Записки Черного охотника

Вернувшись на берег, он с сомнением посмотрел на скалы, отгородившие бухточку от моря. Там тоже мелко, и можно бы сплавать, поискать съедобного… Поразмыслил и не рискнул, – выросший вдали от морей, он и в лучшие свои дни плавал не очень уверенно, а сейчас совсем ослаб от голода и болезни…

Хотя на остров он попал, как раз переплыв бухту, – туда, на скалы, штормовые волны выбросили корабль, когда на борту оставались лишь он да Мэриан…

Добрался, и доставил ее, и свой бесценный тяжеленный мешок, – но тогда делу помогли две или три доски, связанные на манер плотика, – он плыл, держась за него и толкая перед собой…

Он отогнал воспоминания, посмотрел на скудную добычу. Моллюски чуть приоткрыли дверцы, прикрывающие вход в раковины, показали нежную плоть… Желудок от такого зрелища немедленно взвыл и зашелся в приступе резкой боли.

Пришлось найти два камня и расколоть три раковины из пяти. Мясо моллюсков лишь на вид было нежным, но разжевать его удавалось с большим трудом… Он справился, а на мерзкий вкус водяной живности давно отвык обращать внимание. Безумно хотелось заесть все хлебом, свежим, теплым, недавно покинувшим печь хлебом…

Он дожевал и проглотил последнего моллюска, и сразу стало лучше.

Вернее…

Не совсем…

Совсем не лучше…

Его скрутила судорога, согнула пополам, он изо всех сил старался удержать съеденное внутри – и все же изблевал на песок.

Смотрел на мерзкое пятно, на полужидкую кашицу из разжеванных моллюсков и ягод. Обидно… И странно… Ему казалось, что съел совсем немного ягод, пять или шесть, а тут… несколько горстей, самое малое… С памятью творилось неладное, он давно это заметил.

Натянул куртку – обветшавшую до последней крайности, грозящую вот-вот развалиться. Подобрал лук, стрелы, оставшиеся две раковины. И пошагал к шалашу.

Он сделал все, что мог. И осталась лишь одна возможность наесться… Иначе получится замкнутый круг: для охоты нужны силы, для сил нужна еда, а у него ни того, ни другого.

До шалаша оставалась примерно половина пути, когда он услышал голос, окликавший его по имени.

* * *

– Иди сюда, Гай, иди сюда, мой мальчик, – говорил он ласково, протянув вперед руку; пальцы слегка согнул, так, чтобы не было видно, что в ладони нет ничего.

– Р-р-робин! Р-р-робин! – откликнулся Гай и перепрыгнул с ветки на ветку, оставшись на прежнем, недосягаемом для руки расстоянии.

– Иди сюда, мальчик, – продолжил он уговоры.

Честно говоря, он не был уверен, что Гай именно мальчик, а не девочка. Ему и раньше было все равно, и уж тем более теперь, когда он постановил съесть говорливую птицу.

Раньше мальчик-девочка подлетал и садился на протянутую руку, но несколько одичал за недели вольной жизни и на уговоры не поддавался.

А он не имел терпения ждать. Ноздри уже ласкал воображаемый аромат жарящегося над углями Гая.

Он потянул с плеча лук, надеясь, что у птицы не хватит разумения понять, чем ей грозит этот предмет.

Но либо хватило, либо так сложилось случайно, – но Гай вспорхнул на пару веток выше.

Не страшно… Гай не коза, и даже плохая стрела на таком расстоянии сразит его наповал.

Увы, к плохой стреле добавилось и никудышное состояние стрелка… Пальцы не удержали стрелу, отпустили чуть раньше, чем был взят верный прицел… Стрела безвредно ушла стороной и канула в зеленой листве.

Гай захлопал крыльями, взлетел вверх и тоже пропал меж ветвей. Он был еще где-то здесь, сверху раздался возмущенный голос:

– Р-р-робин! Р-р-робин!

Но теперь помочь не смог бы и самый лучший лук с самыми лучшими стрелами…

Он потратил еще несколько времени, пытаясь вновь подманить птицу. Но Гай не соблазнялся пустой рукой, а потом и вовсе перестал откликаться. Очевидно, улетел.

Теперь он сделал точно все, что мог. Большего не сделать никому на свете…

* * *

– Я не смог ничего добыть… – сказал он тихо и печально. – Прости меня…

Их взгляды встретились, у Мэриан были изумительные глаза – глубокие, бездонные, в них можно было погружаться всю жизнь и не достигнуть дна…

– Прости… – повторил он и протянул руку к ее голове.

Пальцы коснулись шелковистого и мягкого, он понял, что и голод, и усталость куда-то ушли, исчезли, растаяли без следа, и на смену им пришло совсем иное чувство и становится все сильнее и сильнее.

Он любил Мэриан и желал ее, прямо сейчас… Даже сейчас.

И чувствовал ее ответное желание.

…Он входил в нее сильными размашистыми толчками и ощущал – так у них бывало всегда – как ее тело, поначалу скованное и напряженное, все более расслабляется, принимает его все охотнее, как там, в ее сокровенных глубинах, начинаются первые пароксизмы ответной страсти, и становятся все сильнее и сильнее.

Он ускорился, сопровождая каждое движение легким негромким стоном, а потом, когда их тела слились окончательно, став единым целым, – застонал во весь голос, громко, облегченно и торжествующе, чувствуя, что взлетает куда-то высоко-высоко, в предгорние выси, и она взлетает вместе с ним…

Потом он дышал глубоко и шумно, хватая воздух широко раскрытым ртом, не в силах сразу опуститься с небес на землю.

Потом все же опустился.

И сразу же, чтобы не успеть передумать, перерезал Мэриан горло.

* * *

Он свежевал ее, с трудом удерживаясь от рыданий, на глаза наворачивались слезы, и кровь на руках мешала их отереть.

Потом, когда отделял голову, не выдержал и слезы потекли по щекам. Стало легче, сразу стало легче, боль утраты постепенно сменялась чистой и светлой печалью.

Голову он поставил в шалаше, чтобы еще хоть какое-то время Мэриан побыла рядом с ним, чтобы можно было в последний раз окунуться в бездонные колодцы ее глаз…

Но глаза быстро стали мертвыми и мутными, он понял, что Мэриан уже не здесь, а где-то далеко, и незачем приманивать в шалаш мух разлагающейся плотью.

Он зашвырнул голову в кусты, насколько хватило сил, – из нее можно было бы сварить неплохую похлебку, но не имелось ни горшка, ни котла.

Как разводил костер, как запекал мясо, он потом не мог вспомнить, – опять случился провал в памяти, как с поеданием ягод.

Потом был пир. Пир души и тела. Тело наполнялось блаженной истомой, расходящейся от наконец-то удовлетворенного желудка. А душу преисполняла мысль о том, что Мэриан все же не покинула его окончательно, что какая-то ее часть останется в нем навсегда. Даже когда тело справит позже свои телесные надобности – все равно останется в нем, но не мясо, а частичка души Мэриан…