Запутанные нити. РАК: умереть нельзя измениться

Перед сдачей анализа попросили заполнить какую-то анкету. Вернее, ее заполняет девочка-медсестра с моих слов.

Задает общие вопросы про возраст и т.п., а потом спрашивает: «Ваша этническая принадлежность?» Я какое-то время молчу – то есть? В мозгу проносятся какие-то обрывки школьных знаний про этносы… Но ничего подходящего, применительно к себе не обнаруживаю.

– Какие у Вас национальные корни? Ну, в роду кто был, какие этногруппы?

– Ах, это… – киваю я с облегчением. – Всяко было… Хохлы, естественно. Да, и цыгане …были.

Говорю и тихо улыбаюсь, опуская голову. И вдруг замечаю, что девочка начинает старательно выводить в строчке: «Цыга…»

– Стойте-стойте! Это шутка! Вы не пишите это.

Мы переглядываемся с Дишей, прыскаем со смеху, а потом давимся внутренним хохотом. Девочка—медсестра смотрит с укоризной на нас и уносит мою анкету.

Анализ нужно было сдавать в старом здании НИИ онкологии. А на встречу с хирургом идти в новый центр. Во всяком случае, в старом никто про такого завотделением с «птичьей» фамилией не знает.

– Позвони ему, – призывает Диша. – Спроси, где он именно находится.

Но телефон вне зоны. Занят, видимо, мой спаситель-хирург.

– Он вообще-то ждет или ты что-то перепутала?

Ничего не перепутала, сказал до 14 часов будет.

Едем в новый центр. И уже на подходе Диша тянет меня в какую-то дверь, мол, здесь.

«Приемное отделение» – читаю. Я одним скачком почему-то отпрыгиваю от входа в приемное.

– Мне сюда не надо.

И мы двигаемся к другой двери. Так и есть – вход в центр там.

Вижу много людей в масках. В гардероб большая очередь за талончиками. Много женщин в платочках, есть просто лысые.

Вот он – онкологический центр. И онкологические люди. И я сейчас примкну к этой тусовке. Почти профессиональное сообщество.

Это какой-то странный эффект, когда нечто особенное видишь в одном месте в большом количестве. Так было в роддоме, странно и смешно одновременно. Ну увидишь на улице беременную – раз или два. А так чтобы все… И ты ходишь среди них, разговариваешь с кем-то, и у них такие же животики. Это как-то прикольно.

И тут вспомнила, только отчего-то не прикольно. В Мечникова такого не было – там многопрофильно все. А здесь большая концентрация, и все про это.

Смотрю – девочка сосредоточенно завязывает шнурочки на ботиках. Сменную обувь что ли надо? Она в косыночке и бледная очень.

Вдруг вспоминаю, что мне в этом году паспорт менять.

– Как же… Диш… мне ведь надо паспорт менять, а я буду вот так? Без волос?… Как же это… Что за фотография будет?

Диша гладит меня по моим длинным локонам и пытается шутить:

– У тебя очень красивая форма черепа, ты знаешь? Голова совершенной формы – идеально кругленькая.

Я знаю, мне парикмахеры в салоне всегда говорили. Только мне не смешно.

«Потерявши голову, по волосам не плачут» – не к месту вспоминается мне.

При чем тут паспорт? При чем тут все? И как эта мелочь вдруг отравила все настроение?

Ха, так ведь химия отравит не только настроение – она отравит весь организм. И как они там говорят? Химиотерапия применяется с надеждой, что злокачественные клетки погибнут быстрее, чем здоровые. Что остается мне – разделять эти надежды? Это не мои надежды, у меня вообще нет надежд. Что есть – не знаю. Но чувствую, что надежда – уже не мое.

Онкология – болезнь богатых, и я туда же

У кабинета моего завотделением собралась большая очередь. Да, он действительно занят – на операции. Все ждут. Смотрю на совсем молоденькую девушку. Мысленно пытаюсь понять, что ее сюда привело. Пусть это будет эстетическая хирургия вроде увеличения бюста.

Наконец, хирург появился и прием начался.

Когда зашла в кабинет, по договоренности назвала пароль: «Я от Сони».

– Ах, да-да, звонили по Вам. Рассказывайте и давайте смотреть.

У меня на руках УЗИ, маммография и результаты биопсии.

Доктор смотрит бумаги, потом смотрит меня. Потом берет фломастер и начинает говорить.

Говорит, что можно сделать органосохраняющую операцию. Рисует сегмент, который нужно иссечь. И как-то все это практично, даже буднично. Немного отлегло.

– А это точно можно? – осторожно интересуюсь. – Почему-то в Мечникова сказали, что нужно удалить все со всеми лимфоузлами.

– Ну зачем? Сделаем аккуратно, – начинает подрисовывать еще линию в сторону подмышки. – Вы когда результаты по генетическому тесту получите, еще посмотрим. Если там ничего нет, вполне можно органосохраняющую. Не без исключений, конечно. Бывает, что уже в процессе операции видим, что сохранять нельзя. Размеры у Вас до 2 см – попадаем. Ну и если опухолей больше одной – однозначно удалим все. Лимфоузел увеличен, но это вследствие биопсии может быть. Пока то, что я вижу… позволяет.

Показывает мне на мониторе примеры подобных операций. Показывает швы у женщины, которые практически незаметны.

– А Вы зачем биопсию делали? – вдруг спрашивает.

– Так …сказали.

– Я, знаете, не рекомендую делать своим пациентам. Или сразу перед операцией, не тянуть. Учтите, там все разносится кровотоком, поэтому операцию надо делать быстро.

У меня появляется еще один список необходимых анализов-исследований. Он обширнее предыдущего. И доктор ставит галочки там, где обязательно и там, где желательно. Для своих он очень рекомендует. Вот к примеру, остеосцинтиграфия – сканирование костей скелета. Это чтоб проверить метастазы в костях. Такое труднопроизносимое название, сама процедура – с введением радиоизотопа в кровь. Надо, так надо. Ежели для «своих» желательно… Туда же, в желательности, попадает и КТ легких, и полное недоверие флюшке.

По анализам добавились всякие свертываемости-развертываемости. Ок! Сделаю все.

Можно сдать-пройти здесь в Песочном, можно, говорит, сдать некоторые анализы в поликлинике.

Нет уж, увольте от поликлиник – никогда там не состояла, а сейчас тем более не то состояние. Чтобы состоять в этих очередях.

Сдам кровь в ИНВИТРО. Фото костей только здесь в Песочном. За деньги. Ну да, до этого момента все тоже за деньги. Вроде кости фотографировать можно и бесплатно, но люди ждут по году.

А мне нужно быстро. Как можно ждать год?

Я спрашиваю про стадию, в бумажке другие обозначения и написано не так, как обычно.