Каждый День Как Пятница 13-е

– У нас по какому случаю банкет намечается? – рассматривая образовавшуюся на столе гору еды, поинтересовалась Дарья. – Или ты такая голодная?

– Нет, не голодная… Хотя, да, наверное, голодная… но чуть-чуть.

Убрав пустые пакеты в ящик стола, Евгения часть еды сложила в

холодильник и замерла в нерешительности над тем, что осталось на столе.

– Даш, ты не видела, я купила батон «Докторской» и не могу его найти…

– Нет, не видела. А зачем ты его купила? – перестав насыпать кошачий корм в миску и разогнувшись, спросила Дашка. – Так зачем нам докторская колбаса?

– Хотела детство вспомнить и сделать горячие бутерброды к чаю… А где Бегемот?

Возникшее молчание было прервано доносившимися из коридора странным урчанием, перемежающимся громким чавканьем. Не сговариваясь, они осторожно выглянули за дверь. Бегемот лежал, растянувшись поперек широкого коридора, и занимал собой все свободное пространство. Навалившись на «Докторскую» и на всякий случай прижимая ее передними лапами к полу, кот с невероятной жадностью (напрочь забыв о хороших манерах), с таким чувством, будто его не кормили с момента рождения, доедал этот шедевр мясоперерабатывающей промышленности.

– А мне совсем и не хотелось бутербродов, – прошептала Дашка, стараясь не отвлекать кота от трапезы.

– Надеюсь, он сдохнет от несварения желудка, – холодно произнесла Зинаида Михайловна, приведением замаячив в глубокой темноте коридора.

– Женечка, спасибо, что ты вернулась. Измерь мне давление. Мне так плохо, кажется, я умираю.

Переступив через недрогнувшего при этом Бегемота, она с видом графини из «Пиковой дамы» вплыла на кухню. С брезгливой миной осмотрев содержимое стола, взяла кусок батона, положила на него два куска нарезной буженины, чуть подумав, сверху пристроила еще кусок булки.

– Даша, завари мне, пожалуйста, чай и положи туда три ложечки сахара. Женечка, не забудь, я тебя жду, а то голова раскалывается и как-то в области сердца давит. Да, девочки, Леночка звонила, скоро будет.

В большом махровом халате и медленной плавностью своих движений

Зинаида Михайловна напоминала неповоротливую субмарину. Тем же путем (вновь переступив через Бегемота) она отчалила в свои апартаменты.

Лена действительно не заставила себя ждать. Но Евгении хватило времени убедить Зинаиду Михайловну, что с таким артериальным давлением, как у нее сейчас, она проживет еще минимум сто лет. Но Зинаиду Михайловну не так-то просто было сломить. Взяв Женю за руку, она смотрела на нее глазами, подернутыми слезой, и томным голосом просила ее не щадить. Она должна знать правду, ей просто необходимо успеть проститься с ее такой «маленькой и беззащитной девочкой». Увидев своими глазами цифры на экране тонометра, Зинаида Михайловна тут же заявила, что нет ничего опаснее, чем перепады давления, так как только что там, на кухне, у нее, и она это знала совершенно точно, давление было выше двухсот. Теперь, учитывая улучшение состояния, она бы съела еще пару бутербродов (уж очень буженинка хороша). Желаемое ей было тут же предоставлено, и после трапезы, на какое-то время потеряв интерес к коту и к подругам, она задремала.

Дашка, блеснув хозяйственными талантами, накрыла стол для перекуса и заварила свежий чай.

Бегемот, не сопротивляясь, отдал жалкие остатки колбасных шкурок, которые он не смог осилить, и теперь дремал в той же позе, что и обедал.

Когда Ленка вошла в дом, подруги решили, что случилось что-то непоправимое. Она выглядела так, будто ее на несколько минут – только для прощания с близкими – отпустили с плахи, и палач, занеся свой топор, уже с нетерпением ждал ее возвращения. С целью экстренной реанимации ей тут же налили огромную чашку крепкого чая и сунули в свободную руку «дежурный» бутерброд. Ее рассказ был сбивчивым, с паузами на хлюпанье носом, проглатывания очередного куска бутика и призывами собственной смерти. В конце концов из ее сбивчивого рассказа удалось выяснить, что у Николая Петровича подозревают второй инфаркт, но картина еще окончательно неясна

и нужно время, а пока он будет находиться в кардиореанимации.

Ленка попыталась разрыдаться, но Евгения с Дашкой одновременно рванулись на помощь. Одна, намочив холодной водой полотенце, вытирала ей лицо, другая же, нигде не найдя успокоительных капель, плеснула в стакан хорошую порцию коньяка (початая бутылка стояла в буфете на самом видном месте).

Зазвонивший у Женьки мобильный не позволил ей полностью вылить все содержимое бутылки в граненый раритет застойных времен, и, увидев высветившееся имя абонента, она едва не выронила саму бутылку, да и телефон тоже.

Звонила Раиса Марковна. За все время, что они вместе работали, а это был не год и не два, заведующая ни разу не снизошла до того, чтобы позвонить ей самостоятельно. Высокая, статная, с огромной грудью и непропорционально маленькой для такой фигуры головой с короткой стрижкой «под мальчика», Раиса Марковна обладала очень своенравным характером, деля все только на белое и черное. В решении клинических вопросов ей не было равных, за что начальство в лице главного врача ей многое прощало, начиная от откровенного хамства до жалоб и неприкрытого вымогательства денег у пациентов. Хуже всего приходилось тем, кого она соизволила невзлюбить, а для этого многого не требовалось. Интересная внешность, хорошие мозги и многое что еще «хорошее» могло вызвать у нее раздражение, тогда организовывалась коалиция из приспешников, и человека «съедали» медленно и с удовольствием, постепенно выдавливая его с работы. Женю терпели ради Марины, которая сразу своим веселым нравом, умением вычислять нужных людей и находить к ним подход завоевала сердце «великой Раисы».

– Женя, ты можешь говорить? – произнесла тяжелым голосом Раиса Марковна, не поздоровавшись.

От самого звонка, от того, каким голосом с ней заговорили, Женя как-то сразу поняла: произошло что-то страшное, и сейчас ее жизнь закончится.

– Раиса Марковна, что случилось?

– Женя, приезжай в роддом… Здесь полиция… и следователь хочет с тобой поговорить… Марина покончила жизнь самоубийством…

– Как… – Женя хотела спросить, «как покончила…», и не смогла закончить фразу.

– Женя, она повесилась. Приезжай…

Мобильный выскользнул из сразу похолодевших пальцев и с глухим стуком упал на стол. Евгения посмотрела на замерших подруг и, как воду, выпила предназначавшийся для Ленки коньяк.

– Мне надо на работу. Там Марина… – она потерла рукой лоб. – Сказали, что она умерла… Самоубийство…

– Я еду с тобой, – решительно заявила Дашка, – а ты что сидишь, как квашня?

– А что мне делать? – обиженным голосом спросила «квашня» – она же Ленка. – И почему я квашня?

– Такси вызывай, прынцесса! – передразнив ее «обиженный» голос, резко посоветовала Дарья. – Так, девочки не расслабляемся. Женечка, иди ополосни лицо холодной водой. Ты должна быть в форме. У нас пять минут на сборы.

***

Кабинет по современным меркам был небольшим – около ста квадратных метров. Когда она оговаривала с архитектором и дизайнерами его форму и интерьер, было выдвинуто несколько условий. Кабинет должен иметь слегка вытянутую форму овала или прямоугольника, больше стремящегося к квадрату, с четким разделением на две неравнозначные зоны – основную, большую, рабочую, и второстепенную, меньших размеров и менее официозную – для «дружеских», полуофициальных бесед. Весь интерьер необходимо выдержать в стиле «английского кабинета», но без массивного утяжеления с учетом, что его хозяйка – женщина, но и без лишнего акцента на этом – чтобы гости не строили каких-либо иллюзий по ее поводу. И все было сделано именно так, как она хотела. Стены по периметру были уставлены книжными стеллажами, умеренно тяжелый рабочий стол дополнял новейший компьютер, строгие кресла и несколько диванов усиливали деловую атмосферу. На видном месте, почти у входа, отдельно высилась тумба, схожая с аналоем, и на ней возлежал устрашающих размеров фолиант в кожаном переплете, украшенный золотым тиснением, россыпью полудрагоценных камней и массивными серебряными пряжками-застежками. Это было эксклюзивное, изданное в единственном экземпляре собрание сочинений Пушкина, подаренное хозяйке кабинета деловыми партнерами. В полукруглой нише – экседре – находился небольшой камин, пара уютных кресел и журнальный столик. Здесь за чашкой кофе проводились более доверительные беседы.

За стенами кабинета кипела жизнь. Машины и люди в безумном ритме сновали туда-сюда. Суета сует. Как быстро проходит жизнь. Жизнь – это движение. В современном мире жизнь – это гонка. Гонка на выживание. Если ты не в лидерах, тебя затопчут такие же аутсайдеры. Когда ты в лидерах, то в затылок с ненавистью дышат «вторые», готовые в любой момент столкнуть и растоптать. Но сейчас Багрицкую это меньше всего волновало. Учитывая то положение, что она занимала в высшем экономическом эшелоне, ей уже давно никто не смел открыто объявить войну, если только так – чуть куснуть, а потом, жалобно скуля осознавав весь ужас содеянного, пытаться побыстрее спрятаться в тайную норку и притвориться (от греха подальше) мертвым. Сейчас ее голова была занята совсем другим. Последняя неделя почти выбила ее из колеи. Подойдя к столу, она нажала кнопку вызова и, достав из шкатулки сигарету, вставив ее в длинный мундштук, поднесла ко рту. Появившийся буквально из воздуха секретарь, стараясь скрыть растерянность, похлопал себя по карманам в безуспешных поисках зажигалки. Она, слегка качнув головой, тут же прекратила его судорожные подергивания.

– Я получила определенного рода сведения, – задумчиво произнесла она, достав из той же шкатулки золотистую зажигалку в виде миниатюрного пистолета. – Не правда ли, оригинальный и весьма необычный подарок? – Ее вопрос не предопределял ответа, и секретарь это понял. Нажав на курок, она получила небольшой голубой огонек, но не закурила, а несколько мгновений задумчиво смотрела на пламя. – Леонид Александрович, пожалуйста, в течение получаса меня не беспокоить.

Секретарь понимал ее с полуслова – это была не просьба, это был приказ, который не подлежал обсуждению и уточнению. Продолжая играть зажигалкой, она бросила сигарету на стол. – И еще, пожалуйста, позвоните Самуилу Аркадьевичу. Я жду его через сорок минут, и к его приезду сделайте кофе.

– Все будет сделано, Тамара Георгиевна, – четко проговорил секретарь и неуловимо, чуть склонив голову, выразил глубочайшую степень уважения и вышел из кабинета.

Она же, сидя в огромном кожаном кресле и положив ногу на ногу, думала о телефонном звонке начальника службы охраны. Полученное сообщение, что обо всем удалось договориться и проблема решена, запредельно повысило ее жизненный тонус, вызвав непреодолимое желание снять копившееся последние время напряжение. Неделю назад она получила известие, вызвавшее у нее вначале растерянность вплоть до легкого шока, потом радость и, наконец, появление настоящего смысла в жизни и активное желание действовать. Дело было настолько деликатным, что она смогла поручить его только Лавреневу, и то с условием, что истинной цели никто не должен знать, а в определенные детали может быть посвящен только очень узкий круг самых доверенных людей. Ее не интересовало, каким образом будет решен этот самый важный на данном жизненном этапе вопрос. Может, именно ради этого она строила свою империю, и теперь все приобрело определенный смысл. Теперь все решено. Довольная улыбка едва коснулась уголков ее губ, и она, по-хулигански забросив ноги на край стола, позволила

себе расслабиться.

Минимум косметики на холеном, с тонкими аристократическими

чертами лице. Черные, как вороново крыло, волосы были гладко зачесаны назад и собраны на затылке в огромный пучок. Ее лицо и крепкое тело, поддерживаемые массажами, фитнесом, здоровым питанием, строжайшим режимом работы и отдыха, помогли сохранить в ее возрасте свежесть, природную женственность и душевную гармонию. Она достойно несла свои годы, не прибегая к помощи пластических хирургов, конечно, цифры в паспорте не радовали, но и не давали повода впадать в истерическую панику. За это годы были к ней более чем милосердны.

С удовольствием рассматривая свои туфли на высоченных каблуках, она вновь чуть улыбнулась. Красивая обувь всегда была ее слабостью. Только встав с кровати, в ванной комнате и в спортзале она на короткое время позволяла себе надеть соответствующие этим моментам вещи – халат или спортивный костюм, мягкие тапочки или кроссовки. Все остальное время, даже если она планировала весь день провести дома, при этом не ожидая чьих-либо визитов, она всегда выглядела так, будто сейчас собиралась на великосветский раут: на голове – совершенная укладка, на лице – легкий макияж, элегантная одежда и обязательно туфли на высоком каблуке. Никто никогда и нигде не мог застать ее «выглядевшей неподобающим образом». В ее жилах текла смесь, представляющая собой убойный коктейль. Здесь присутствовали русская и еврейская кровь, испанская и французская, немецкая и татарская, украинская и грузинская, и каждая капля несла в себе качества, определяющие черты ее внешности, характера и интеллекта. Всегда выдержанная и со всеми уважительно на «вы» независимо от статуса, пола и возраста. Она с ранней юности усвоила, что оскорбляют не слова, сказанные в порыве пусть даже самого справедливого гнева. Неизгладимую, незабываемую до сердечной боли обиду оставит тот тон, которым они были произнесены. Людей унижать нельзя. Даже самый никчемный человечишка при определенных обстоятельствах это обязательно вспомнит (пусть тогда, в свое время, он и получил за дело) и в самый неожиданный момент, может быть, не нанесет ответный удар, но может просто не подать руку помощи – равнодушно смотря, как ты гибнешь. И неизвестно, что страшнее… Ведь добро, сделанное тобой, могут и не вспомнить, а вот собственное унижение не забудут никогда. В ее лексиконе не существовало таких слов, как «нищеброд», «быдло» и им подобных. Ровный, спокойный, порой даже с ласковыми нотками голос мог привести в смятение искушенных и закаленных реальными и «подковерными» боями мужчин, а ее отточенный прекрасным образованием ум анализировал и выдавал решения порой быстрее, чем хороший компьютер. «Царица Тамара». Она знала, как ее называют за спиной, и вновь улыбка чуть тронула уголки ее губ, этот титул ей в определенной мере льстил, в конце концов ничто человеческое ей было не чуждо.

Про ее личную жизнь никто ничего не знал. Последнее десятилетие ее практически не было, хотя, конечно, кое-что было, но это никак нельзя назвать личной жизнью – так, поддержание «здорового образа жизни». Результатом бесшабашной, как ей тогда казалось, «революционной» молодости был сын. Только она смогла остановиться и взять себя в руки, вовремя поняв, что разрушать намного проще, чем строить, и перед тем как «все до основания, а затем…», вначале нужно иметь четкий план действий и желательно базу для постройки чего-то нового и более совершенного. Сын – высокий, статный красавец и, что важнее всего для мужчин, весьма неглуп, причем очень неглуп. Его ожидало блестящее будущее, но он внезапно все бросил и, демонстративно хлопнув дверью, ушел, ничего не объясняя, и буквально растворился в каких-то непонятных друзьях, быстро влился в их субкультуру… и вовремя остановиться не смог. Да, наверное, она виновата. Как теперь модно говорить, у ребенка развился синдром «дефицита внимания». Но он уже был далеко не ребенок, а если подумать, она-то вообще росла без родителей… То есть родители, конечно, были, и весьма статусные. Но когда они не были заняты своей работой, то активно занимались выяснением отношений между собой, и им совершенно не хватало времени, а может, и желания заниматься единственной дочерью. Бабушка, в кружевах и вечно прибывающая в высоких романтических грезах, могла часами наизусть читать Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Баратынского, Тютчева, Некрасова… Ах, русские поэты, ах, золотой век! С меньшей экзальтацией относилась к веку Серебряному, а уж современных и знать не хотела.

– Тамара Георгиевна, все готово, – на лице секретаря ни одна клеточка не дрогнула, когда он увидел «царицу Тамару», сидящую в позе ковбоя из дешевого вестерна.

– Спасибо, Леонид Александрович. У вас удивительная способность бесшумно появляться и исчезать, но главное, вы всегда это делаете вовремя.

– Позвольте расценить это как поощрение, – секретарь чуть склонил голову. – Самуил Аркадьевич уже выехал. Будет через сорок минут.

– Тогда потороплюсь, – убрав ноги со стола, она легко подхватилась из кресла.