Седьмое чудо света. Морские рассказы. Для детей и юношества

– Где это ты, Серёга, отхватил такого волкодава? – хитровато улыбаясь, между прочим поинтересовался наш боцман Дибров Сергей Николаевич.

Щенок беспомощно тыкался своею мордой в носки моих ботинок и, несмотря на жаркую середину лета, весь дрожал, как от холода. Я понял, что колким подначкам наших судовых остряков конца не будет, поэтому быстренько взял Верного на руки и поспешил к средней надстройке, где находилась моя каюта.

Электрик Иваньков Михаил Гаврилович, который направлялся к трапу и встретил меня со щенком на руках, даже присел от напускного удивления.

– Ай да Серега! Какого красавца отхватил! – сказал он нарочито громко и, с поддельным восторгом рассматривая моего щенка, прибавил: – Ну, ты даёшь!

А моторист Александр Тимофеевич Смирнов с самым серьёзным видом на лице обошёл вокруг меня, заглянул моему питомцу в пасть и прицокнул языком.

– Цены, дружище, твоему цуцику нет в хороший базарный день. Нет сомнения, что твой волкодав чем-то очень смахивает на дворнягу! – сказал он с откровенной издевательской насмешкой в голосе, кивнул на Верного и незамедлительно прибавил: – Не иначе, как смесь дворняги с носорогом.

Все присутствующие у трапа в ответ на эти шутки дружно засмеялись.

Мой дружок, матрос Лёшка Дронов, тоже не утерпел, потрепал щенка за холку и въедливо у меня поинтересовался:

– Наверное, ты, Серёга, не меньше полсотни рубликов отвалил за эту дворнягу? Угадал, а?

Электрик Александр Тимофеевич тронул Лёшку Дронова за плечо и заглянул ему в глаза.

– А ты думаешь, Лёха, что на Староконном одесском рынке бесплатно втюрили Серёге такую породистую собанченцию? – спросил он Лёшку Дронова и хитровато прибавил: – В Одессе, брат, умеют охмурять таких простачков, как наш Серёга!

Я молча сгрёб Верного под мышку, поднялся вверх по трапу и поспешил к себе в каюту.

Боцман Дибров Сергей Николаевич остановил меня на переходном мостике и потрогал Верного за морду.

– К сожалению, Серёга, дойной коровы у нас на танкере, нет. Так что придётся тебе своему псу сгущённое молоко в банках из судовой артелки таскать до тех пор, пока не подрастёт, – напомнил он мне, когда я стал уходить.

– Ничего, не объест! – ответил я Сергею Николаевичу и направился своей дорогой в сторону кормовой надстройки, где располагалась моя каюта.

Месяцев через шесть, в нелёгком для меня рейсе, когда наш танкер находился в Индийском океане, я невольно приметил, что Верный незаметно подрос и сразу же сделался любимцем всего экипажа танкера. В его породистости уже никто не сомневался. В моём подопечном, с широкой грудью и мощными лапами, стала чувствоваться породистость настоящей немецкой овчарки. Двигался он по палубе легко и стремительно. На морде обозначилось умное, пытливое выражение. Вот тут у нашего всеобщего любимца появилось странное и необъяснимое пристрастие к музыке.

Стоило электрику Александру Тимофеевичу Смирнову взять в руки баян и выйти с ним на верхнюю палубу, и мой обрадованный пёс, большой любитель музыки, тут же устремлялся следом и пристраивался рядом с ним.

Рейс у нас выдался на этот раз без заходов в советские порты, поэтому особенно ощутима была разлука с родными, близкими, и с Родиной. Шли мы тогда в японский порт Нагасаки для разгрузки нефти, которую приняли на борт танкера в Персидском заливе в крупном нефтеэкспортном порту Мена-эль-Ахмади.

Через пятнадцать суток перехода наш танкер оставил позади Индийский океан. Этот океан является третьим по величине после Тихого и Атлантического. Наконец, мы благополучно вошли в Зондский пролив. Там стоял непривычный полнейший штиль. Однако одолевала невыносимая тропическая духота. За кормой, на западе, на самом краю Индийского океана, стал погружаться в воду оранжевый солнечный шар. На острова Борнео и Суматра, покрытые сплошной вечнозелёной тропической растительностью, незаметно опустился тёмно-синий тропический вечер, а спустя полчаса их смутные очертания совсем пропали из виду, проглоченные густою чернотой ночи.

Вскоре слева от танкера, над водой, в полнеба вырос сгусток ослепительных ночных огней Индонезийского города Джакарты. От непривычного убаюкивающего шуршания воды за бортом слегка кружилась голова и одолевала легкая дремота. На корме под тентом включили свет. Наш заядлый баянист Александр Тимофеевич сидел на скамейке в одних шортах, без рубашки, в ботинках на босу ногу и, положив щёку на баян, неторопливо, с грустью напевал:

– Над рекой туман, за рекой граница.

Песня мчится вдаль, только мне не спится.

Взгляд у баяниста задумчивый и отрешённый. Видимо, он уже мысленно находился в своём родном кубанском хуторе, где около клуба собрались после работы девчата и парни на танцы и просили его сыграть что-нибудь подходящее.

Александр Тимофеевич до самозабвения любил баян, но хорошо играть на нём за всю прожитую жизнь так и не научился. Чувствовалось, что музыка ему не давалась, хоть тресни. Наши ребята часто и беззлобно над ним подшучивали и говорили, что по части музыкального слуха ему не иначе, как слон на ухо наступил, но он не сердился и с баяном не расставался.

Рядом с заядлым баянистом на стальной, ещё не остывшей от тропической жары палубе сидел мой пёс Верный и усердно подвывал ему.

Боцман, проходивший мимо остановился рядом с баянистом и с его солистом. Наконец он не вытерпел и пошутил:

– Ну, началось, кто в лес, а кто по дрова!

На глазах у прилежного солиста Верного от умиления даже слёзы выступили из глаз. На ремённом, ладно подогнанном ошейнике у пса болталась призовая медаль, которую он уже в этом рейсе успел заслужить за прилежное исполнении одной из песен.

Эту медаль изготовил для Верного Степаненко Иван Константинович – это наш умелец, судовой токарь «золотые руки», как все его называют в нашей команде.

Когда Верный изо всех сил берёт самую высокую ноту, то вытягивает шею вверх. При этом шерсть у него на холке от усердного перенапряжения становится дыбом. Музыкальный слух у пса, как и у его аккомпаниатора, баяниста Смирнова, тоже никудышный, но любовь к пению не могут вытравить у него даже самые язвительные судовые насмешники. Если Верный начинает тянуть песню, то, как говорится, явно не в ту степь. Тогда Александр Тимофеевич сворачивает меха баяна и успокаивает своего напарника:

– Ничего, Верный, ещё немножко потренируемся, и пойдёт у нас с тобой любая песня как по маслу.

Терпеливые слушатели сидят рядом в шезлонгах тихо. Они стараются не мешать дуэту. Затем с напряжением всматриваются в непроницаемую черноту опустившейся тропической ночи, и каждый думает о своём насущном.

Когда приходит время, все идут в столовую на вечерний чай, после чая – кинофильм.

Верный обычно спит со мной в каюте, на коврике, у комингса порога. Этот стальной комингс предусмотрен для того, чтобы морская вода во время сильного шторма не смогла попасть в коридор, а затем проникнуть к жильцам и в каюты. Регулярно по утрам Верный поднимает меня на физзарядку. Станет у кровати на задние лапы, лизнёт меня в лоб своим шершавым языком и нудно скулит: «Дескать, хватит вылёживаться!»

Я вскакиваю с кровати и говорю ему:

– Ладно, уговорил, пошли!

Верный берёт в зубы с вечера приготовленный мною целлофановый кулек, в котором находятся вьетнамки и полотенце, и мы поднимаемся вместе с ним на верхнюю палубу, к бассейну для купания, где по утрам собираются и другие наши любители спорта.

Раньше Верный купался возле бассейна, у пожарного крана, который при помощи судового пожарного насоса находится под постоянным давлением морской воды, на случай возникновения непредвиденного пожара. Я каждый раз открывал этот кран для того, чтобы искупать своего пса.

Со временем наши ребята изготовили и установили рядом с купальным бассейном циркулярный душ, который запитывается забортной водой при помощи пожарного насоса. Таким образом, получился аппарат для принятия всеми желающими бесплатного лечебно – оздоровительного душа Шарко. Этот душ так называют в честь французского невропатолога и психиатра Жана Мартена Шарко.

Наш судовой врач одобрил затею наших народных умельцев насчёт этого циркулярного душа, который, кроме всего прочего, хорошо укрепляет нервную систему.

Особенно после ночной вахты приятно освежиться в нашем душе Шарко. Откроешь кран, через который подаётся морская вода к душу Шарко – и как секанут тебя со всех сторон игольчато-колкие струи воды, только держись! Минут десять извиваешься, как уж, под остро секущими струями воды. Тело становится красным, как панцирь у варёного рака. Перед сном этот душ – одно блаженство.

Утром в тропиках для бодрости и закалки тоже лучшей процедуры не придумаешь. Полюбил эти водные процедуры и Верный. Стоит только сказать ему: «Верный, марш в душ Шарко!» – как он тотчас с радостным визгом мчится к нашему самодельному устройству, закрывает глаза и с превеликим удовольствием лезет под бодрящие струи воды.

После купания Верный долго кружит по палубе и вытряхивает застрявшую воду из ушей и шерсти. Завтрак я подаю ему в жестяной консервной банке на корме, около кнехта. Из чужих рук он еду не берёт. А когда тропическое солнце начинает немилосердно жечь палубу, пёс Верный ложится на верхней палубе, в тень от спасательного мотобота, который укрыт брезентовым чехлом, и, блаженствуя, лежит там до обеда.

Понимает меня Верный с полуслова. Стоит мне дать ему чьи-либо ботинки и приказать: «Верный, неси хозяину!» – и, можете себе представить, Верный сначала тщательно обнюхает их, затем берёт в зубы и с удивительной сообразительностью несёт истинному хозяину. Выполняет он все мои команды безошибочно, чётко и с большим удовольствием. Следует так же сказать, что дрессировке мой пёс Верный поддавался легко и быстро, потому что оказался, на удивление всем насмешникам из нашей судовой команды, очень умным псом. Я был рад и нисколько не пожалел, что купил себе такую преданную собаку.

Во время стоянки нашего танкера в портах, у причалов, Верный исправно несёт вахту у судового трапа. При этом можно быть уверенным, что никто из посторонних лиц не сможет проникнуть на наш танкер незамеченным.

Любимым занятием у пса Верного было тушение окурков в судовой курилке. Кроме того, он мог безошибочно определить, в какой каюте пахнет сигаретным дымом. За это команда прозвала его бдительным Пожарником. Курить на танкере, который перевозит сырую нефть, бензин или другие взрывоопасные нефтепродукты, разрешается только в строго отведённом месте, то есть в судовой курилке. Когда наши ребята собираются там на перекур, Верный усаживается перед каким-нибудь курильщиком и, не сводя с него своих умных глаз, терпеливо ждёт, когда тот выбросит окурок не в бадью с водой, а ему под ноги. Он с таким нетерпением ждёт этого момента, что из его раскрытой пасти начинает даже капать на палубу слюна.

У нас на танкере строго соблюдают правила пожарной безопасности, поэтому окурки в курилке выбрасывают только в специально предназначенную для этого бадью с водой. Однако, если рядом находился Верный, их нарочно бросают в угол курилки и командуют псу:

– Верный, туши!

Тогда пёс незамедлительно кидается на окурок, как кот на мышь, начинает лапами тушить его и рвать зубами до тех пор, пока тот не превратится в порошок.

Наш старпом, когда проводил инструктаж с членами экипажа по соблюдению правил противопожарной безопасности, всегда напоминал: