Ходоки во времени. Освоение времени. Книга 1

Его порыв не ускользнул от внимательного взгляда Симона и вызвал у него мимолётную понимающую улыбку.

Расположились на кухне. Иван выставил на стол немудрёную снедь, что осталось от прожорливого Сарыя: кусочки колбасы и сыра, пакет молока, луковицу и хлеб. Симон ел с аппетитом, культурно, не то, что Сарый, а, насытившись, поблагодарил и помог прибрать со стола.

После он принял излюбленную позу. Такие позы были типичны, по представлению Ивана, у самодовольных монархов, да у людей с больным позвоночником: прямо, чинно, кисти рук на коленях.

Не мешкая, Симон приступил к делу, ради которого пришёл.

– Мы называем себя, как ты знаешь, ходоками во времени, – потирая колени ладонями, негромко начал он разговор, даже не разговор, а монолог. На Ивана он не смотрел. Создавалось впечатление его неловкости перед ним из-за мучительного поиска нужных слов для понятного и связного объяснения неведомых ученику сведений и понятий. – Достоверно, Ваня, неизвестно, как много нас – ходоков во времени. Тут разные причины. Так, например, не всякий знает или догадывается о своей прирождённой предрасположенности к передвижению во времени. Не знает он, не знаем и мы, то есть подсказать такому человеку некому. Так и умирает он в неведении о своих уникальных способностях, а ведь такое, Ваня, бывает у одного лишь на многие миллионы и миллионы людей Земли… – Симон помолчал, прикрыл глаза, словно прислушался к сказанному. Ещё раз напомнил: – Да, на миллионы! К тому же иногда даже знающий о своих способностях боится по различным причинам воспользоваться этим даром… Ну, мало ли что удерживает их от такого соблазна. Да, да, Ваня, именно, от соблазна! Ты тому пример… Продолжай, продолжай, ты мне не мешаешь, – поощрил он, когда Иван, внимательно слушая его, машинально взял гантели и сделал несколько заученных движений.

– Ходоки во времени, с точки зрения движения по дороге времени, бывают разными, – продолжал Симон, наблюдая за его упражнениями. – Некоторые очень свободно проникают сквозь время, мало ощущая его вязкость. Таких ходоков мы называем ренками. «Ага!» – отметил про себя Иван и положил гантели. Слово это ему хорошо было знакомо от Сарыя, да и Симон при первой встрече его упоминал. – Вот я и твой учитель – ренки. Но и временной диапазон движения у ренков неодинаков. Мы его называем кимером. У Сарыя кимер всего примерно до трёх с половиной тысяч лет, может быть, ещё плюс лет двести. У меня же – до семи тысяч. – Симон похрустел пальцами, давая возможность Ивану оценить диапазоны ходьбы во времени. – Есть другие ходоки. Им труднее… Они медлительны при ходьбе по дороге времени. Это – верты. Милейший дон Севильяк типичный верт. У вертов возможности движения во времени тоже различены, некоторые из них могут уходить в прошлое за тысячи и тысячи лет. Но, я уже говорил, делают это они очень медленно, будто просачиваются сквозь вязкую среду, да ещё через замысловатый лабиринт, который неохотно уступает им свои тайны. Это детали… Кстати, звучание и значение слов ренк и верт не изменялись, наверное, тысячи лет. Так и идёт из невообразимого прошлого… Представляешь? – Симон, пожалуй, впервые посмотрел Ивану прямо в лицо.

– Впечатляет, – отозвался Иван. – Но это, как я понимаю, не всё, что Вы хотели мне рассказать?

Симон кивнул.

– И ренки, и верты способны передвигаться не только во времени, но, одновременно, и в пространстве. Не все, правда. Есть у нас небольшая группа ходоков, которые могут ходить только во времени. Их называют текиренками и текивертами, или просто – теки…

Симон рассказывал долго, и много интересного, хотя часто говорил: я считаю, возможно, можно предполагать и по-видимому.

Возможно, что ходоки во времени появились ещё во время Оно, когда у наших баснословно далёких предков только-только проявились первые проблески разума, и возникла память. А с ними воспоминания и непроизвольные желания вернуться назад, в прошлое, к тому периоду жизни, или к тому событию или дню, когда нашему пращуру было особо хорошо, сытно, либо он пожалел об упущенной возможности на охоте, либо в схватке с соперником. Можно лишь догадываться, как это могло всё выглядеть в те туманные времена, которые были так давно, что стали для нас – тайной.

– Наши монтажники говорят, – вставил Иван, – было так давно, что стало неправдой.

Симон реплику Ивана оставил без комментария.

По-видимому, первые организованные группировки ренков и вертов появились за двадцать-двадцать пять тысяч лет до нашей эры. Во всяком случае, есть некоторые косвенные указания на это. К этому же времени, как эхо каких-то реальных событий, относятся воспоминания, подобные легендам и мифам, о КЕРГИШЕТЕ.

Можно предположить, что тогда же были предприняты первые попытки к объединению. И не только в пространстве с современниками, но и с теми, кто проживал в различных прошлых эпохах. Хотя, возможно, безуспешные. Свидетельством тому, полученным из третьих рук изустно, могут служить остатки таких объединений с устоявшимися традициями и даже с определённой структурой построения, существовавших ещё в шестом-седьмом тысячелетиях до нашей эры.

Я считаю, что где-то около пятнадцати-семнадцати тысяч лет назад образовалась Междуреченская школа ходоков во времени. Первая такого типа. А чуть позже – Нильская и Атлантическая, много сделавшие для развития движения во времени.

Потом в истории ходоков наметился внезапный провал, белое пятно. Первый раз что-то случилось на самой Земле. Разное говорят… Так сложилось, что преодолеть закрытый для подавляющего числа ходоков период почти в четыре тысячи лет практически никому не под силу. Прервалась связь времён, так сказать. Что это было?..

Симон долго не отвечал на вопрос Ивана, о чём-то усиленно размышляя.

– Мы однозначно не знаем…

И дальше развил свой тезис. Период глобального закрытия окончился, по-видимому, где-то за десять тысяч лет до нашей эры. Никто из современников не может дойти до того времени. Это же десять тысяч лет! Сведения получены через вторые и даже третьи руки. В основном, от ходоков Сирийской школы, существовавшей во втором тысячелетии. Но она была скудна ходоками. Из-за того, что, начиная с третьего тысячелетия до нашей эры и до сего дня число потенциальных, то есть прирождённых ходоков резко снизилось по неизвестным причинам, да так, что распались объединения и школы, которых в лучшие годы насчитывалось, якобы, десятка два, если не больше.

С тех пор ходоки прозябают и, несмотря на появление в последние столетия некоторой тенденции к увеличению их числа, они имеют более скромные способности, и далеко им до тех вершин, каких достигали ходоки, скажем, пять-семь тысяч лет назад, не говоря уже о более давних временах. И неизвестно, достигнут ли. Вернее всего, даже деградируют…

– Но среди ренков и вертов ещё тогда, – говорил Симон, – ходила легенда, возникшая, как будто, в доисторические времена – о человеке, о ходоке, который практически не имеет ограничений для движения во времени и пространстве. Я уже упоминал. Это легенда о КЕРГИШЕТЕ. Появления КЕРГИШЕТА, не легендарного, а настоящего, ожидали многие поколения ходоков, потому что только ему под силу будто бы связать разорванную ткань времён и вновь объединить всех ходоков, и настоящих и прошлых, для общего дела....

Симон задумчиво посмотрел на Ивана.

– Двадцать с небольшим лет назад совершенно случайно, но счастливо, был замечен твой, Ваня, стремительный прыжок сквозь время. Всего-то на пять-семь лет, но увидевший его был потрясён твоим движением – словно в пустоте. С того счастливого случая мы присматривались к тебе. Проанализировали твои поступки и возможности и сделали вывод о появлении КЕРГИШЕТА. Тебя, Ваня… Способности свои ты, мне думается, скоро проверишь… – Симон надолго замолчал. Потом вскинулся, проговорил: – Вот и всё! На сегодня всё!.. Нет! Вопросы пока что оставь при себе. Я, как видишь, устал… Но подумай о том, что я тебе рассказал. До свидания!

Он тяжело встал из-за стола, попрощался за руку и вышел из квартиры в дверь – исчезать посредине комнаты на глазах у Ивана, как это постоянно делал учитель, Симон, наверное, считал неприличным. Первая встреча не в счёт.

Симон ушел, а Иван бесцельно побродил по комнате, включил телевизор, с отвращением посмотрел на кислую физиономию говорящего чистейшие банальности диктора и выдернул штепсель из розетки. Тут же вспомнил, разозлясь на себя, что не спросил о доне Севильяке – он уже недели две не появлялся и не разряжал обстановку постоянного лицезрения учителя. И ещё вспомнил, что так и не узнал, чем они, ходоки во времени, занимаются? Зачем во времени ходят-то? И об аппаратчиках, так напугавших Сарыя, не упомянул…

И вообще!

В мире наступила ночь. Полная луна светила в окно. Занятый невесёлыми мыслями, Иван не зажигал свет и пристально изучал через стекло знакомый рисунок на челе спутника Земли.

Известие о КЕРГИШЕТЕ почему-то не взволновало его, не вызвало подъёма.

Да и какой может быть подъём, если Симон не уверен в том, что он и есть КЕРГЕШЕТ. Если не он, то кто-то, значит, другой? Наверное, у ходоков есть тоже имя этого, другого…

Что-то всё-таки Симон не досказал.

Или Симон тут ни при чём, а у него самого после месяцев учёбы наступила полоса хандры?

Ренк проклятый!

– Хорошо-то как, господи! – то ли птичий, то ли скрипуче-дверной, а значит, непонятно какой голос учителя, внезапно объявившегося в комнате, оборвал его мысли и одиночество.

Иван включил свет и посмотрел на Сарыя… Ну что с ним прикажете делать?

Учитель был вымазан с ног до головы в какой-то грязи, как в первый день появления у будущего ученика. С него: с одежды, обуви, приобретённой не у Ивана, и даже с головы, – со всего что-то капало, отваливалось комочками грязи.

Недавно вымытый пол! Вот наказание с учителем!

Глаза у него блестели, в них читались сразу и гордость, и насмешка, и непререкаемость. Едва взглянув на Ивана, как на муху какую-то, недостойную его внимания, Сарый вскинул перепачканную голову и независимо проследовал, оставляя за собой страшные для любителя домашней чистоты следы, в ванную комнату, в которой прямо одетый встал под душ. И запел что-то гнусавое и противное…

До исчезновения на нём был надет новый спортивный костюм ученика с подвёрнутыми рукавами и штанинами. Можно себе представить, что от него, шерстяного семидесятирублёвого, по старому счёту, осталось, если учитель даже не соизволил его снять, залезая в ванну?

Фыркая, завывая и размазывая грязь по всей ванной комнате, он громко, чтобы слышал Иван, нахально потребовал еды и горячего чая. Задетый за живое ученик, открыв дверь в ванную, сказал ему пару «ласковых» слов. В ответ учитель залился счастливым смехом деревенского дурачка и завёл нечто совсем несусветное таким голосом, что визг несмазанных колес – музыка по сравнению с его руладами.

– Ну, ренк проклятый! – в сердцах выкрикнул Иван.

Сарый поперхнулся и смолк, поражённо глядя на ученика, словно на стихийное бедствие. Вода стекала с его головы, перебирая жидкие волоски, и брызгала от его дыхания каплями и тонкими струйками, но он, казалось, забыл о ней, остолбенев от наглости Ивана, повторившего, вернее, перекроившего его единственное ругательство, которое он позволял себе в адрес вертов.

По его обиженно-растерянному виду Иван понял, что погорячился и сказал лишнее. Может быть, ему никто никогда не говорил такого. Возможно, это было какое-то, незнакомое ещё ему, как ученику, оскорбление в среде ходоков. Не знал он тогда этого, и знать не хотел. Поэтому извиняться не стал, а бросил под ванну тряпку, которой тщетно пытался собрать грязные следы Сарыя, и пошёл на кухню греть чай и по сусекам собирать ему еду.

Зла у него на учителя не было. Да и можно ли злиться на ребёнка?.. Всё-таки, не смотря ни на что, был он безобидным, со своими причудами, старым человеком, которого уже не переделаешь, не перевоспитаешь. И надо его воспринимать таким, каков он есть, даже если тебе что-то в нём самом или в его поведении не нравится.

Осознав эту не ахти какую мудрёную мысль, Иван сам ни с того ни с сего запел. Тоже гнусаво и противно, подражая учителю, зато от души. Затем, сходив в комнату, достал из стенки свой красивый с красными лампасами лыжный костюм и отдал Сарыю, предварительно заставив его вымыться как следует – с мочалкой и мылом. Тот покорно выполнил всё, что ему было сказано, оделся – костюм повис на нём как на огородном пугале – и скромно скользнул на кухню.

Есть он, наверное, хотел крайне. Но по мере того как наедался, подчистую подметая всё съестное, находящееся на столе, взор его туманился, а сам он становился опять нагловатым и независимым.

Иван же сидел напротив него и смотрел, как он ест… И отмечал – жадно! Вот как он ест. Одного слова достаточно для описания этого безобразия. Создавалось впечатление, что столовых приборов учитель не признавал напрочь, так как любую еду пытался хватать руками, забывая о столовых принадлежностях, без разбора заталкивал её в рот. При этом давился, сопел и стонал. Тьфу!..

– Из Фимана? – неосторожно назвал ученик запомнившееся слово.

Сарый весь передёрнулся. Открыл рот, чтобы заорать, как это делал раньше, однако не издал ни звука, только засопел громче и зачавкал невообразимо безобразно.

– Буду спать, – невнятно бросил он, когда на столе не осталось ни крошки, а чай из чайника был выпит до капли.