Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия

– Фу, противный. Ничего тогда тебе не скажу.

Сурового молчания хватило ровно на три минуты, после чего мне стало известно, что Давид Надарович занимает пост начальника отдела в Управлении государственной безопасности, а красавица по имени Таня, которую мне довелось видеть в кабинете директора комиссионного магазина, его невеста и младшая дочь комиссара третьего ранга государственной безопасности.

«Невеста? Этого “сына гор”?»

Некоторое время я осмысливал эту информацию, а Олечка, глядя на меня, поняла затянувшуюся паузу по-своему. Что это такое? Ушел в себя, а на меня ноль внимания! Срочно исправить!

– Костик, – она кокетливо повела глазами, – а Давид, в отличие от некоторых мужчин, умеет красиво ухаживать за девушками.

– На меня намекаешь? Исправлюсь! Давай махнем в среду в ресторан…

– Нет! В среду меня Давид пригласил! Давай… в субботу. Мой хороший мальчик, ты же не обижаешься на свое солнышко?

– Не обижаюсь. Куда идете?

– В «Арагви»! Я так мечтала в нем побывать! Знаешь, в этот ресторан так просто не попадешь! Там обедает и ужинает элита Москвы!

– Ух ты! Этак ты скоро двери в Кремль ногой открывать будешь!

– Может, и буду! Время покажет! – И она весело засмеялась.

– Ох, проказница! А как супруг узнает?

– Ему сейчас не до меня. У него там новая аспирантка завелась, так они теперь по вечерам вместе работают. Вместе науку двигают.

– Так ты тоже от него не отстаешь. Вон, теперь Давид у тебя появился.

– Костик, миленький, не ревнуй меня, пожалуйста.

– Успокойся. Не ревную я тебя, солнышко. Так что там твой Давид еще говорил?

– Не мой. Ты понял? Не мой!

Я несколько раз покаянно кивнул головой, соглашаясь, что он не ее любовник, а просто хороший знакомый.

– А что он говорил?.. Говорил, что у него через две недели новая квартира будет. Большая, трехкомнатная, недалеко от центра. Обещал мне ее показать. Говорил, что ему надоело жить на съемной квартире. Переулок назвал… А! Вспомнила! Старостремянный, дом номер семь. Правда, странное название у…

«Мне дал десять дней. Ей пообещал показать квартиру через две недели. Может, он действительно собирается выписать хозяйке и мне командировку на тот свет? Что ж, посмотрим».

– Костя, ты опять меня не слушаешь.

– Девочка моя, просто мне это не интересно. Нам что, больше говорить не о чем? Ты посмотри, какие чудные вишенки растут в этом саду, – и я чуть-чуть прикусил темный набухший сосок.

– О-о-ох! Милый мальчик, что ты со мной делаешь…

Спустя три недели я пришел проводить Наталью Витальевну на поезд. По старому русскому обычаю мы присели на дорожку. Я достал из кармана пачку денег и положил на стол перед ней.

– Здесь пятнадцать тысяч рублей. Возьмите.

– Вы что, Костя! Я не буду брать! Вы так много для меня…

– Берите. Хоть едете к родной сестре, но все равно на новое место. Там обживаться надо будет, да и племянницам чего-нибудь купите.

– Ой, Костя! Уже жду не дождусь, когда их увижу! Знаете, до сих пор не могу поверить, что я свободна! Ведь жила в этой проклятой квартире, как в тюрьме! Знаете, с тех пор как вы мне сказали, что его выгнали с работы и отдали под суд, я будто снова начала жить! Еще раз вам большое спасибо, что сдали художественные ценности в музей. Они у меня на душе просто тяжелым камнем висели. Костя, вы столько для меня сделали! Просто не представляете! А тут еще и деньги дарите. Вы просто не знаете, какой вы добрый и щедрой души человек!

Я смотрел на ее доброе и восторженное лицо, сияющие радостью глаза и думал: «Господи! Бабе под пятьдесят, а она настолько наивная и простая, что до сих пор продолжает в детские сказки верить. Вывез ящики и картины, показал ей липовую квитанцию с печатью про сданные ценности. Святая наивность! Под суд отдали… Хотя тут, возможно, присутствует доля правды, если на небесах, конечно, есть суд. Впрочем, все это издержки производства, потому что в итоге: фиктивный брак, московская прописка и квартира. Что ни говори, а овчинка выделки стоила».

– Наталья Витальевна, идемте. Поезд нас ждать не будет. Где ваш чемодан?

Глава 5

Поколение, к которому принадлежала молодежь тридцатых годов, видело романтику в огненных всполохах гражданской войны, глядя на прошедшие события через рассказы своих отцов, через газеты, книги и фильмы, такие как «Красные дьяволята» или «Чапаев». Кожаные комиссарские куртки, маузеры и всепобеждающие конные лавы армии Буденного – вот что тревожило мальчишеские души, заставляя втайне желать повторения подвигов их отцов. Когда началась война, их мечты вдруг стали реальностью. К тому же большинство из них считало, что война займет от силы несколько месяцев, поэтому было необходимо успеть принять участие в смертельной схватке с фашизмом, причем непременно приехать с войны непобедимым героем, с полной грудью орденов и медалей. По этой самой причине мои однокурсники чуть ли не бегом устремились в военкомат, а вместе с ними я, чтобы не выделяться из общей массы, но там нас быстренько развернул пожилой капитан с буденовскими усами, на прощание сказав:

– Без вызова больше не появляться! Понадобитесь, вызовем повестками!

Народ, возмущенный несправедливым отказом, выйдя из военкомата, тут же стал решать, кому писать гневное письмо на произвол военкома, который мешает молодым строителям коммунизма отправиться на борьбу с фашистской гадиной. После долгих споров наконец решили пойти в партком института. Там нас обязательно поймут и направят на войну, но в парткоме было не до нас, и нас направили в райком комсомола, а так как время было уже позднее, дружно постановили пойти туда завтра с утра.

В райкоме нам сказали: это просто здорово, что мы пришли, а после того как узнали, что среди нас есть будущие журналисты и писатели, предложили участвовать в оформлении, написании и распространении агитационной литературы. Так как это устроило далеко не всех, то предложили прийти через несколько дней и осторожно, словно открывали нам военную тайну, сказали, что, возможно, скоро начнется формирование боевых дружин из комсомольцев и партийной молодежи. Студенты вышли, воспрянув духом. Боевая дружина – это звучит гордо!

Большая часть студентов сразу разбежались по своим делам, а некоторые присоединились к группе людей, стоявших у стенда с газетами и громко обсуждавших свежую «Сводку главного командования Красной Армии за 23 июня 1941 года».

Из прошлой жизни у меня были только самые общие понятия о Великой Отечественной войне, но кое-какие цифры остались в памяти, как и то, что только за 1941 год Красная Армия потеряла около двух миллионов человек. Эта сводка напомнило мне бессовестное вранье, которое приходилось слышать от черномазых генералов в их речах или военных сводках, будучи наемником. Когда я слышал подобное, то точно знал, что где-то мятежники опять поставили раком правительственные войска.

– «…На Шауляйском и Рава-Русском направлениях противник, вклинившийся с утра в нашу территорию, во второй половине дня контратаками наших войск был разбит и отброшен за госграницу; при этом на Шауляйском направлении нашим артогнем уничтожено до трехсот танков противника». Вы слышите, товарищи! До трехсот гитлеровских танков! Представляете…

– Не отвлекайся, сынок! – прервал восторженные восклицания парня, читавшего вслух сводку с газетного листа, крепкий, поджарый старик с седыми усами. – Давай читай дальше!

– «…В воздушных боях и огнем зенитной артиллерии в течение дня на нашей территории сбит пятьдесят один самолет противника; один самолет нашими истребителями посажен на аэродром в районе Минска. За двадцать второе и двадцать третье июня нами взято в плен около пяти тысяч германских солдат и офицеров…» Ура, товарищи!

– Ура-а!!

«Интересно, до какого времени здесь народ подобным враньем пичкали? Впрочем, мне какая разница!»

– Да не грусти, Костя! Мы успеем еще попасть на войну и надрать немцам задницу! – крикнул мне сокурсник Ваня Сушкин, неправильно истолковав выражение моего лица. Он все это время стоял недалеко от меня.

– Успеем, Ваня! Еще как успеем! – И я быстренько изобразил восторг на своем лице. – Кто, как не мы!

Трусом я никогда не был и от опасности не прятался, но бежать на войну сломя голову не собирался. Мой боевой опыт не разовый товар, поэтому в окопе ему делать нечего, решил я для себя, но при этом предпринял некоторые меры предосторожности, чтобы избежать возможных обвинений в трусости со стороны товарищей. Записался в пожарную дружину. Нахожусь на виду, занимаюсь общественно полезной деятельностью, а в военкоматы бегать перестал, потому что на все нет времени.

Мне хорошо запомнилось мое первое ночное дежурство на крыше, наверное, потому, что я снова почувствовал себя почти как на войне. На бульваре, напротив дома, между деревьев и скамеечек, расположилась зенитная батарея, а на углу крыши рядом стоящего дома были оборудованы зенитчиками две счетверенные пулеметные установки. Дальше, в некотором отдалении от зенитчиков, через каждые сто пятьдесят метров стояли лебедки, при помощи которых днем стальными канатами притягивались к земле, а ночью отпускались и поднимались на большую высоту похожие на китов заградительные аэростаты.

Когда сквозь кольцо зенитной обороны города прорывались немецкие бомбардировщики, по сигналу «Тревога!», под завывание сирен, гудков заводов, пожарных машин, одни из нас бегали по этажам, звонили в квартиры, будили жильцов, другие поднимались на крышу. В ту ночь, видимо, прорвалось несколько немецких самолетов, один из которых летел в мою сторону. Сотни прожекторов ловят его на мгновение, выхватывая его из черноты ночи, а затем сотни разноцветных трассирующих пулеметных очередей разрывающихся снарядов бьют в окружающее его пространство, пытаясь нащупать и уничтожить самолет. Вот забила зенитная установка в скверике, ей вторят пулеметные установки. Грохот такой, что даже под сводами черепа отдавался эхом, а в глазах шла рябь от мелькания прожекторов и разноцветных трасс пулеметных очередей. Неожиданно раздались вперемешку мужские и женские крики:

– Зажигалки летят! Тушите! Зажигалки!

Суетливо, мешая друг другу, мы кинулись к ящикам с песком и, зачерпнув его лопатой, побежали к огненным шарам. Бросаем на них песок, а затем бежим обратно за песком, и так до тех пор, пока не погасим. Так повторялось почти каждую ночь.

В четыре-пять часов утра, после отбоя тревоги, я спускался с чердака и шел в общежитие, где заводил будильник и мгновенно засыпал. Через три часа вставал и шел в институт. После лекций где-нибудь ел, затем спал пару часов, после чего шел на тренировку. Было трудно, но человек ко всему привыкает.