к таким призывам (по сравнению с бабушкиным «не будешь ли ты так любезен…», поэтому он встрепенулся и замотал головой – от выключенного телека к пузырьку с клеем. И, видно, стараясь не терять времени и пока я его еще не окончательно заставила стать в позицию защиты, попытался возмутиться:

– Ты чего?

Я была спокойна и величественна. Держалась с достоинством, хотя приходилось говорить на его языке. Ну, чтобы понял.

– Быстро открыл клей, – скомандовала я. На мне был весьма сексуальный короткий сарафан – практически длинная узкая майка. Одним словом, выглядела я несколько вызывающе, как сказала бы бабушка, но в данном случае это было очень кстати.

Глазки его забегали, видимо, от того, чтобы не остановиться на моем декольте.

– Ну давай, – пробурчал Андрей и – не скажу легким движением, а все-таки с некоторым усилием, – раскрутил пробку.

– А выключать зачем? – он потянулся к пульту.

– Чтоб понятней было, – ответила я и вышла из кухни.

Нужно было, конечно, еще попробовать заставить его попросить у Лерки прощения за грубость, но у меня не было времени – было назначено свидание, о котором никто не знал, и на которое я возлагала большие надежды. Просто не было времени.

Кроме того, я знаю, что в некоторых случаях нужно вовремя остановиться. Думаю, в этом случае я остановилась вовремя.

Не знаю, честно ли я одержала победу в этом бою, но я чувствовала себя удовлетворенной. Дело в том, что в нашей школе несколько лет назад была история, которая «прозвучала» на весь город.

Один (очень принципиальный, как я понимаю) учитель физики никак не хотел поставить «отлично» девочке, которая «шла на медаль». Ну вот все у нее было прекрасно, кроме физики. По рассказам его уговаривали все – и директор, и завучи, и учителя, и классный руководитель, и родители этой девочки – что вам, жалко, дескать, этой оценки для ребенка, который так учится и так старается? Но мужик, видно был «за правду», и чем больше его просили вслух и исподтишка, чем больше ему предлагали, чем больше взывали к его совести и здравому смыслу, тем прочнее он стоял на своей позиции – физику не знает и пусть будет рада, что стоит «восьмерка».

И тогда на столе у директора появилось заявление, написанное по-видимому дрожащей девочкиной рукой под мамину диктовку. О том, что учитель к ней приставал. О том, что, в конечном итоге, «ничего не было», но приставания и домогательства были, и о том, что именно поэтому теперь этот учитель мстит бедной девочке.

Не буду пересказывать, как лихорадило весь наш городок, как в разборках участвовало и гороно, и школа, и возмущенная общественность. Не знаю точно (поэтому и не буду говорить) как учителю удалось доказать, что ничего ТАКОГО не было, но…

История была очень и очень резонансная. И некрасивая.

Хорошее слово – резонанс! Вроде все уже прошло, а маятник продолжает качаться.

Пока шли разборки, на учителя показывали пальцем «это тот, который приставал к девчонке». Когда разборки закончились вроде бы в его пользу, показывать пальцем продолжали «это тот, которого подозревали в том, что он пристает к девчонке». Когда история почти уже совсем забылась, учитель уволился, а девочка окончила школу с медалью и поступила в университет, на него продолжали показывать пальцем «это тот, который был замешан в такой неприглядной истории».

И никого уже не волновало, что он был замешан поневоле и, в принципе, вышел из нее победителем.

Победителем в абсолютном выражении – не считая нюансов. Вот умею же выразиться, если хочу!

Вот спрашивается, кому она нужна была такая победа?

Я очень непринципиальная, да?

Ну, в данном случае это неважно.

Важно то, какие выводы мы сделали с девочками для себя, а нам тогда, заметьте, было по 13—14 лет. Естественно, когда эта история выплыла наружу, мы шушукались об том на каждом углу, на каждой переменке. И в одном из таких разговоров моя бывшая подружка Лиза, собрав нас всех в кучку, и напустив на себя очень заговорческий вид, изрекла: