По замкнутому кругу

– Есть новости?

– Ничего существенного. Здравствуйте, Евгений Корнеевич, каковы ваши успехи?

– Списки авиапассажиров. Что с ними делать дальше?

– Покажите.

Лунев положил передо мной списки по числам с первого по десятое июня. Семьсот восемьдесят фамилий. С глупой надеждой встретить Родионова я мельком просмотрел список. Конечно, удачи бывают легкими, но не в таком серьезном деле.

– Мы назначим специальную бригаду, которая займется проверкой, – сказал я. – Сначала надо исключить всех женщин, затем мужчин, направленных в Москву по делам службы, старожителей Урала. После чего тщательно проверить оставшихся. Не исключено, что искомый пользовался вымышленной фамилией и на следующий день вернулся обратным рейсом, но уже под другим именем. Как с консультантом?

– Есть такой – Осолодкин Касьян Касьянович. Живет он на улице Чапаева, неподалеку от дома Бажова. Они были дружны, часто встречались. Осолодкин иллюстрировал его «Малахитовую шкатулку». Старик крепкий, памятливый…

– Сколько же ему лет?

– За восемьдесят. Он еще работает. Пешком ходит на натуру. Пишет этюды на озере Шарташ. Мы послали к Осолодкину человека, если договорится, сегодня съездим.

В стену раздался стук.

– Пойдемте, Евгений Корнеевич, к полковнику, – пригласил я Лунева.

Когда мы вошли в кабинет, Шагалов разговаривал по телефону. Указав жестом на лежащий раскрытый блокнот, он продолжал сосредоточенно слушать, очевидно, судебно-медицинского эксперта, потому что сказал:

– А причина смерти у вас не вызывает сомнения?

Я взял со стола блокнот и прочел торопливую запись полковника.

«Смерть наступила от семидесяти до восьмидесяти часов тому назад… После удара тяжелым тупым предметом в затылочную часть черепа потерпевший потерял сознание. Затем длинным острым предметом преступник проколол сердце, что и послужило причиной смерти. На месте проникающего ранения – миллиметровое отверстие в рубахе, а на два пальца ниже соска левой груди – значительное кровоизлияние…»

– Вы понимаете всю важность вашего сообщения? – спросил полковник и, видимо удовлетворенный ответом, добавил: – Когда я получу письменное заключение? Хорошо, Иван Матвеевич, до свидания! – положил на рычаг трубку, помолчав, обратился ко мне: – Прочли? Что скажете, Федор Степанович?

– Очень трудно собраться с мыслями… – Я сел в кресло, задумался, и было над чем. – Гирька на сыромятном ремешке и острый колющий предмет… Очень профессионально, а главное – чертовски знакомо… Вот только не могу вспомнить откуда…

– Художник Осолодкин в одиннадцать ждет вас для консультации. Машина у подъезда. – Полковник взглянул на часы: без четверти одиннадцать.

– Владимир Иванович, надо поручить толковым, главное, упрямым людям проверку списка авиапассажиров. Евгений Кор – неевич в курсе. Прошу общее руководство оставить за ним. От консультанта я вернусь в управление.

– Ни пуха ни пера, – пожелал Лунев.

– К черту, – отозвался я и добавил: – За последние два дня я слышу это пожелание во второй раз, но… пока – ни пушинки, ни перышка надежды…

Размышляя о смерти Якуничева, я не заметил, как водитель затормозил возле бревенчатого домика с резными наличниками и узорчатой ротондой над высоким крыльцом. На окнах, словно в теплице, среди пестрых ситцевых занавесок нежно цвел аспарагус.

На мой звонок дверь открыла женщина лет пятидесяти, румяная, полная, опрятно одетая. Она сунула мне маленькую пухлую ручку и сказала напевным уральским говорком:

– Однако, ждет вас Касьян Касьянович. Заходите.

Я оказался в большой комнате. На стенах висели пейзажи уральской природы в богатых рамах и совсем без оформления, точно разутые. Картины писаны в хорошей свободной манере, с тщательно выписанным первым планом. Почувствовав на себе взгляд, я обернулся – позади меня стояла хозяйка, сложив на груди руки и подперев пальцами подбородок.

– Вы, мил человек, однако, зря это! Ей-бо, зря! – сказала она, укоризненно покачав головой.

– Вы о чем? – не понял я.

– Мало ли что бабы языком треплют! У Касьяна Касьяновича пятый год как Анастасия померла, моя сестра… Злыдни говорят, со мной связался, так брехня это! Ей-бо, брехня!

– А хоть бы и так, что с того? – улыбнулся я. «За кого она меня принимает?» – У нас есть и такой обычай – помрет жена, вдовец на сестре женится.

– И правильно, однако, потому дом без бабы – сирота! – Она заулыбалась, как-то вся изнутри засветилась и, протягивая свою пухлую ручку, сказала: – Чтой-то я не назвалась, однако. Милитина Андриановна! Сейчас я Касьяна Касьяновича вам покличу.

Осолодкин оказался жилистым, сухим, лысым старичком, с лицом, густо заросшим, словно у лешего, и совсем молодыми глазами, голубыми, как заводь на солнце. Шел он ко мне какой-то вкрадчивой походкой, точно кот на зазевавшегося воробья, наклонив к плечу голову и прищурившись.

– Наслышан. Прошу садиться, – неожиданно сказал он испитым или простуженным басом. – Ты, Милитина Андриановна, похлопочи по хозяйству. – Он повернулся к двери, где показалась женщина. – Промеж нас разговор мужской. – Тщательно притворив обе половинки двери, он вернулся и, подмигнув мне, поделился: – Все пытала меня: да кто? Да зачем? Я и пустил ей лебедя: из загса, мол, почему мы с тобой не венчаны! А с меня Анастасия перед смертью слово взяла, чтобы я с Милкой не связывался. Захочешь жениться, сказала, возьми молодую…

– А чем же Милитина плоха? Хорошая женщина, – вставил я.

– Так ведь моей Анастасии было бы сейчас пятьдесят…

– А Милитине Андриановне? – удивился я.

– Ей семьдесят второй пошел! Я даром что неграмотный, а пряники ем писаные. Вас зовут Федор Степанович? – садясь в кресло напротив, спросил он и, не дожидаясь ответа, добавил: – Не обессудьте, если что запамятовал: года…

– Требуется мне, Касьян Касьянович, консультация по живописному лаку, – перешел я к делу.

– По лаку я вам кого другого посоветую…

– Почему? – спросил я, скрывая досаду.

– Не люблю я лак в живописи. По мне, чтоб фактура была, мазок. Я иной раз шпателем подложу краску. А живопись, крытая лаком, – баловство, галантерея. Конечно, в старину итальянские или, там, скажем, голландские мастера лаком пользовались, так ведь они лессировкой брали, у них цвет сквозь цвет просвечивал.

– А рецептуру лака вы знаете?

– Отчего же не знать, знаю.

– Вам знаком лак, в состав которого входят смола сумаха, льняное масло, копал и эфир целлюлозы?

– В Германии еще с незапамятных времен у Штобвассера в мастерской работали таким лаком.

– А здесь у вас кто-нибудь составляет лак по такому рецепту?

– Не думаю. Разве что несколько человек у нас есть из церковников, они на реставрации икон лаки применяют.

– Кто это?

– Из мастеров Никон Черноусов, он старый иконописец. Приблудился к нему Донат Юколов. Есть тут под городом церковка Всех Скорбящих, построена в одна тысяча семьсот шестьдесят седьмом году, четырнадцатого октября. Двести лет ей в этом году. Патриарх очень торопит с реставрацией. Говорят, сам епископ свердловский будет служить торжественную службу. Так вот Юколов и Черноусов работают в этой церковке. Живет Черноусов в городе, а Юколов – не знаю.

– Что они собой представляют?

– Черноусову лет шестьдесят, обличия поповского. Мужик здоровый, воду возить на нем можно. Жадный до денег; их, поди, у него столько – пруд пруди! Юколов приехал из Архангельской области. Говорят, помор с Белого моря. Прижился. Работу его я видел – мастер! Миниатюры пишет под лак, пишет чисто, собака, ничего не скажешь. Бородат. Благообразен. А сколько ему годов, сказать не могу: волосом он сед или светел, – не разберешь. Этот мужик такой – из печеного яйца цыпленка высидит. Была у меня с ним свара…