Утренний дом

– Давай наперегонки до кладбища? – вдруг предложила она.

И не успел Сёма ответить, как она бросилась вперёд.

Оставив кладбище позади, добежали до первой куцей улицы. Переводя дыхание и смеясь, перешли на шаг. И тут услышали крики, доносившиеся со двора одного из трёх жилых домов.

– И чтобы духу твоего тут не было! – кричала молодая женщина, выталкивая кого-то за калитку. – Не смей даже приближаться к моим детям! Я тебе всё сказала! Не посмотрю, что брат, – я Пашке всё скажу!

– Это новая англичанка, – прошептал Сёма подруге.

Плотно сжав губы и сощурившись, Женька внимательно следила за упавшим у калитки мужчиной.

– Это знакомый дядь Миши?

– Да. Идём отсюда быстрее, – сказала Женька, отводя глаза от Виталика.

На следующей улице, увидев бредущих с табуна коров, они разбежались встречать своих.

Пригнав домой Каркушу, Сёма закрыл её в стойле и заглянул в загонку, по которой разгуливал пойманный Серёгой Зевс.

– Вернулся с Олимпа? Нагуля-а-ался! – парнишка радостно погладил чёрную морду телёнка.

Когда Сёма вышел из сарая, то увидел на заднем дворе мать с ведром в зимнем рабочем ватнике и разных галошах на босу ногу. Медленно, стараясь идти ровно, она брела в его сторону. Но у пустой будки Бабая запнулась о колышек, на котором когда-то крепилась цепь, и повалилась на землю, расплескав воду. Сёма попытался ей помочь, но Тамара только посмотрела на него мутными глазами и зло оттолкнула:

– Уйди!

Пока она пыталась встать, а Сёма подбирал отлетевшую в сторону галошу, из курятника вышел отец. Он с грохотом бросил пустые вёдра у двери. Не глядя ни на жену, ни на сына молча сполоснул руки в уличном умывальнике и зашагал домой. Мать, наконец поднявшись, поплелась доить корову. Сёма так и остался один стоять у пустой будки с галошей.

***

Сёма всю ночь проворочался в зыбкой, неясной дрёме. Тиканье часовой стрелки, гудение холодильника и похрапывание спящего на соседней койке Серёги успокаивали. Он проваливался в сон, но скоро снова выныривал из него и с тревогой прислушивался к дому. Одно из таких пробуждений заставило юношу подняться и выключить будильник, который должен был прозвенеть через десять минут. Сёма приоткрыл шторку у изголовья своей кровати. На улице было пасмурно и тихо, небо ещё спало под непроницаемым суконным покрывалом. Только зелёные веточки бузины, окроплённые алыми ягодами, подрагивали от ветра и цеплялись за окошко.

Сёма надел шерстяной зелёный свитер и вытянутые в коленках штаны, нашарил рукой под кроватью носки и вышел из комнаты на кухню. Слушая непрерывное жужжание мухи, попавшей в липкую ловушку под потолком, Сёма натянул носки и в ожидании матери отщипнул кусочек от холодного поджаренного в яйце ломтика хлеба.

– Ты чего так рано встал? – шёпотом спросил его вошедший в комнату растрёпанный сонный отец.

– Мамке помочь, выгоню Каркушу в табун, – стараясь говорить будничным голосом, монотонно протянул Сёма.

– Иди спать, – Пётр зачерпнул ковшом воду из фляги, – я сам.

Напившись, он вернулся в коридор, там медленно надел куртку, обулся и вышел на веранду. Сёма приник к окошку и взглядом встретил отца во дворе. Наклоняясь под верёвками с высохшим свежим бельём, Пётр направился к летней кухне. Когда он снял с изгороди эмалированное ведро для дойки коровы, что-то оборвалось внутри Сёмы и ухнуло в пустоту.

Стараясь тихо ступать по скрипучему полу, он через коридор прокрался к спальне родителей. В нерешительности замерев у входа, прислушался – ни звука. Осторожно толкнул дверь. В сонном полумраке на маленькой боковой кровати тихонько сопела Катюшка. В центре пустовала холодная родительская постель – матери не было. Сёма прикрыл дверь и воротился в свою комнату.

Лёжа на кровати и глядя на потускневший белёный потолок, он думал о матери. Она сорвалась и ушла. А ведь обещала, что закодируется, что никогда не оставит их. Плакала, избитая и грязная на коленях стояла и клялась, когда отец в последний раз вернул её. И где сейчас она? В городе или пока у Кушкиных, этих беспробудных алкашей. Что-то горькое, мешая выдохнуть, болью стянуло горло Сёмы. Все слова снова оказалось неправдой, какой были до и после рождения Катьки. Сестре соврут, скажут, что когда-то говорили ему. И Сёме надо постараться отвлечь её. В глазах защипало, Сёма моргнул и тыльной стороной ладони зло вытер щёку, повернулся на бок.

Пролежал так в мутных тошнотворных мыслях до размытой белизной зари. В пустом забытьи слышал из кухни разговор отца и вернувшегося с ночной смены Фёдора.

– Славка сказал, что у Кушкиных её видел, – рассказывал старший брат. – Пойдёшь за ней?

Отец в ответ только выругался.

– Давай я притащу её домой?

– Не лезь, – строго приказал отец. – Нечего туда соваться.

– Чего нечего? – горячился Фёдор в ответ.

– А то, что знаю я тебя! – вскипал и отец. – Чтоб Машка потом на зону передачки таскала? Я тебе сказал, не лезь туда, значит, не лезь. Сколько раз ей было говорено? Сколько!

– Пацанов разбудишь, – усмирил отца Федька. – Не полезу, сами разбирайтесь.

Скрипнул стул – Федька ушёл к себе. Сёме стало жутко. А вдруг на этот раз мать уже не вернётся. Он сел, посмотрел на неподвижную спину Серёги и понял, что брат тоже не спит. Сёма хотел выйти к отцу, но из родительской спальни донёсся звонкий голосок сестры, зовущей маму, и он не осмелился. Так начался сжатый в напряжённый серый комок предпоследний день лета.

Когда к Кузьминым прибежала Женька, ветер уже понемногу раскроил тяжёлую серость и растащил в разные стороны неровные отрезки, открыв золотистый, ясный простор. Сёма в это время жарил рыбу, а Серёга пил чай с оставшимися гренками.

– Как у вас вкусно пахнет! – влетела на кухню разгорячённая Женька. – Привет! – она бросила на пол тяжёлый рюкзак и села рядом с Серёгой. – Тётя Тома рыбку жарит?

– Тётя Сёма, – буркнул в ответ парень.

Девчонка удивлённо перевела взгляд с него на друга – Сёма обваливал рыбу в муке и следил за той, что, разбрызгивая жир, уже трещала в сковородке.

– А где тётя Тома? – осторожно спросила Женя.

– Где, где? – встал из-за стола Серёга. – В дальнем плавании!

– Кате мы сказали, что она уехала к бабушке, так что ты лучше… – Сёма не договорил, потому что на кухне появилась косматая Катюшка в майке и длинных, волочащихся по полу колготках.

– Женя, я лохматула! – заявила девочка.

– Айда, я заплету тебя? – выдавила из себя улыбку Женя. – И ты не будешь лохматурой.

– У меня просто волосы кудлатые! – показывала на кудряшки Катюшка.

Когда девочки ушли, Серёга молча собрал посуду в раковине засаленного умывальника и отправился чистить стайку. Вспотевший и всклокоченный Сёма поставил на вторую конфорку закоптелый алюминиевой чайник и попробовал поджечь её, огонь лишь слабо затрепыхался. Сложив последнюю рыбу в сковородку, парнишка отряхнул от муки руки и достал баллон. Чтобы газа хватило на чай, пришлось его раскачивать.

Тем временем Женька нашла для Катюшки тёплое платье и колготки по размеру. Вот только отыскать одинаковые ленты так и не смогла, поэтому заплела косички с жёлтым и голубым бантиками. Проводив Котю на кухню и усадив за стол, она принялась очищать от костей горячую рыбу.

– Это мне? – спросила девочка. – Ты как будто плочитала мои мысли наизусть. Женя, мы пойдём в тайник?

– В тайник? А-а-а, ну да! – Женька достала из буфета тарелки. – Сём, ты собрал вещи для банки?

– Нет ещё, – отмахнулся он, разливая чай. – Поедим и соберу.

– А письмо? Ты не будешь писать?

– Напишу. У тебя найдётся гусиное перо? И скляночку чернил пожалуйте, сударыня.

– Ха-ха-ха, – съязвила в ответ Женька.