Воспоминания Анатолия. Документальная трилогия. Том первый
Поэтому теперь, я не выставлял забинтованный палец на обозрение, опасаясь насмешек… Причём выстрел, мне не удалось обосновать! Ведь тогда, я просто не знал, о существовании в оружейной практике, особых инертно-агрегатных состояний, порошковых взрывчатых веществ, приводящих к отказам…
Поздней осенью, в нашем огороде собрались мужики, чтобы помочь разделать борова, выросшего за лето. Накануне вечером, отец зарядил патроны крупными жаканами, а поутру прицелившись, выстрелил тяжёлым дуплетом. Раненый боров визжа, ринулся наутёк, но после тройки шагов, упал замертво. Его тушу опалили соломой и начали разделывать. Немного понаблюдав, за действиями взрослых, я отправился прыгать, на подмёрзших лужах…
Ясное солнце, пригрело к обеду и дворовые лужи растаяли. Поэтому я, снял и повесил на плетень, жаркое пальто, а немного погодя, наигравшись вволю, зашёл в дом. Вот когда, наша вторая свинья, убедившись в том, что пальтишко, благополучно позабыто… мстительно похрюкивая, из-за убийства друга… сдёрнула его вниз и яростно разорвала! За проявленное ротозейство, мне попало от отца, поскольку с большой любовью и изысканным вкусом, его недавно выкроила и пошила, наша мама.
В пятилетнем возрасте, я научился кататься на коньках. Вид которых, по сей день в подробностях, восторженно хранит, моя память. Невзирая на то, что они были разноразмерными и неказистыми. Например правый конёк, как мы тогда называли, был «полной снегурочкой», тогда как левый «полуснегуркой». Поэтому мой отец, спилил напильником, а затем подправил абразивным бруском, штифты их подпятников, выровняв по высоте. После чего, из отрезов сыромятной кожи, он сделал ремешки креплений.
Наступили дни, удивительного состояния, похожего на полёт! Каждое утро, я спешил на замёрзший Июс и вместе с прочими ребятишками, радостно скользил, по речным изгибам. На третий день, по пути домой, выявились эксплуатационные недостатки. Мои коньки, ощутимо затупились и начали соскальзывать, с натоптанных тропинок в стороны, проваливаясь в снег.
Раздеваясь в комнате, я вновь посёк пол, что не понравилось маме. Поэтому мне, вменили в обязанность, расстегивать ремни коньков на улице и оставлять стальные лезвия, в холодных сенцах. Ранним утром, я доставал с печи, просохшие валенки и стремился пристегнуть, тупые лезвия обратно. Только силёнок, ещё не хватало! Приходилось теребить, занятого родителя: «Тять пристегни! Пап, наточи!». В такие мгновения, Николай Гурьевич переводил взгляд на меня и удивлённо восклицал: «Что, опять?!».
В посёлке жил парнишка, года на три, старше меня. Единственный обладатель, завидных коньков «обрубышей», которые напоминали «полуснегурки». Только их носки, были обрезаны и скруглены, как у легких, хоккейных коньков «дутышей». В тоже время, младшие ребята, катались на «колодках», изготовленных для плотного, уличного снега, но не для льда. Поскольку их делали, из усечённых на конус, деревянных брусков. В основание которых, забивались калёные скобы, изготовленные из сыромятной проволоки.
Наша бедность, проглядывала во всём. Я не помню того, чтобы в будние дни, мои родители носили пальто. Только телогрейки! Которые иначе назывались ватниками или фуфайками. В которых, разновозрастные Сибиряки, оценив по достоинству лёгкость, теплоту и дешевизну изделия, ходили зимой повсеместно, а молодёжь 1940-1950-х годов, незаметно выросла. Тем не менее, особым почётом, среди зрелых мужчин, пользовалась солдатская шинель. Поскольку офицерскую шинель, с длинными полами, могли себе позволить, только богатые и успешные, вернувшиеся домой фронтовики. Всех ребят зимой, родители одевали одинаково, в телогрейки, шапки-ушанки и катаные валенки. Шитые рукавицы и вязанные варежки.
Досадные проступки, случались со всеми детьми, и не единожды. После Тони, настал мой черёд… Во второй половине нашего дома, в гостях у соседей, родители справляли какой-то праздник. Валерка спал в своей кровати, а я тихо сидел рядом. Вскоре, по какой-то причине, мне потребовалось сходить к нашим соседям. Я вошёл в гостиную и в неярком свете керосиновой лампы, помимо человеческих силуэтов и теней на белесых стенах, увидел на обеденном столе, изумительный патефон! С завораживающим, отливающим жёлтой медью, хромированным звукоснимателем.
Голос певца, томно вещал о вечернем море, с которым нужно проститься, а когда он допел, послышалось знакомое шипение. Наш сосед оценил, с каким вожделением, я смотрю на патефон и вкрадчиво поинтересовался: «Хорош патефон, а, Анатолий?». Я восторженно ответил: «Ага!». Тогда он, дельно предложил: «Хочешь, заполучить его в собственность?». Конечно, мотнув головой, подумал я, а взрослый искуситель продолжил: «Могу отдать аппарат, правда недаром. Я тебе патефон, а ты мне…». Правда нечаянный кашель гостя, заглушил его вкрадчивый голос. Я не расслышал, конец заветной фразы, но моё сердце, часто заколотилось! Что может потребовать, взрослый дядя, за такое поющее диво?! Выдержав многозначительную паузу, среди притихших друзей, хозяин тихо повторил: «Забирай патефон, но отдай брата!».
Я посмотрел на родителей, но они молчали… Валерка, постоянно надоедал мне, со своими претензиями и нудно таскался следом. В тоже время, он забирал львиную долю, родительского внимания! Я ревновал… Правда больше всего, мне не нравилось то, что со слов мамы, его купили в магазине в золотой коробочке, а меня нашли в огороде, в капусте! Поэтому не колеблясь, я бессовестно выдал: «Согласен!». Родители продолжали молчать, а я побежал домой и растолкал, спящего брата. Затем привёл его к соседям и ещё сонного, подвёл к искусителю.
Вот когда, неподвижно сидевший отец, начал с матами подниматься, из-за стола и судорожно выдёргивать из брюк, застревающий в шлёвках, кожаный ремень… Я хорошо понимал, что значит подобное приготовление! Тем не менее, покорно замер возле нарядного стола, ожидая лупцовки. Только глазевшие взрослые, остановили отца, приводя разные доводы. В этот миг, воспользовавшись заминкой, я выскочил на улицу. Впрочем, не смея вернуться домой…
Побродив по округе, я нашёл прибежище в стоге сена, на задах нашего дома и зарывшись в солому, лежал неподвижно, пытаясь сообразить, как теперь быть. Прекрасно понимая, своим пятилетним умишком, что поступил постыдно! Меняя брата на патефон. Время от времени, я с отвращением вспоминаю, того искусителя. Эх, набить бы ему морду! Почему молчал отец, мать?! Хороши взрослые… Ведь даже теперь, по прошествии шести десятков лет, по моей спине, пожилого человека, пробегают мурашки негодования! Нечего сказать, «хороша» была шутка…
Не так давно, дочь Юля подралась с неугомонным Вовкой и сильно, на него разобиделась. После чего она, начала упрекать меня, вместе с женой Людмилой, именно за то, что мы купили в магазине, вредного брата! И в сердцах добавила: «Лучше бы, его у нас вообще не было, папа!». Мне было горько слышать, такое эгоистичное высказывание дочери, но вспоминая себя, я сдержал вспыхнувшее недовольство. Ведь тогда, за попытку мены брата на патефон, мне так и не влетело…
Однажды вечером, отец сказал маме, что утром поедет в соседнее отделение, нашего совхоза. Я стал просить его, взять меня с собой! Прежде отец отказывался, но подумав теперь, нежданно произнёс: «Хорошо, возьму… Только с уговором, затемно вставай сам! Будить не стану». Я был на седьмом небе, от счастья! Правда, когда подошло время ложиться спать, я призадумался… Понимая, что меня никто не разбудит! Поскольку в такую рань, все домашние будут крепко спать. Тем не менее, желая прокатиться в резвой упряжке отца, я решил не спать.
Потухла керосиновая лампа, взрослые улеглись спать. В доме стало тихо. Только я не сплю, таращась в сгущающейся темноте. Глазею, слипающимися глазами, на едва заметные листья фикуса, которые разрослись на толстом стебле, в угловой кадке, возле окна. Взираю на нечто, появившееся прямо за ним… Ай-яй-яй, замерещилась нежить! Наша привычная квартира, такая уютная днём, в сгустившемся мраке, стала пугающей и враждебной.
Воображение вторит, моим беспомощным глазам и деревенским россказням, рисуя жуткие образы домовых, леших и кикимор. Которые в свете кладбищенских огней, начали мельтешить по спальне, под приглядом шныряющей на помеле, седовласой ведьмы… В присутствии, вурдалаков и упырей! Демонстративно сосущих кровь, невинных девушек и младенцев, на невесть откуда взявшихся, настенных картинах… Мне жутко, но я терплю! Креплюсь из последних сил, чтобы не завопить на весь дом и не кинуться, под защиту к уставшей за день, спящей маме.
Иначе будет стыдно! Ведь она, поглаживая меня по голове, с улыбкой скажет, что я маленький трусишка… Вот-вот хлынут слёзы, только я креплюсь!.. Завидуя посапывающему во сне, маленькому Валерке. Однако время шло, прибавляя минуты к тягучим часам, Непостижимой вечности… Когда проснулся и закашлял отец, я был вымотан до предела. Благо, что ночные мучители, кинулись прочь! После этой, самой длинной и бессонной ночи в моей жизни, я перестал видеть красочные сны. Только через три года, они возобновились, правда стали редкими…
Пришло время, рассказать о Бесовом царстве! В котором однажды, мне пришлось побывать в компании чертенят, весьма мерзкой наружности. Ведь в том жутком, Мендольском кошмаре, я выглядел чертёнком!
Мне пришлось подражать взрослым бесам, чтобы кровожадные вурдалаки, не догадались о моём, Человеческом естестве… В какой-то миг, рогатые и лохматые черти, начали меряться силой и длиной хвостов, а затем кидаться на здоровенный, жёлтый кусок мыла! Хвастаясь отметинами, здоровенных когтей…
Тот искусанный кусок, жёлтого мыла, я вижу до сих пор. Правда, не улавливая скрытой сути, былого видения. Другое дело, радостные полёты во сне! Которые в отличие, от неприятных падений в пропасть, символизируют крепкое здоровье и долговременный успех. В раннем детстве, я часто падал во сне, но когда подрос, начал летать. Толчок ногой и начинается полёт! Купание в объятиях солнечного ветра, когда гребки руками, задают движение…
Внизу проплывают леса, поля и горы, а по лентам дорог, бегут маленькие машины и повозки. В которые запряжены, игрушечные лошадки. Возле поселковых домов, снуют маленькие человечки, которые глядят под ноги, а потому не видят, мой чудесный полёт! Чистый воздух пьянит, а сине-зелёные тона ландшафта и пологие горы, задают праздничное настроение. После таких снов, я всегда просыпаюсь, с чувством некоторой потери…
В иные дни, случаются менее приятные сны. Когда тяжело поднявшись в небо, я досадно осознаю, что неспособен продолжать, невесомый полёт. Так как мне, недостаёт свободы воли и поддержки, созидательных сил. После чего, меня начинает клонить к земле, либо сносит на дома и линии электропередач! Которые в напряжении, изгибаясь всем телом, приходится облетать. Правда теперь, из моих крайне редких, невесомых грёз, помимо ярких красок, также исчезло чувство, щемящего восторга…
Почти всю дорогу, петляющую по лесам, я крепко проспал. Поэтому куда, мы приехали в быстроходном ходке, я не знал. Хотя изредка, приоткрыв веки, я видел мелькание подков Экрана, а в сонном забытье, ощущал глухой стук, лошадиных копыт. Николай Гурьевич разбудил меня, когда мы прибыли в глухой посёлок. «Проснись, воин Аника! – тормоша и посмеиваясь, приговаривал он. – Тоже мне, великий путешественник!». Я любопытно протёр глаза и огляделся вокруг. Родитель познакомил меня, с местными ребятишками, а затем подался в контору, говорить с местными мужиками.
Погода стояла солнечная, но по-осеннему холодная, а потому деревья вокруг посёлка, красовались в багряно-золотистых нарядах, уходящего октября. Я был тепло одет и не замечал хода времени, увлечённо играя с местными ребятами, на пустынных огородах. Затем отец, позвал меня перекусить и только под вечер, мы тронулись в обратный путь.
В ходке я почуял, что от родителя пахнет водкой. Когда мы отъехали от деревни, Николай Гурьевич сунул вожжи, в мои руки и позёвывая сказал: «Правь домой, сынок». После чего, откинувшись на плетёную спинку сиденья, он быстро заснул.
Наши лошади, хорошо отдохнувшие за день, бежали резво, а потому обратная дорога, с лёгким шорохом, бегло ложилась, под железные шины, деревянных колёс. На ветрах, выше рысящих копыт, развевались разномастные плети… Короткий, тёмный хвост, присяжной лошади и длинный, светлый хвост, любимчика Экрана. Отец мирно спал, а я просто сидел и держал вожжи.
Я не знал, куда мы едем… Животные бежали сами, сворачивая куда надо, на лесных развилках. Временами они переходили на шаг, тогда я понукал, добиваясь рыси. Отец проснулся, когда начало смеркаться и деловито поинтересовался: «Где мы находимся, сын?». Как будто я, мог вразумительно ответить… Взяв вожжи, он приподнялся и быстро сориентировался. Почувствовав хозяйскую руку, Экран припустил и вскоре, мы заехали в Мендоль.
Мы с братцем росли и досадные неприятности, происходили с нами, всё чаще. Вопреки маминой заботе и пригляду, двоюродной сестры Тони. Глубокой осенью, я упал с конных саней, гружёных сеном. На верх которых, я упросил меня подсадить, совхозного возчика. Некоторое время, я сидел неподвижно, а потом начал поглядывать вниз, позабыв о том, что конюх наказал крепко держаться, за конец верёвки, притягивающей бастрык. Мимо проплывали Мендольские плетни, как вдруг, я неожиданно кувыркнулся!
Потеряв ориентировку, я сверзся на заснеженную дорогу… Перед глазами взметнулось серое, хмурое небо, а в левой руке, вспыхнула острая боль! «Что же ты паря, не держался за верёвку?! – раздался голос, подскочившего конюх. – Иди-ка ты, от греха подальше, домой!». Реветь перед возчиком, я не решился, предпочитая терпеть боль. Тем не менее, идти домой с болевшей рукой, я не отважился, а потому приплёлся назад, засев в углу шорницкой.
Возчики сидели на лавке и негромко разговаривали, дымя вонючими самокрутками. В то время как я, приютился возле пылавшей, железной печурки и тихо плакал, убаюкивая ноющую руку. Наглаживал до вечера, пока за мной, не прибежала, кем-то извещённая мама… Совхозная фельдшерица, прощупав руку, определила надлом, в одной из костей предплечья. Пожалуй только это, избавило меня, от наказания.
Немного позднее, со мой произошла ещё одна, досадная травма, из-за детской доверчивости и любопытства. Я поверил вракам, старших ребят о том, что железо на морозе, становится удивительно сладким! Попался на приманку, как последний идиот… Был морозный день. Так вышло, что ребята сидели по домам, а я униженно гулял, в хмуром одиночестве. Из-за того, что накануне вечером, вдруг выяснилось, что я ухитрился потерять, очередную пару рукавиц! Из-за меня, родители разругались и мама не откладывая, осуществила давнее предупреждение…
К метровой резинке, она пришила новые рукавички, которые потом, просунула в рукава, моего пальто. Именно так, носили варежки, несмышлёные малыши! Еле сдерживая слёзы, я вышел гулять и ворчал: «Я ведь, не маленький! Валерка, вон тоже, потерял свои варежки… И ничего, даже не наругали!». В этот момент, я увидел металлическую скобу, вбитую в стену, над крыльцом учительского дома и оживлённо пробормотал: «Ага, железяка! И мороз сильный… Может попробовать, какая она на вкус?!».
Сказано – сделано! Я подбежал к скобе и лизнул… Естественно, мой язык враз прилип, к студёному железу! Натуженно выдыхая, я невнятно заголосил, расчитывая на помощь. Заслышав невнятное подвывание, на крыльцо выбежал учитель и взглянув на меня, бросился домой, за чайником. Чтобы отлить мой язык, тёплой водой. Только я, пребывая в болевом шоке, не стал его ждать и изо всех сил, рванулся назад!
После чего, оставив толстый, ноздреватый лафтак с языка, на окрасившейся в вишнёвый цвет, коварной железке, поспешно смахивая слёзы обиды и боли, я оказался свободен! По дороге домой, я решил об этом происшествии никому, ничего не рассказывать… Ведь за такую глупость, взрослые по головке не погладят, а поселковые ребята, постыдно засмеют! Только на этом, мои испытания, отнюдь не закончились.
Когда мама Роза, позвала кушать, я хлебнул наваристого, солёного супа, после чего мой язык запульсировал и болезненно запылал! Пришлось затаиться, понуро ковыряя ложкой, плавающие картошины. Которые вкусить, вопреки собственному желанию и родительским уговорам, мне не пришлось. Немного погодя, за произведённый конфуз, я получил подзатыльник мамы. Так что, оказавшись в комнате один, после череды несправедливых происшествий дня, я тихо разрыдался.
Через две недели, язык зажил и я сильно объелся! Поскольку мама, убедила меня в том, что дети, которые привередничают, модничают за едой или плохо кушают, никогда не вырастут! Не станут сильными. Так что я, побоявшись остаться маленьким, незамедлительно предпринял меры, для успешного роста. Не хватало ещё, чтобы Валерка вырос выше меня! За обедом, я работал ложкой, как никогда… Выхлебал полную миску борща и попросил добавки! После чего, я вылез из-за стола с круглым животом, который неожиданно разболелся…
Когда боль стала невыносимой, встревоженная мама, побежала за фельдшерицей. Та, войдя в дом, начала щупать и мять, мой многострадальный живот, своими сильными пальцами, с аккуратно подстриженными ногтями. Массаж подействовал, боль ушла и на пару часов, я расслабленно забылся, а когда проснулся, то был абсолютно здоров! Так что, став взрослым, семейным человеком, я никогда не заставлял ребятишек, насильно есть. Ведь подсознание ребёнка, в отличие от взрослого человека, работает ясно и интуитивно извещает его, о том, когда и сколько, следует есть.
Таким образом, натренированное подсознание, в привычных жизненных ситуациях, откликается предупредительно и разумно. Вот интересный случай, который произошёл со мной, в шестилетнем возрасте. Я так набегался за день, что вечером без сил, доплёлся до кровати и крепко заснул. Глубокой ночью, когда меня приспичило сходить, в туалет по малому, я не смог проснуться и в полусне, начал себя обманывать…
Вставать не обязательно! Можно пописать так, чтобы вся жидкость, просочившись через матрас, стекла тонкой струйкой в стоящий под кроватью, ночной горшок… Наутро, мне пришлось выслушивать, упрёки мамы и ехидные замечания, младшего брата. С тех пор, я больше не выдавал подсознанию, расплывчатых команд, что принесло действенный результат! Теперь, желая помочиться во сне, я не находил укромных мест, а повсеместно сталкивался с любопытными, гуляющими людьми. Поэтому вовремя просыпался, слазил с кровати и писал в горшок.
В разгар зимы, когда мы возвращались домой, из поселкового центра, произошёл любопытный случай, наглядно свидетельствующий о меткости Николая Гурьевича. На нашем плетне, я заметил крикливую сороку, которая зазывала перелететь поближе, своих галдящих соплеменниц… Причём её диковинное оперение, красиво искрилось и переливалось на солнце, в ярко-синих полутонах. Так что я, пожелав заполучить диковинные перья, выпросил отца, добыть трещотку!
Подтачиваемый болезнью родитель, недовольный громкой какофонией, перекликающихся птиц, решил меня не переубеждать и сходив домой, вышел на крыльцо с малокалиберной винтовкой. Которую в просторечии, все называют «тозовкой». После краткого прицеливания, прозвучал негромкий выстрел, напоминающий щелчок кнута и сварливая сорока, исчезла с заиндевевших прутьев. Я радостно бросился вперёд, не понимая того, что по моему желанию, погибло живое существо! Подняв птицу, я почувствовал себя обманутым. Так как, её оперение, стало неказистым и блеклым.
Мой отец, никогда не промахивался. Вот яркий пример, меткой охоты на полевых косачей. Однажды в короткий, солнечный день, мы проезжали в кошевке, запряжённой парой, по заснеженной, лесной дороге. Мой взор, услаждали разлапистые ветки, придорожных деревьев. Которые были украшены, искрящимися на солнце, кружевами пушистого снега. Как вдруг, на пару с отцом, я заметил на поодаль стоящей, высокой лиственнице, выводок распушённых тетеревов.
Николай Гурьевич, остановил лошадей и не вылезая из кошёвки, вскинул тозовку… Маленький затвор, часто заклацал, выплёвывая стреляные гильзы. Тем не менее, раскатистое эхо, от его негромких выстрелов, не побеспокоило отдыхающих птиц, а когда они почуяв неладное, полетели в лес, под деревом осталась, упитанная четвёрка краснобровых красавцев. Отец попросил: «Сбегай Анатолий, принеси добычу. Будет вечером, наваристый суп!».
Я ринулся к лиственнице, проваливаясь в рыхлый, ещё не прибитый ветрами, накануне выпавший снег. Подобрал тёплых, ещё трепыхавшихся косачей и понёс к нашей кошёвке. Понятливо жалея родителя, ходившего только с тростью. Из-за того, что на фронте, помимо прочих ранений, крупный осколок мины, ударил его в пах, пронзил тело и вырвав кусок мяса, вылетел из ягодицы…
Третий случай, явно свидетельствующий о меткости Николая Гурьевича, произошёл позднее, когда мы с Валеркой, были подростками и вместе с родителем, поехали в посёлок Сарала. Который находился в предгорьях Саян, в пятидесяти километрах от нашего Копьёво. Мы ехали в ходке, запряжённом парой, леспромхозовских лошадей. Вдоль дороги, метров через сорок, стояли телеграфные столбы. На одном из них, метрах в двухстах от нас, сидел небольшой, степной кобчик.
Примечательно, что в тот год, по нашей стране разъезжали столичные лекторы, которые рассказывали людям, о вреде расплодившихся, пернатых хищников. Поэтому для пользы дела, Валерка решил подстрелить хищника и попросил отца, остановить лошадей. Братец чувствовал себя, вполне уверенно, так как недавно, стал разрядником по стрельбе и жаждал подходящего момента, чтобы похвастаться своим умением. Ведь призовая тозовка Антониды Прокопьевны, нашей бабушки, выигравшей районные соревнования по стрельбе, в 1936 году, была с нами…
Родитель усмехнулся и остановил ходок. Брат пристроился в придорожном кювете и прицелившись, выстрелил. Кобчик дёрнулся, взмахнул длинными крыльями и перелетел на соседний столб. Отец покачал головой, а я поддразнил: «Мазила!». Валерка засопел и стал оправдываться, ссылаясь на большую дистанцию, а затем торопливо, вставил в казённик, новый патрон. Я скептически прикинул расстояние, которое возросло, примерно до двухсот пятидесяти метров.
Николай Гурьевич попросил: «Дай-ка сюда тозовку, сын!». И держа ружьё на весу, не слезая с заднего сиденья ходка, навскидку прицелившись – выстрелил! После чего кобчик, беспорядочно замах крыльями, свалился на землю. «Вот так нужно стрелять!» – сказал отец и вернул тозовку, недовольному Валерке.
В декабре тысяча девятьсот сорок пятого года, по совету районных эсулапов, Николай Гурьевич решил переехать жить и работать, на Северный Кавказ. Так как, после Сталинграда и двухгодичного пребывания в госпитале, у него развился туберкулёз лёгких. Из-за которого весной и осенью, с удручающим постоянством, случались губительные обострения. Мне вспоминается ЗиС-5, старенький газогенераторный грузовой автомобиль, на подножке которого из Мендоли, уехал мой отец.
Не успел отец, отъехат из дома, как нас с мамой попросили перебраться в маленький, тесный домик, высвобождая ведомственную, директорскую квартиру. Правда через несколько дней, в Мендоль на полуторке, приехал Гурий Иванович, наш дед и позвал нас к себе. Пожить в Туимской новостройке. Мы прижились и остались у них, с бабушкой Анионидой, до самой весны.
Река всемогущего времени, унесла нашу семью из Мендоли, оставив тускнеющие воспоминания. Вместе с посёлком, ушёл из вида сапожник, тоскующий по семейному уюту, бобыль дядя Гриша. В гостях у которого, я проводил последние дни, тамошней жизни и хорошо запомнил, как сильными руками, с чёрными от вара пальцами, он умело кладёт стежки, на прохудившиеся башмаки. И ставит красивые заплаты, на Мендольские сапоги и валенки…
После наступления нового, тысяча девятьсот сорок шестого года, на рождественские праздники, к нам в гости, ввалились ряженые! Дело было вечером. Меня очень напугал, в потому хорошо запомнился, огромный и шумный медведь. Косолапый приплясывал и рычал, а потому мы с Валеркой, испуганно спрятались, за домашних. В итоге, медведь деланым басом, потребовал водки! Налитый стакан, зверь оттолкнул и подобравшись к столу, ухватил когтистыми лапами, полную бутылку. Которую неуклюже покрутив, он опрокинул целиком, в раскрывшуюся пасть. «Ну и ну!» – воскликнули домашние.
Шумно выдохнув, мишка отбросил пустую бутылку, ко входному порогу и потребовал закуски. Выразительно протягивая лапы, ко мне с братцем Валеркой! Младшой, испуганно заголосил и бросился прятаться, в соседнюю комнату, тогда как я, испуганно прижался, к маминым ногам. В следующий миг, голова медведя откинулась назад и я увидел, человеческую голову! Признав лицо, распаренной женщины, я облегчённо выкрикнул: «Уф! Тётя Маша, это вы!».
Поздоровавшись с женщиной, я поглядел вслед, удравшего брата и внятно выкрикнул: «Валера, не бойся! Погляди внимательно, это тётя Маша, наш доктор! Которая быков и коров лечит». Из-за косяка спальни, показалось любопытное личико братца, а через минуту, его слёзы высохли и он оказался сидящим, на медвежьей лапе, требуя водрузить на место, страшную голову! Вот когда выяснилось, что медвежья шкура, была настоящей…
