Пристанище для уходящих. Книга 3. Оттенки времени

– Когда долго общаешься с человеком, просто знаешь это.

Курт твердил это раз за разом, но звучало для меня неубедительно. Почему она сделала такой выбор? Мне не давала покоя ее смерть. Сейчас исполнилась бы ее мечта: вращаться при королевском дворе, наряжаться и блистать на балах, для которых она словно была создана. Почему она сдалась? Решила, что раз я сбежала, то не стану королевой и она не устроит свою жизнь? Вряд ли я пойму такую причину, скорее даже еще больше разочаруюсь. Может, поэтому я убедила себя, что это убийство, чтобы не разочароваться? Или потому, что не хотела бесконечно перебирать варианты, пытаясь понять причины ее поступка?

– За всей мишурой, что она на себя навешала, жила наивная мечтательница. – Курт смотрел в окно и казался особенно печальным. Он всегда печалился, если вспоминал Адаберту, а я удивлялась, чем же она задела его сердце. – Она не желала никому зла, но, возможно, ее поступки могли казаться сомнительными. Она понимала это и верила в лучшее в людях. Считала, что и сама достойна самого лучшего. Но разве это не естественно? Разве каждый из нас не стремится к счастью? Она была обычным человеком, таким же, как все.

Я попыталась представить Адаберту без вороха мишуры, но воображение буксовало, и оттого, что я никогда не узнаю ее настоящую, внутри поднималось злое и царапающее бессилие.

– Но я не понимаю, что с ней случилось потом. То, что рассказываешь ты, и мои воспоминания о ней совсем не сходятся.

Курт едва заметно поморщился, будто мои слова омрачили и его память.

– Поверь, она бы хотела, чтобы все сложилось иначе, – с сожалением заметил он и помолчал, а потом шагнул ближе, озадаченно хмурясь. – Послушай, мне не нравится, что ты беззащитна. Помнишь, мы говорили о ведьминском коктейле?

– Тот, который стимулирует способности? Но Адаберте он не помог, вы же пробовали.

– Да, но у нее способности никогда не проявлялись. Такое бывает – ген есть, а способности молчат. У тебя был активный дар, я не понимаю, почему он пропал. «Глушилка», которой пользуются веиты для подавления способностей, так не работает. Она лишает сил на время, на несколько дней, у тебя же дар молчит уже пару лет, но он тебе нужен. Нельзя подавлять дар. Я могу достать коктейль.

– Не думаю, что стоит повышать градус чудачеств королевы, – усмехнулась я. – Меня больше волнуют способности Рика.

– В таком возрасте они проявляются редко. Обычно ближе к семи-восьми годам. Не стоит пока волноваться об этом.

Я с сомнением хмыкнула. Это лишь отсрочит неизбежное.

У Курта завибрировал телефон. Он посмотрел на экран и резко выдохнул.

– Что случилось? – У меня часто-часто забилось сердце.

– Все нормально. – Курт поднял на меня совершенно спокойное лицо. – Просто проблема со сменами гвардейцев. Сейчас все решу.

– Ладно, реши, я к себе. Организуй разговор с генералом.

Курт шел следом, чтобы открыть мне дверь, и, прежде чем он снова возразил, я быстро добавила:

– Это приказ.

Курт ушел в сторону лестницы и охранки, а передо мной встала серьезная проблема: пробраться к себе, не попавшись на глаза отцу. Я и так считала каждую минуту еще с совета.

За три года огромные пустые холлы и комнаты, больше похожие на музеи, перестали пугать, а стали, скорее, расстраивать. Между ореховым комодом XIX века и секретером XVIII века, инкрустированным костью, я чувствовала себя имаго поденки[14 - поденка – насекомое с крыльями, живет у воды. Имаго поденки как промежуточная форма при размножении существует от нескольких часов до нескольких дней] – мои кости истлеют, а эти монументы останутся.

По дороге встретились только гвардейцы на постах, но они привыкли, что я частенько брожу ночами, и только вытягивались, прижимая ружья в приветствии, и даже голов не поворачивали. Я миновала анфиладу Больших и Малых гостиных, пустующих в поздний час: не было ни советников, ни их убивающих время родственников, ни дискутирующих представителей парламента. Отец частенько любил подстерегать меня в Малой гостиной, чтобы обсудить что-нибудь животрепещущее, но сегодня он, видимо, решил пораньше лечь. Я проскочила домашний кабинет и с облегчением захлопнула за собой дверь личных покоев.

Темно-розовые стены, огромная кровать с лиловым балдахином, тяжеловесная мебель из каштана: комната подходила мне не больше очков в роговой оправе садовому цветку, но все же оставалась единственным местом, где я могла побыть в одиночестве. Когда-то я подумывала сменить мебель и перекрасить стены, но так и не решилась: прежней Терезе, как и ее личным вкусам, здесь не место. Дверь, закрываясь, щелкнула, и навалилась привычная тяжесть, которая рассеивалась в ежедневной рутине, а вечером снова набирала силу. Боль жила внутри словно паразит и терзала тело и душу, едва я оставалась одна. Сколько раз я проклинала свою способность спать четыре часа в сутки: пока остальные пребывали в счастливой бессознательности, я каждую ночь собирала себя заново. Работа в кабинете допоздна только оттягивала неизбежное.

Я ощущала себя разбитым глиняным кувшином, но постепенно соединила осколки, склеила любовью к сыну и отцу, упрятала на дне то, о чем слишком больно думать, а сверху воткнула засушенный букет обязанностей королевы. Днем сколько угодно можно было притворяться, но ночью я точно знала, кто я – человек с разбитым сердцем.

И прямо сейчас я собиралась растоптать осколки.

В нижнем правом углу книжного шкафа среди энциклопедий по барельефам и лепнинам серая папка никому не бросится в глаза. Именно поэтому Курт оставлял отчеты там. Где же он? Пальцы нащупали тонкий пластик, и сердце чуть не выскочило из груди. Я кое-как добралась до кровати – так закружилась голова – и плюхнулась поближе к тумбочке с лампой, как обычно борясь с собой. Это же неправильно, я делаю чудовищные вещи – нарушаю неприкосновенность частной жизни и опять лгу. Будем честны – я настоящая извращенка! Да я сама бы презирала того, кто таким занимается. Если это всплывет, стыда и позора не оберешься.

Но все меркло, когда я открывала папку.

На первой фотографии Чарли стоял у джипа и смотрел на бумажку в руке. За ним – ряд машин и вывеска супермаркета. Похоже, приехал в магазин со списком продуктов. Курт сфотографировал его издалека, видимо, сидел в машине на парковке, и от лица Чарли виднелся только небритый подбородок и кусочек носа. Рубашка сверху темной футболки развевается на ветру, знакомые старые джинсы (маленькое пятно спереди под коленкой, возможно, от машинного масла, я уже видела раньше). На второй – Чарли стоит у банковского терминала. Снимает наличку? Профиль отчетливо виден на фоне солнечной улицы. На третьей – Чарли среди рядов вагонки задумчиво взирает на доски. На нем другая рубашка, но джинсы те же. На четвертой он несет в руках пакет с надписью DIY[15 - DIY (от англ. Do It Yourself – рус. (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A0%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D1%8F%D0%B7%D1%8B%D0%BA) «сделай это сам (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%B4%D0%B5%D0%BB%D0%B0%D0%B9_%D1%81%D0%B0%D0%BC)») – самостоятельная работа по дому, включающая ремонт электрооборудования, инженерных сетей, бытовой техники, изготовление мебели и т. д.] и смотрит прямо в камеру. Лоб чуть нахмурен, задумчивость в глазах, губы плотно сжаты, хотя под щетиной и не разберешь. О чем он думает? О сборке новой модели корабля, о ремонте дома, о Джоше? Обо мне?

В папке лежало еще несколько фотографий и список мест, которые он посещал за неделю, но пришлось остановиться – глаза затуманились и затряслись руки. Препарирование своих демонов – тяжелая задача, если днем пытаешься выкинуть их из головы, а ночью не можешь без них жить.

Я добрела до сейфа, который прятался за картиной с королевой Хильдегардой I, где она принимала норвежского посла в апреле 1775 года на подписании торговой хартии, и добавила еще одну папку к своему моральному падению. Стопка росла, как и мое отчаяние. Я разрушила этому человеку семью, бизнес и жизнь, виновна в смерти его брата. Вряд ли он вспоминает мое имя без проклятий. Сразу после окончания следствия по делу Ника Эберта и приговора, который устроил меня и который я буквально вырвала у Верховного судьи, Чарли и отец говорили по скайпу, а я подслушивала. От возмущения в голосе Чарли дрожали колонки, гнев не помещался в ноутбуке и волнами расходился по комнате: его не устроил вердикт. Я испугалась, что Чарли найдет Ника и что-нибудь с ним сделает, поэтому позвонила Маку и умоляла его проследить за благоразумием Таннера, потому что Мак был единственным, к кому Чарли прислушивался.

Историю с Ником я пережила, а другую – никак не выходило. Чарли Таннер так глубоко отпечатался во мне – жил под веками, едва я закрывала глаза, говорил со мной голосами других людей, смотрел из глубины чужих взглядов, что забыть его возможно только с ампутацией существенной части тела. Например головы. Я бы так и поступила, если бы после этого моя жизнь наладилась: спокойно растила сына, нашла бы мужа с родовитой фамилией на радость правительству и отцу, забыла прошлое. Но абсурдно жить без головы, точно так же, как и без Чарли.

Я безумно боялась, что и с ним что-нибудь случится. Собьет машина на переходе, он сам съедет с моста или просто упадет на улице и ударится головой, в него выстрелит грабитель на заправке или обнаружится неизлечимая болезнь. Человеческая жизнь слишком хрупка и ненадежна, ее так легко прервать. Что угодно могло случится в любой день, в любую минуту, а отсюда, с другого континента, я даже не смогла бы помочь.

Если бы можно было приехать к Чарли, поговорить по-человечески, попросить прощения, убедиться, что он в порядке… Одна мысль об этом вызывала нервную дрожь – между нами выстроилась такая стена лжи, что я боялась к ней подступаться.

И Рик? Как быть с ним? За три года я миллион раз порывалась позвонить Чарли и рассказать о сыне, удивляясь, почему он сам не пытается со мной связаться? Он же наверняка знает о ребенке, но все равно молчит. Наверное, не хочет меня видеть: я напоминаю ему о боли, которую он пережил, о брате, которого потерял. Оставалось только винить себя за малодушие и набираться храбрости: в конце концов поговорить нам придется.

Я убрала папку в сейф, дотащилась обратно до кровати и рухнула без сил. Все «за» и «против» опять замельтешили в голове.

Чарли не хочет иметь со мной ничего общего, ведь иначе давно нашел бы способ связаться. Не хочу причинять ему еще больше боли, заставляя общаться со мной ради ребенка, не хочу снова вмешиваться в его жизнь со своими проблемами. Моя жизнь теперь подчинялась строгому распорядку без всяких неожиданностей – так было проще искать гармонию и находить ее у других. По крайней мере, я надеялась, что кто-то ее находит. В отчетах от Курта иногда фигурировала некая Мелани Фоссет, с которой Чарли неоднократно ездил по магазинам, ужинал в ресторане и даже оставался ночевать. Уж не знаю, каким образом Курт выяснил имя, но ее лицо долго не давало мне покоя. Последние полгода она в отчетах не всплывала, но вполне могло получиться так, что Курт просто не заставал их вместе. Может быть, у Чарли получилось начать сначала. Хотелось прибить эту Мелани, но, с другой стороны, – она молодец, раз нашла подход к упрямому скептику.

Теперь дело за малым: уговорить глупое сердце начать новую жизнь, оставив прошлое там, где ему самое место – в прошлом.

Только глупое сердце было с этим не согласно.

Глава 3. Тяжесть наследия

– Госпиталь построен в 1905 году под патронажем короля Фредерика VI, – ведущий церемонии вежливо кивнул в мою сторону, словно благодаря за славные дела предков, и снова отвернулся, обращаясь к собравшимся жителям города, – и врачи приняли более шестиста пациентов уже в первый год. Затем, во время Первой Мировой войны…

Площадь перед госпиталем святой Хильдегарды пестрела толпой молчаливых слушателей и непрерывно щелкающих камерами репортеров. За спиной стояли представители мэрии Нойферхау, моя пресс-служба и охрана, а также персонал госпиталя – врачи и медсестры. Я уже поздоровалась с обществом садоводов, коалицией сельхозработников, главой почтмейстеров, профсоюзом пекарей, а теперь мы готовились к торжественному открытию отремонтированного и оснащенного самым новейшим оборудованием госпиталя.

Ведущий рассказывал про подвиги врачей во время войны, про развитие медицины после нее и подготовку специалистов, я вслушивалась, ожидая своей очереди. Мне предстояло произнести маленькую вдохновляющую речь про важность здоровья граждан. Короткий текст я запомнила давно, но сегодня с утра не давало покоя другое: ночью, как частенько бывало, мне снился голос Чарли, всегда только голос. Он кричал: «Уведи его!» и «Бегите!», я хватала Джоша, и мы бежали в лес. Но потом я понимала, что это не Джош, а незнакомец, притворяющийся Джошем. Он смотрел на меня чужими глазами, и я просыпалась.

К этому сну я привыкла, но сегодня не проснулась сразу. Ко мне пришел Виктор и говорил какие-то гадости: про мою ничтожность на фоне сильных мира сего, про то, что я занимаю чужое место и совершенно бесполезна, что нужно избавить всех от моего присутствия. Я боялась, что, убив Виктора, открыла в себе темную сторону, и теперь она приходила ко мне в его образе и говорила то, чего я так старательно избегала в мыслях.

К черту его! Наверное, из-за вчерашнего упоминания маркиза в разговоре ожили старые страхи: новой жизни, ответственности, боязни совершить ошибку. От критических ошибок меня спасал отец, а ответственность перестала вызывать панику, когда я поняла, как все работает, и вряд ли я наворочу бед под неусыпным контролем канцлера, регента, советников и министров. Модернизация госпиталя была моей идеей, как и другие благотворительные направления, и подобными проектами после рождения Рика я занялась плотно. Это была моя вотчина, мой источник силы.

Толпа благосклонно отреагировала на последние слова ведущего и радостно захлопала в ладоши. Наступила моя очередь, я шагнула к трибуне, привычно преодолевая робость.

– Добрый день, – мой голос, усиленный микрофоном, разлетелся по площади, а в толпе раздались приветствия, – сегодня я рада оказаться здесь и вместе с вами…

Маленькая девочка в первом ряду помахала мне игрушкой. Я помахала ей в ответ и застыла. Плюшевая белка! В голову ударил жар, резко затошнило и подкосились ноги. Я сосредоточилась на том, чтобы не упасть, и вся площадь превратилась в точку на дне колодца – далекую и ненастоящую картинку в мутной воде.

Вспыхнули воспоминания: Джош рассказывает историю, как провалился в беличье дупло; я рисую тайный знак на стене склада – белку, и Джош находит меня; перед встречей с Виктором он говорит, что я белка и это мои орехи, просит не забывать.

– …открыть… дупло…

Последнее слово набатом било в уши, и никак не получалось вспомнить, что идет следом. Главное, не ляпнуть про орехи.

Девочка в первом ряду махала белкой. Рыжий хвост болтался туда-сюда, а отблески пуговок ее глаз напоминали оранжевые вспышки. Выстрелы в полутьме тоже оставляют такие вспышки, например в садовом домике.