Страницы зеркал

– Ваш ужин, N. Немного фуа-гра, ростбиф с кровью и бутылка бургундского. Если вы не против, я составлю вам компанию. Надеюсь, вы не возражаете против музыки? Врачи уверяют, что приятный аккомпанемент способствует хорошему пищеварению.

В руках у нее оказалась вытащенная неизвестно откуда (не позволил развиться пошлым мыслям дальше) флейта, из которой она тут же извлекла несколько приятных звуков. Бутылка уже была предусмотрительно открыта, а на подносе с отнюдь не больничным ужином оказалось два бокала, которые я и наполнил с подходящей абсурдности момента церемонностью. Жаль было прерывать неплохую игру, но низкие чувства в виде голода и жажды давали о себе знать.

– Вы позволите? – я протянул ей бокал.

– С удовольствием.

Мелодичный звук бокалов как-бы завершил увертюру.

– Так как Вас все-таки зовут?

– Да как вам будет угодно. Я еще, право, не совсем уверен в реальности как всего происходящего, так и в моей собственной.

– Влад подойдет?

Видимо, я не смог совладать со своей реакцией.

– Что-то не так? Вам не нравится это имя?

– Да нет, ничего особенного, просто так звали одного моего приятеля, он не слишком хорошо кончил. Впрочем, извольте, можно и так, имя определяет многое, но не судьбу. Позвольте задать встречный вопрос: вас как величать, сударыня?

– Ольга, если Вас это устроит. Да что вы так нервничаете все время? Расслабьтесь…

Ее рука легла мне на колено… нежная, теплая, движение вверх, ее декольте прямо перед глазами, бездна, водоворот, вырваться из которого невозможно, аромат ее духов, всю чарующую прелесть можно оценить только с близкого расстояния, губы ее рядом совсем, еще мгновение…

Я никогда не думал, что удар флейтой по носу может быть таким болезненным… Потом ею же в солнечное сплетение… потом как-то резко сбоку рукой по шее. Темнота…

– Милый N, я забыл вам сказать, что в успокоительном, которые мы Вам дали, содержится, кроме морфина, еще пару современных ингредиентов. Это повышает эффективность смеси, но, увы, дает ряд побочных эффектов, в частности возвращающиеся не к месту галлюцинации. Вы вчера изрядно напугали старую Марту, пытавшуюся покормить вас овсяной кашей, своими донжуанскими штуками. Надеюсь, у вас уже ничего не болит?

К носу точно лучше было не прикасаться, он явно распух.

– Она была вынуждена в целях самозащиты слегка огреть Вас подносом. Уж простите ее. Итак, на чем мы с Вами остановились? Как, Вы сказали, Вас зовут?

– Вас это интересует в медицинских целях?

Это уже было ближе к хамству, но ситуация изрядно напрягала.

– Простите, тут в глуши совершенно забываешь об элементарных правилах приличия. Позвольте представиться – доктор Вагнер.

Видимо, меня опять коснулось крылом летучей мысли воспоминание событий недавних и странных.

– Что с Вами? Лекарство уже должно полностью прекратить действие.

– Нет, все в порядке. Я – Адольф Самуэль, – я назвался каким-то абсурдным именем, не знаю уж почему.

– Хорошо, господин Адольф. Или Самуэль?

– Адольф лучше.

– Так вот, насколько я понимаю по итогам анализов и осмотра, Вы во вполне пристойном состоянии, кроме легкого отравления угарным газом и нескольких синяков и ссадин, все в полном порядке, держать Вас здесь, думаю, смысла нет, завтра мы Вас выпишем. Есть только пара формальностей. Как Вы понимаете, документов и денег при вас не было, а времена сейчас непростые. Поэтому, мне кажется, Вам имеет смысл пообщаться с полицией, как на предмет установления личности, так и для получения некоего небольшого пособия, возможно, и билет до дома удастся справить. Вот так. А пока почитайте местную газетенку. Ничего особенного, но последняя новость взбудоражила всю округу. Да Вы ж и сами там рядом были…

На кровать мне упал дешевый новостной листок на плохой бумаге и с еще худшей печатью. На первой странице была неразборчивая фотография со сгоревшим домом. Заголовок «Бойня в Ойхилле».

– Всего доброго, Адомуэль, я полагаю, это наша последняя встреча.

С этим дверь захлопнулась, оставив меня наедине с полной и окончательной паникой. Тревожная неизвестность вгрызалась когтями в сердце, выдавливая из него горячий адреналин, затягивалась пыточным обручем на голове, раздувала паровым компрессором легкие… Молиться о спасении… Кому? Сокрытому собственным светом Творцу всего сущего? Седому старцу, восседающему на небесном троне, неизменно грозному и карающему за малейшие проступки? Самонадеянной собственной удачливости? Попытки произнести то немногое, что удалось вспомнить, выглядели еще более жалко, чем мое текущее положение. Топот обезумевшего скакуна сознания в голове заглушал даже грохот сердца. Маленькие лапки надежды пытались ухватиться за все соломинки, выхваченные тусклым фонарем во тьме безнадежности.

Снизу слышен звук подъехавшей повозки. Полиция, все, конец… Механически сажусь на старую табуретку… крях-бам, ножка подламывается, падаю на пол, удар головой… молнией в мозгу слова «принеси мне его голову!» Подняться! Сознание почти сияет чистотой обнаженного утра. Страха больше нет. Проведению угодно вести меня дальше, нет сомнений.

Через минуту, потраченную на то, чтобы приделать ножку обратно и окончательно успокоиться, в дверь тактично постучали. Словно кому-то требовалось мое разрешение, максимально уверенно произношу «открыто». К моему удивлению, она и правда оказалась не заперта. Мой наряд был явно надежнее любых замков. В дверь как бы протиснулся не старый еще человек в пальто и коричневом кепи.

– Добрый вечер, господин Адольф, я – инспектор Лангерман из местной полиции. Позволите ли задать Вам несколько вопросов?

– Будьте любезны, но примите, пожалуйста, во внимание мое состояние. Действие наркотика, которым меня здесь любезно угостили, еще не вполне закончилось, так что будьте снисходительны, если я начну нести какой-нибудь бред.

– Я удостоверился у местного персонала, они вполне уверили меня, что Вы совершенно адекватны. Итак, позвольте к делу.

– Я слушаю, присаживайтесь, – гостеприимно указываю на свою мебельную западню.

– Благодарю, я целый час провел на козлах, предпочту постоять, к тому же, надеюсь, наша беседа здесь (!) не затянется. Я вынужден задать Вам формальные вопросы: имя, фамилия, дата и место рождения?

Он достал блокнотик и, похоже, решил записывать, держа его в руках, стола в комнате все равно не было. И это вдруг так отчетливо продиссонировало с моим предыдущим опытом общения с полицией (основательно усесться за стол, вытащить из замусоленной папочки бланк с надписью «Протокол» и, с серьезнейшим видом демонстрируя иерархию этих краткосрочных, как правило, отношений, начать допрос), что я понял бессмысленность своих изначальных планов попросить у гостя документы – этот явно не удосужился взять с собой даже липу. Зато у него, наверняка, есть револьвер.

– Как я говорил, зовут меня Самуэль Адольф, родился я в… Вы позволите, я присяду?

Крях-бам… Мне пришлось повторить свой эквилибр-номер с табуреткой и даже основательно стукнуть головой о пол.

– О-о-о.

– Вы ушиблись?

Он нагибается надо мной, моя рука нашаривает ножку… Удар по голове, еще, еще! Придерживаю его тело, грохота и так слишком много. Кажется, дышит. Ну что ж, поиграем в переодевание. Белья на мне нет, но даже в таком состоянии заставить надеть на себя чужое я не могу. К черту условности. Все почти впору. Да, револьвер. Заряжен. Документов никаких. Прощай, помогший, не желая того. Наброшу в знак благодарности халатик.

Надвигаю кепи на глаза, но в любом случае желательно не попасться кому-то из персонала на глаза. Вот черт, доктор Вагнер сидит в кресле возле двери!!! Но глаза его ничего не видят – из-под торчащей в животе финки растекается красное пятно. Тут явно ждать больше нечего. Последнее, что выхватывает взгляд в клинике – лежащий на столе очень короткий женский медицинский халат…

На улице стоит повозка с двумя лошадьми – на мое счастье убийца приехал один. Куда теперь? Тут я понимаю, что совершенно не ориентируюсь в своем местоположении и единственное географическое название, известное мне – Ойхилл. Там, где головы…

Осматриваюсь – вокруг странной «клиники» нет строений. Когда приехавший за мной (мерзавец, но не профессионал) очнется, думать будет не о том, как ловить меня, а как самому оттуда выбраться. Поэтому некоторое время в запасе у меня есть. В повозке не обнаружилось ничего особо примечательного. Из полезного в моей ситуации – фонарь. Дорога шла под гору, лошади бежали бойко. Проехав миль 15 и чувствуя себя в относительной безопасности, я сворачиваю к невзрачному трактиру. К счастью, чувство голода позволит мне удовлетвориться местной похлебкой и дешевым пивом. Вид мой ни у кого из присутствующих интереса не вызвал и я, сделав свой немудреный заказ, поднес к глазам оставленную кем-то газету. В ней как-раз говорилось о вчерашнем пожаре, единственным свидетелем которого остался, видимо, только я. Прекрасный повод задать вопрос.

– Любезный, а что это тут пишут у вас сгорело?

– У нас? Это миль сто отсюда, в другом уезде!

Однако! Это как же меня сюда доставили за столь короткий срок на повозке? На повозке…?

– Любезный, а нет ли у вас в округе автомобилей?

– Да, почитай, что нет… Вчера только что-то яркое, как огонь пролетало, пыль столбом до неба и кур передавило полдюжины!

Анна!!!

– А телефон есть тут у вас?

– В соседней деревне, там почта.

Расплатившись скорее за сведения, чем за отвратную еду, трогаю дальше. План, все еще фантастичный, принимает некоторые отчетливые очертания. Цель была видна, но дорога пошла в гору, и лошади плелись вяло. В такт лошадям покачивались и мои мысли пока не провалились в полусон-полумедитацию. И привиделась мне моя голова, летящая (или висящая) в черной пустоте, и предназначена была ей эта судьба вечно. Она могла думать и могла бы говорить в бесконечном эфире, но даже ангелов не было среди слушателей. Ужас, охвативший меня от ощущения такой вечности, вырвал в реальность, к тому же копыта зацокали по чему-то типа мостовой.

Понемногу начинало темнеть, и меня охватило беспокойство, что почта в такой глубинке будет закрыта, но фортуна на этот раз оказалась снисходительна. Пропахший канцелярским клеем и сургучом смотритель указал мне на аппарат. Номер… 7… 1 2 3… 6? Набираю – короткие гудки. Еще раз – с тем же результатом. Неужели номер, закриптованный на женском профиле, подвел меня? На всякий случай спрашиваю смотрителя, существует ли такой номер.

– Тут таких номеров нет… Если в город звонишь – набирай двойку в начале.

Еще попытка… Гудки длинные! Анна, ответь!

– Я слушаю, – тот же низкий голос.

– Это я… ну тот, что Вы подвозили (которого ты пыталась отравить, сука!) вчера (позавчера, вечность назад?).

– И что с того?

– Вы – единственный человек, который может мне помочь.

– А Вы – один из тех, кому я помогать не обязана, да и не хочу.

Отбой…

За окном уже почти темно…

– Любезный, а далеко ли здесь станция? Поезда тут вообще проходят?

– Вам повезло, минут через 20 экспресс остановится, чтобы почту забрать, успеете. Вверх по улице, на первом переулке направо.

Выхожу на улицу в состоянии сумбурном. Поезд и спасение (хотя бы временное) совсем рядом, но карманы мои пусты… Точнее, в одном имеется револьвер, но пятнать себя ограблением мне противно. Неужели у этого мнимого полицейского вообще нет ни копейки? Еще раз обшарил карманы – пусто. Это странно, финку он с собой прихватил, а денег на всякий случай нет? Не прятал ли негодяй их в кальсонах? Погоди, есть! Подкладка пришита грубо и наспех! Немного, но на билет хватит! Вперед на экспресс!

Народу на станции, чего и следовало ожидать, было немного. Купив купейный билет второго класса так, чтобы осталось на ужин, я прошелся вдоль перрона. Лошадей с повозкой я оставил в темном переулке, надо полагать, что до утра они поменяют хозяев при помощи местных жителей.

Ярко освещенный, блестящий никелированными поручнями экспресс казался нереальной проекцией иного мира, откуда я несколько дней тому назад был вышвырнут непреодолимой судьбой. В купе со мной оказались профессорского вида старичок с бородкой и в пенсне и довольно блеклая девушка в шляпке. Поезд в соответствии с неизбежно влекущим меня потоком следовал в Прагу. Прибытие в 8:30 утра. Больше остановок в ночи не было, можно было расслабиться.

Расслабляться пошел в одиночестве в вагон-ресторан, никто из попутчиков не выказал желания составить мне компанию, да и мне хотелось побыть одному. После пережитого ужин на скатерти с сервировкой и хорошим вином казался достойным вознаграждением. Мысленно перебирая последние дни, после того как бордо потекло по сосудам, я с удовлетворением обнаружил, что не сделал за это время, в сущности, ничего предосудительного в собственных глазах. Нарушения закона вольные или невольные были вызваны либо необходимой самообороной, либо непреодолимыми обстоятельствами.

Экспресс шел довольно бодро, стук колес и пролетающие изредка за окном плохо освещенные полустанки навевали покой. Что, в сущности, наше путешествие по жизни, как не полуосвещенные тусклым станционным фонарем памяти образы городов, где побывал, и женщин, которых любил? К окончанию ужина настроение мое было самое замечательное, осталось только лечь спать так, чтобы к утру проснуться в тихом спокойном мире, где пережитое за последние дни останется только нечетким воспоминанием.

В свое купе я вернулся в разгар то ли беседы, то ли лекции-монолога. Похоже, профессор решил произвести впечатление на дамочку.

– …декапитация или усекновение головы присутствует в ряду человеческих обрядов с неопределенно давних времен, играя роль то средств казни и устрашения, то ритуалов, то переходя совсем уж в область метафизическую и иносказательную, например, в алхимии. Не буду Вам все перечислять, сами прекрасно знаете. Пожалуй, первым и наиболее интересным случаем можно считать истории, изложенные в описаниях подвигов Геракла, а именно про Лернейскую гидру и Медузу Горгону. Обратите внимание, в данном случае головы теряют существа, не имеющие человеческого обличия. Применительно к драконам история с отрастанием отрубленных голов оказалась довольно живуча и еще долго обреталась в Восточной Европе. То есть тут мы усматриваем две тенденции: тело продолжает жить после того, как лишается головы, более того, количество голов увеличивается либо голова продолжает жить отделенная от тела, сохраняя все свои ужасающие свойства. Интересно также сочетание танца, лабиринта и головы, отрубленной или просто иной, не соответствующей телу, что, как Вы понимаете, метафизически близко. Вспомним танец Ариадны, критский лабиринт и Тесея с Минотавром (отметим здесь мимоходом, потом пригодится, один латиноамериканский писатель считал, что Астерий, в сущности, добровольно принес себя в жертву). И другой танец – Саломеи, приведший к усекновению главы Крестителя. А история Юдифи и ассирийского военачальника? Во всем замешаны женщины, – и он похотливо-дурашливо рассмеялся.

– Чрезвычайно важное место процессу обезглавливания отводится в алхимических практиках. Отрубание головы ворона – один из важнейших элементов делания. Однако, тут можно написать не одну диссертацию, перескакивая на крыльях аллюзий через столетия и континенты, но наша задача проще – понять, что привело нас сюда и что делать дальше. Поэтому, отбрасывая детали, скажу, что примерно лет 500 тому назад в одной из алхимических школ в Праге возникло направление, считающее единственным способом достижения абсолютной свободы и власти в Вечности ритуальное самообезглавливание. Ну что-то типа кастрирующих себя в экстазе перед Иштар жрецов, но более радикальное. То есть адепт становился Горгоной, Крестителем и Минотавром одновременно. Но естественно нельзя было просто упасть под трамвай на скользких путях – требовалось совершенно особое состояние сознания, достигаемое в том числе химическими средствами. Течение, несмотря на свою специфику, довольно быстро нашло множество последователей и расширило географию.

Отрубить себе голову, как Вы понимаете, задача непростая. Помощь соратников, как у самураев в момент сеппуку, считалась сводящей на нет все усилия. Это должен был быть не просто порыв смирения, а именно активное делание, осознанное отделения сосуда своего разума для достижения абсолютного могущества. Эксперименты с отпиливанием головы двуручной пилой, за одну рукоятку которой в начале процесса держался лишающийся головы, выглядели жутковато (осталось несколько гравюр), но, говорят, желаемого результата тоже не давали. Красивым был обряд на побережье Шотландии – декапитант падал на острый меч, установленный над пропастью так, чтобы голова, оторвавшись, падала в туманную бездну. Если из ущелья взлетал ворон или хотя бы был слышен его крик, считалось, что эксперимент удался.

      Прогресс тем не менее не стоял на месте, и появление гильотины было продиктовано отнюдь не гуманизмом к жертве, приговоренной к казни, а возможностью протестировать новые средства по обезглавливанию. Поскольку экспериментирующие были в том числе людьми весьма состоятельными, богатство секты росло, международные связи налаживались, появились иерархи и жрицы, в задачи которых входила помощь в психологической подготовке адептов. Были даже тайным образом получены (платные) объяснения от довольно высокопоставленных чиновников католической церкви, что данное деяние не является самоубийством, а лишь ускоряет приход Царя небесного (логика в данном случае интересовала гораздо менее, чем психологическая устойчивость организации).

– Позвольте, профессор, – подала голос дамочка, голос оказался чрезвычайно высоким, почти писклявым. – Не хотите ли Вы намекнуть, что вся Великая французская революция была своего рода квинтэссенцией духовных и практических поисков этой секты?

– Я не стал бы так упрощать, моя милочка, столь масштабные события не определяются решением группы адептов, как бы сильны они ни были. Хотя, безусловно, влияния различных оккультных и алхимических групп на ход революции присутствовали.

– Прошу прощения, что вторгаюсь в ход вашей беседы, она мне показалась чрезвычайно поучительной, – мое раскрепощенное вином сознание пожелало приобщиться к высокому, – но мне интересно: имело ли место какое-то достижение реального могущества от подобных практик, либо это были прижизненные и послесмертные иллюзии адептов или, что еще хуже, просто результат многовековой профанации с целью вымогать деньги у легковерных?

– Присоединяйтесь, молодой человек, тема действительно весьма любопытная. Приходилось ли Вам читать роман «Всадник без головы»?

Я удовлетворительно кивнул.

– Так позвольте Вам заметить, что американский писатель добавил к древней индейской истории слишком много ковбойской мишуры, если так можно выразиться. Всадник реально существовал несколько десятков лет, двигаясь на своей белой лошади по прериям и горам, при этом лошадь не знала усталости, а его тело тлена. Рассказывают, что он сорвал себе голову, несясь на огромной скорости, веткой священного дерева. С тех пор голова его принадлежит духам, а он путешествует налегке, хе-хе. Индейцы поклонялись ему как божеству, говорят, иногда он даже откликался на их просьбы.

– Очередная индейская легенда, а что-нибудь посовременнее?

– Привести Вам примеры, когда политики, имеющие вместо головы исключительно муляж, достигают вершин в карьере?

      Все рассмеялись с некоторым даже облегчением, проводник как раз принес чай, и беседа потекла в области поверхностных рассуждений о политике. Вскоре я перебрался на верхнюю полку и погрузился в сон. Последнее, что мне, возможно, уже пригрезилось, профессор пытался обсуждать с девицей какие-то фривольные темы.

      Из состояния глубокого сна на поверхность меня выдернул голос, за окном была непроглядная ночь без фонарей, механически поднял руку, чтобы взглянуть на конфискованные санитарами часы. Голос был женский, видимо, дамочки, но совершенно другого тона, низкий почти грубый.

– Ты готов?

– Да, госпожа, – это, похоже, проблеял профессор.

– Сейчас будет нужное место, открой окно, – окно со скрипом поддалось и ночной, с ароматом нездешних трав, ветер в абсолютной темноте хлынул в купе. – Высовывай голову, быстрее.

Раздалось шевеление, потом снова скрип окна и придушенный хрип.

– Еще секунда и ты свободен, – женский голос стал чуть выше и даже как-будто радостнее.

Вдруг сильнейший удар, сотрясший не только купе, но и, кажется, весь поезд, сочетание металлического звона и хруста отсекаемой плоти, плавно перетекший в звук текущей жидкости и конвульсий, содрогающих умирающее тело. К этому для усугубления звукового ужаса добавилось то ли глотание, то ли легкое хихикание. Потом снизу, проявляя сквозь мрак чудовищную картину, стал подниматься голубоватый свет, кажется, это жуткое существо, час назад казавшееся забавной пустышкой, стало подниматься ко мне, я предощущал мертвенный свет, текущий из ее очей, и, не в силах это увидеть, отключился…

Меня разбудил солнечный свет, мерный стук колес, позвякивание чайной ложечкой в стакане и милый непринужденный разговор на нижних полках. Совершенно живой профессор общался с дамочкой, которая снова была в шляпке (а он с головой), словно они знали друг друга долгие годы. Такое ощущение, что они даже нашли в Праге общих знакомых, чьи жизненные перипетии и обсуждали.

– Вы проснулись? Чудесно. Такое ощущение, что Вам ночью приснился ужасный сон –Вы так беспокойно говорили что-то! Хотите чаю?

– Лучше что-нибудь покрепче, – буркнул я. – Сон и правда был не из самых приятных.

– А у меня, кстати, есть неплохой коньяк. И что с того, что мы позволим себе по рюмочке или по две (хе-хе) с утра? Наверняка, где-нибудь на планете сейчас самое подходящее время выпить старым друзьям.

Мы не то, чтобы не были друзьями, я предпочел бы с этой парочкой вообще не встречаться, но коньяк был реально необходим.

Рюмка, запитая горячим чаем с лимоном, плюс солнечное утро окончательно прогнали остатки дурного сна. Вообще говоря, несколько последних суток, сдобренных наркотиками и приключениями, которые не каждому дано пережить, не лишившись рассудка, на фоне вчерашней вечерней беседы могли дать и не такой кошмар. Все хорошо. К моему удивлению дамочка присоединилась к нашему утреннему пьянству и даже рассказала какой-то на грани приличия анекдот из жизни феминисток. В итоге остаток дороги до Праги прошел легко и непринужденно.

На Главном Надрази привычно пахло углем и сосисками. Небо затянуло тучами, даже собрался накрапывать дождик. Расставшись со всей возможной вежливостью со своими спутниками, которые отправились в сторону Вацлавака (возможно, шансы профессора оказались не такими уж призрачными), я поднялся к Виноградам, подальше от людных мест, к тому же я раздумывал, не нанести ли визит своему старому приятелю, который когда-то обитал в этих краях, возможно, удастся сориентироваться и узнать его дом. Никаких других идей на это утро у меня все равно не было.

Вдруг меня посетило чувство, что у меня чего-то не хватает, может, в поезде оставил… Карман, где должен был находиться револьвер, оказался пуст… Выронил в купе… но возвращаться было опасно, проводник скорее всего уже передал находку полиции… Черт! Но в кармане что-то лежит… Свернутая бумажка… карта… маршрут экспресса… карандашом указана точка.. надпись Здесь! Примерно там, где профессору оторвало голову стрелкой… Да… Сон…