Троя. Книга вторая

И Панфою, если так можно выразиться, с таким жрецом, в конечном счете, повезло. Нет, добровольно туда идти никто не собирался – об этом нечего было и мечтать. Понадобилось произойти определенным событиям, а кое-кто усмотрел в этом даже волю богов. Как бы там ни было, те события, что сыграли на руку Панфою, происходили в кулуарах центрального троянского храма и носили – прямо скажем, весьма и весьма скандальный характер, однако пришлись очень кстати – в результате опальный храм на полдороги из города в порт приобрел, наконец, своего смотрителя и жреца.

Вот как это было.

Происшествие в храме Аполлона. Лаокоон и Антиопа

Понятно, что любой храм помимо парадных залов – блестящих и торжественных – имеет комнаты для внутреннего пользования. Так, подсобные помещения главного храма начинались сразу за изваяниями богов и Палладием – тканая золотом ширма являлась перегородкой, за которой складировались необходимые жрецам вещи – парадные одежды, кувшинчики с благовониями, прозрачные призмы, шары и прочие премудрые предметы, что требовались часто, а потому их держали в непосредственной близости, чтобы те были всегда под рукой. Все это в некотором беспорядке лежало на широком топчане в углу помещения – а проще говоря, было свалено в кучу после очередной службы или жертвоприношения. Ничего удивительного – жрецы впопыхах заскакивали за ширму, хватали нужную вещь, чтобы через несколько минут появиться снова, бросить отработавший предмет и взять другой. К концу церемонии на топчане том царил полный бардак, наводить порядок приходилось после ритуала, чтобы и в следующий раз все прошло без сучка и задоринки. Понятно, что разложить все в нужной последовательности мог только жрец – причем жрец, прекрасно знакомый с ритуалами храма. На сей раз ответственное это дело было поручено жрецу лет тридцати, высокому мужчине – вполне богобоязненному с виду. Тот взялся за работу привычно – согнулся над топчаном и принялся раскладывать все сваленное по порядку. Жрец разбирал завал примерно пять минут, когда край ширмы отодвинулся тихонько, пропустив пышнотелую красотку. Та подошла на цыпочках неслышно, закрыла своими пухлыми ладошками глаза жреца – при этом практически улеглась всем рыхлым телом ему на спину, и засмеялась – тоже приглушенно.

– Антиопа. – оторвался от дела жрец.

Пухленькие ручки уже скользили вниз по его груди.

– Ты откуда здесь?

– Мне Калхас подсказал, где тебя искать. – продолжала тереться об него всем телом Антиопа.

– Тебе нельзя здесь находиться… – в голосе жреца звучали одновременно и неуверенность, и страх, и остро возникшее желание обладать этим мягким соблазнительным телом прямо здесь, сейчас.

– Разве? Я соскучилась, а ты…

Он ясно ощутил, как туника с ее плеча соскакивает вниз. Жрец повернулся к ней, не совладав с собой, и бросил на топчан нагую аппетитную толстушку. Какие-то шары свалились вниз и покатились по полу. Жрец наклонился – но не затем, чтобы поправить беспорядок. Антиопа сладко застонала под ним, плотнее прижалась к его телу, выгнув спину, жрец жадно прижимал ее к себе…

– Вы что, совсем ополоумели?

На грохот и стоны сбежались все служители, что находились рядом. Среди них – Панфой. Для него специально Калхас услужливо отодвинул занавеску.

– Лаокоон. – изумился Панфой. – Да это святотатство. Ты в своем уме?

Вместо него ответила толстушка:

– Что смотрите? Что – интересно стало? Не знаете, чем муж с женой заняться могут? И нет тут никакого святотатства.

Она театрально надула и без того полные губки, прикрыла какой-то священной ризой пышную грудь, бросила мужу сияющий золотом торжественный пеплос с топчана – мол, прикройся, дорогой.

– А ты что ухмыляешься? – напала Антиопа на Калхаса, который попытался спрятать довольную улыбку. – Ты думал – обед несу для мужа – потому меня пустил? Нечто я не знаю, что в храме он поест. Да он все время пропадает в храме. А что? Я все скажу. – это уже с претензией к Панфою – причем со скоростью сто слов в минуту. – Мы женаты месяц скоро. За это время я мужа видела лишь раз – то служба у него, то бдения ночные, то он работает в библиотеке – что такое, я не знаю, то ритуал священный…. Надоело. Или детей иметь – не святое дело? А как они появятся, скажите? Если он – красотка ткнула пухлым пальцем в грудь Лаокоона – Все время занят?

Панфой внимательно выслушал ее тираду и обратился к Лаокоону – тот молча ждал, не двигаясь с места – лишь голову понуро опустил.

– Приведи себя в порядок, супругу проводи и сразу же ко мне.

С тем Панфой задернул ширму.

***

Для Панфоя, чье религиозное воспитание прошло в Дельфах, все случившееся просто не укладывалось в голове. Как можно презреть все данные обеты, забыть торжественные клятвы, наплевать совершенно на всех богов, пойти на поводу у низкой похоти – заняться прелюбодеянием прямо в храме, пусть и со своей женой. Этого Панфой никак не мог понять. Верховный жрец само служение богам считал призванием, уделом избранных, куда идут по зову сердца, а никак не на работу. Потому жрец должен быть свободен от мирских желаний – семья, любовь не для него, жизнь жреца посвящена служенью без остатка, ну а любовь – единственно к богам. И мысли должны быть высоко. Смотреть под юбку женщинам жрецу недопустимо. Так считал Панфой и соответственно, завел порядок строгий.

Потому в троянских храмах жрецу, если он хотел занять высокую должность, приходилось делать выбор – или отказаться от личной жизни, зато расти по служебной лестнице, или, обзавестись семьей, но прозябать внизу. Стоит отметить, что таких строгостей редко где придерживались. В других городах жрецам не запрещалось жениться, но Панфой, как ученик дельфийской школы, не допускал и мысли ослабить заведенный им уклад.

Однако действительность брала свое – молодым мужчинам, пусть искренне желавшим жизнь посвятить богам, хотелось жить полной жизнью, продолжить род – чем это плохо? Но Панфой считал, что это отвлекает, и полной нет отдачи от служения такого. Нельзя одновременно быть и здесь, и там.

Вот почему Лаокоон, которому хотелось и должность хорошую занять, и завести семью, женился тайно. Но любовь все карты спутала, и все открылось. Да так, что хуже некуда. Лаокоон с весьма понурым видом пришел в библиотеку – на ковер к Панфою. Тот ждал его довольно долго – думал, Лаокоон не явится вообще. Сбежит и не захочет отвечать за действия свои. Но Панфой ошибся. Жрец стоял пред ним, потупив взор, краснел, бледнел попеременно – словом, переживал и знал свою вину. Лаокоон покорно ждал заслуженного наказанья.

У самых дверей библиотеки и тоже в ожиданье замер Калхас. Хотелось очень помощнику Панфоя слышать, какой оборот получит дело им спровоцированное. Он бесшумно прошел весь короткий путь до библиотеки, прячась в нишах всякий раз, как Лаокоон, снедаемый своим проступком, в нерешительности замедлял шаг. Едва двери помещения за ним закрылись, сразу Калхас уши навострил – все знать ему хотелось из первых рук.

Панфой отвлекся от лежавшей на столе корреспонденции, которую он якобы читал, а на самом деле обдумывал, как с провинившимся поступит, затем сурово взглянул на Лаокоона, и начал воспитательный процесс:

– К жене твоей претензий нет. Она права – молодоженов нельзя надолго разлучать. Но почему ты скрыл свою женитьбу? Мечтал продвинуться по службе? В результате – оскорбил богов. Все тайное становится известным, а от богов вообще ничто не скроешь.

Лаокоон молчал. Что тут будешь говорить, когда грехопаденье налицо и отпираться не имеет смысла? Панфой продолжал:

– Я, как верховный жрец и твой начальник, конечно, накажу тебя, но я – еще не боги. Те сами все решают и не докладывают мне свои решенья. Когда и где тебя наказывать и как. Будь уверен – обрушат гнев, когда меньше всего ждешь от них удара. Печально, что удар тот быть может роковым не только для тебя.

– Не только для меня? – эхом повторил жрец.

– Конечно. Могут пострадать невинные ни в чем – твои же дети, внуки. Или другое что случится – много хуже. Промысел богов неведом мне. Для них не существует времени. Может быть придется всю жизнь тебе вымаливать прощенье.

– Готов я искупить свою вину, покаяться, снести любое наказанье – только простите и оставьте меня при храме. – взмолился Лаокоон. – Без служенья, без веры мне жизни нет.

– Ну что ж. Твое раскаяние искренне, я полагаю. – смягчился Панфой. – К тому – надежду я питал тебя преемником своим увидеть. Про то теперь забудь.

Тяжелая пауза зависла в воздухе дамокловым мечом. Больше всех ей радовался Калхас. К дверям библиотеки он приник – не пропустил ни слова – все ждал, когда же конкурента отправят вон. Тогда освободится место, куда смышленый ученик Панфоя метил сам. А то – проходит время все без толку. Он обучился всяческим наукам, мистериям, искусству предсказанья, знал на зубок любые ритуалы, а, между тем, Панфой не торопился продвигать Калхаса по служебной лестнице. Честолюбивого слугу такое промедленье задевало за живое – про себя Калхас считал, что он давно достоин большего. Однако все время находился кто-то, кто более достоин, и Панфой отдавал предпочтенье кому угодно, только не ему. Калхас приходил в отчаяние. Тогда казалось, что вечно он останется на побегушках при Панфое – так ничего и не добьется в жизни, никогда никто его ценить не будет. Несправедливость эту Калхас теперь пытался с помощью интриг исправить. А потому сейчас у двери весь обратился в слух. Панфой тем временем продолжал: