1924 год. Старовер

Осознанно или неосознанно, но чекисты все же сумели привязать меня к себе, обрезав мне все пути для побега. Несмотря на то, что почти выздоровел, я был далек от хорошей физической формы, не говоря уже о том, что не имел ни одежды, ни документов и оружия, а еще это проклятое, сосущее меня изнутри, постоянное чувство голода.

– Ты и правда беглый, как говорят?

«Интересно, зачем ему сказали, что я беглый? Или нас как-то собираются связать вместе? А что? Совместный побег, для более правдоподобного проникновения в банду».

– Господь отвернулся от меня, когда я нарушил его заветы, вот меня и постигла божья кара, – невнятно пробурчал я.

– Чего ты бубнишь там? Молитву?

– Не помолишься вовремя – душу без защиты оставишь, – уже сердито буркнул я, затем осторожно, с шипением и легкими стонами, улегся лицом к стене.

Следующие двое суток мне пришлось отвечать на многочисленные вопросы Оглобли, которого почему-то очень сильно интересовали тюремные порядки, а параллельно приходилось слушать инструкции и наставления оперативника. Был и плюс: как настоящий сексот, я получал дополнительный паек. Макар Конопля приносил суп, бутерброды с копченым салом и поил меня чаем с сухарями.

Детали операции мне были не известны, а только общее задание: просто надо человеку, без свидетелей, передать записку, а чтобы он мне поверил, при этом произнести одно слово – «пчела». Узнать его было несложно даже без описания, так как у него не было мизинца на левой руке. Основной упор в своих наставлениях Конопля делал на то, что и как мне надо отвечать на допросе у бандитов. Оперативник верил мне, но при этом с каждым днем все больше сомневался в том, что я гожусь для подобной роли. Изображая запуганного молодого парня, я угодливо соглашался со всеми его словами, поддакивал, суетливо ел, подбирая крошки, при этом нередко ловя его брезгливый взгляд.

Утреннее солнце освещало облупившуюся вывеску «СТ. С. НИКОЛЬСКОЕ», висевшую на приземистой каменной коробке железнодорожного вокзала, давно не чищенный сигнальный колокол и замусоренный перрон. На нем, наверное, давно не толкалось столько народа, как сегодня, за исключением группки беспризорников, считавших это своей территорией, и шнырявших среди людей, как крысы, в надежде что-нибудь выпросить или украсть.

Нас с Оглоблей и еще тремя крестьянами привез на железнодорожную станцию конвой, состоящий из двух красноармейцев с винтовками и чекиста. Понурые и растерянные крестьяне неделю назад что-то не поделили с местным комбедом, после чего приехали чекисты и оформили бедолаг как врагов советской власти. Помимо нас, здесь отправки в Красноярск ожидали три десятка дезертиров, которых наловили чоновцы. Мужики самого разного возраста, одетые вразнобой, кто в пиджаке, а кто в лаптях, курили махру, бросали злые взгляды на охрану и грязно матерились. Кроме них на платформе толпились два десятка их родственников и близких людей, которые перекрикивались с дезертирами через головы конвойных, создавая нездоровую, нервозную обстановку.

Рядом с вагоном, куда нас должны были загрузить, находилась еще одна группа, с которой стояла парочка милиционеров. Насколько можно было понять, главным в ней был плечистый мужчина, наголо стриженный, в кожаной фуражке со звездой, с маузером на боку, державший в руках папку с бумагами. Рядом с ним стояли лохматый мужик в спецовке и пожилой дядька в фуражке с какой-то кокардой. Разглядеть, что на ней, с моего места было невозможно, но я решил, что это железнодорожник. С ними еще был совсем молодой парень, похоже, мой одногодок. Судя по новой гимнастерке, портупее, револьверу в кобуре и шашке, это начальник конвоя, который привез на вокзал дезертиров. Он нервно и часто поглядывал в их сторону, одновременно отвечая на вопросы бритоголового начальника.

Доставивший нас чекист, стоило ему их увидеть, сразу достал бумагу-сопроводиловку и направился к ним, бросив охране:

– Ждите здесь.

По привычке оценил обстановку и степень возможной опасности, отметил, что в толпе дезертиров растет напряжение. Особенно выделялась группа из нескольких человек, во главе которой стоял цыганистый парень. Глаза дерзкие, злые и наглые. Бросит взгляд по сторонам, потом скажет пару фраз своим напарникам, после чего те начинают посматривать по сторонам.

«Теперь понятно, отчего командир нервничает. Точно буза будет».

План нашего бегства, придуманный Коноплей, был прост.

– Когда начнется погрузка дезертиров в вагон, возникнет суматоха. Чего смотришь? Так каждый раз бывает, поэтому постоянно посылаем в такие дни милицейский патруль на станцию. Так вот, в этот самый момент ты толкаешь нашего сотрудника на одного из конвойных и ударяешься в бега.

Сотрудник перед самым выходом будет предупрежден и стрелять в тебя не станет. К тому же там, на платформе, буду я сам находиться. Если что пойдет не так, обязательно помогу. Так вот, ты прыгаешь с перрона и сразу лезешь под вагон, а там уже сам смотри, как тебе лучше будет. Тот парень, Федька, что сидит с тобой, должен увязаться за тобой. Видишь, Ваня, ничего такого сложного и опасного тут нет.

Не успел сопровождающий нас чекист передать свою бумагу железнодорожному начальнику, как случилось то, что должно было случиться. Одна из женщин, видимо, мать, пыталась передать узелок одному из парней-дезертиров, но конвойный ее оттолкнул с криком:

– Не велено!

Но при этом он не рассчитал своих сил, и женщина со стоном упала на платформу. Бешеным быком парень кинулся на красноармейца, но, получив прикладом по ребрам, вскрикнул от боли и согнулся пополам.

Воспользовавшись этим моментом, цыганистый парень неожиданно кинул свой вещевой мешок прямо в лицо конвойному, стоявшему напротив него, а затем кинулся на него. Красноармеец среагировал на мешок, но не смог уйти от жесткого удара в лицо и с криком упал на платформу.

Тут заводила громко крикнул:

– Бей красных сук! – И толпа на перроне пришла в движение.

На охрану кинулись с двух сторон – дезертиры и несколько мужиков из толпы провожающих родственников. В следующую секунду конвой был смят, и дезертиры кинулись в разные стороны, под одобрительные крики своих друзей и родственников. Один красноармеец из охраны выстрелил в воздух, чем еще больше подстегнул беглецов. Кто-то из них прыгал на пути и нырял под вагоны, другие бросились в толпу родственников, которые их пропустили, а сами встали стеной на пути красноармейцев.

– Стой! Стой! Стрелять буду! – заполошно кричали конвойные, щелкая затворами винтовок и вскидывая оружие.

Впрочем, всего этого я не видел, так как в самом начале потасовки ударом кулака в челюсть сбил с ног одного из конвойных, который на пару секунд отвлекся на драку; второй красноармеец только успел вскинуть винтовку, как после моего сильного толчка на него налетел спиной один из крестьян. Боец покачнулся, а затем попытался поймать меня в прицел, но ему помешали крестьяне, которые кинулись в разные стороны, чтобы тот случайно их не пристрелил. Красноармеец окончательно растерялся и, переведя на них ствол, закричал:

– Всем стоять! Буду стрелять!

Перед тем как спрыгнуть с перрона, я мельком бросил взгляд через плечо. Единственный, кто среагировал на мое бегство, был чекист, который сейчас бежал в мою сторону, пытаясь на бегу расстегнуть кобуру. Спрыгнув на землю, я побежал вдоль поезда, за станцию, затем нырнул под вагон. У меня за спиной были слышны выстрелы, вопли и ругань. Вылез с другой стороны состава и сразу увидел на запасных путях грузовые вагоны, двери которых были настежь открыты. За ними виднелся лес, но передо мной было открытое пространство, состоявшее из двух железнодорожных путей, которое быстро не пересечешь.

Увидев развалины какой-то железнодорожной будки, видневшиеся впереди, я рванул к ним. «По крайней мере, укроют от пули, если будет погоня», – подумал я. Оглянулся, когда услышал шум у себя за спиной. Это за мной бежал Федька. В ту же секунду заметил краем глаза, как из-под вагона медленно и неуклюже вылезал красноармеец с винтовкой.

«А где чекист?» – неожиданно пришла мысль и тут же пропала, так как мне, по сути дела, будет без разницы, чья пуля ударит мне в спину.

Последние двадцать метров я мчался на пределе своих сил, а добежав до укрытия, просто упал, тяжело дыша, за кусок развалившейся стены. Вот только времени отдыхать у меня не было. Осторожно выглянул и увидел, что охранник остановился, вскинул винтовку и прицелился.

– Оглобля, падай! – закричал я.

Федор среагировал на мой крик по-своему. Сначала дернул головой в мою сторону, потом зачем-то оглянулся, но при этом сбился с шага и, видно, за что-то зацепившись, дернулся всем телом вперед, словно собрался нырнуть. В это мгновение раздался выстрел, но пуля пролетела мимо. Конвойный чертыхнулся, лязгнул затвором, но Оглобля уже добежал до меня и только хотел сесть, как я сказал:

– Пригибаясь, до вагонов. Пошли.

Может, он не понял, что я сказал, но, ни слова не говоря, последовал за мной. Согнувшись чуть ли не до земли, под прикрытием развалин, мы добрались до путей с теплушками и поднырнули под вагон. Оказавшись с той стороны, я подполз к вагонному колесу и осторожно выглянул. Как я и думал, стоило красноармейцу потерять нас из виду, как он сразу занервничал и теперь стоял, поводя стволом винтовки из стороны в сторону. Через минуту я услышал за своей спиной тяжелое Федькино дыхание и быстрые шаги.

– Где… он? – хрипло дыша, спросил он.

– Стоит, – негромко ответил я. – Подмогу ждет.

– Бежать… надоть… – прохрипел Оглобля.

– Надо, – согласился я с ним.

Только мы сумели добежать до опушки леса и скрыться за деревьями, как в прямой видимости показался боец в сопровождении нашего чекиста. В руке у того был наган. Оба с опаской смотрели на лес. Спустя пару минут чекист плюнул, и они пошли обратно. Стоило опасности исчезнуть, как меня начало потряхивать. Я сел на траву, прислонившись спиной к стволу, а рядом растянулся Федька, грудь которого ходила ходуном: он, так же, как и я, все никак не мог отдышаться. Минут пять мы провели в молчании, потом я сказал:

– Пошли отсюда. Еще приведут солдат…

– Смеешься? – скривился в усмешке парень. – Не пойдут они в лес. Забоятся.

– Лес для жизни человеку Господом предназначен. Чего в лесу бояться? – я сделал удивленное лицо, потом словно вспомнил, нахмурился. – Твоя правда. Совсем забыл про человека, он самый страшный зверь, как для себя, так и для других людей.

Теперь Федька смотрел на меня удивленно, явно не понимая, к чему это было сказано, но уточнять смысл сказанного не стал, спросил:

– Ты чего побежал?

– Не хочу обратно в тюрьму.

– Понятно. А как дальше жить думаешь?

– В большой мир пойду, искать свое место в жизни.

– Хм. Умно говоришь, сразу и не понять. Я о другом. Ты на себя посмотри. Сущий скелет, ребра торчат, да и одежа на тебе… Ладно, чего об этом толковать, скажу только одно: я, Иван, добро помню.