Былое сквозь думы. Книга 2

Былое сквозь думы. Книга 2
Виктор Евгеньевич Рябинин

Вторая книга «Галопам по Европам» тетралогии «Былое сквозь думы» продолжает знакомить пытливого читателя с занимательными и, временами, весёлыми приключениями Дика Блуда в Европе начала XX века. И если похождения нашего героя с прежним авантюристским задором на эротическом фоне Франции будут иметь криминальный след, то в России он познает прелести чистой любви и основы здорового сельского юмора.

ВИКТОР РЯБИНИН

БЫЛОЕ СКВОЗЬ ДУМЫ

КНИГА 2

ГАЛОПОМ ПО ЕВРОПАМ

«КОГДА СМЕЁШЬСЯ НАД ЛЮДЬМИ, НА НИХ НЕ СЕРДИШЬСЯ"

УИЛЬЯМ СОМЕРСЕТ МОЭМ

ВВЕДЕНИЕ

Не куда, а во что! Именно во что! Уверенно смею вас в этом заверить на старости прожитых под гнётом мудрости лет. Перечитав наброски воспоминаний о флоре, фауне и годах сумбурной жизни в Азии и Африке, невольно, но самостоятельно приходишь к выводу, что у пишущего сии строки просветителя младой поросли не всё ещё потеряно в смысле здравого ума и твёрдой памяти. Поэтому автор данного мемуара решил продолжить своё бытописание о просторах Европы, опираясь на собственную память и беглые дневниковые записи во дни былого досуга и меланхолии. Однако, следует заметить, что минуют многие лета, прежде чем ваш летописец сподобится опубликовать весь собранный достоверный материал для всеобщего обозрения и кропотливого изучения специалистами исторических фактов. А до той поры русскоязычная супруга, твёрдой рукой установившая дозволенные рамки восприятия кем бы то ни было буйного прошлого мемуариста, всячески чинила препятствия потоку воспоминаний о достигнутом половом прогрессе во Франции и собственном быту. И лишь несомненные успехи демократии в штатах Северной Америки, победа гендерного равенства в тех же краях, а также внушающая доверие благородная седина летописца, вселили в супругу положительный взгляд на литературное творчество богоданного мужа. Но только при условии сохранения её женской чести не только на бумаге, а даже и в помыслах. Лишь тогда на чердаке дома ею был оборудован авторский кабинет, где ваш скромный слуга смог наконец-то остаться один на один с острым пером и стопкой белой бумаги. И если бы не зять Стивен и сосед Билли, проникающие инкогнито в творческую юдоль, эти интимные записки увидели бы свет значительно ранее теперешнего срока. К тому же, считая свободный полёт мысли и уединённое творчество блажью и пустым проведением времени вдали от присмотра и хозяйственных дел, жена Палашка продолжала диктовать жёсткие условия бытия даже находясь вдали от своей исторической родины (о Пелагеи, как о надуманном женском феномене равноправия и неуёмном фантомасе неповиновения, будет много чего интересного рассказано в последующих главах).

Однако, как бы там ни было, но наши европейские треволнения и приключения всё же были благополучно зафиксированы на бумаге и теперь безо всяких препон могут служить любому грамотному человеку лучом света путеводной звезды в тёмном царстве жития и неверия в собственные силы. А одновременно, вышеозначенному самодеятельному писателю подспудно втемяшить навыки заумного и витиеватого общения с себе подобными в любой приемлемой компании, включая зятя, соседа и виски с содовой. С душевным трепетом и телесным томлением приступает ваш покорный литературный путешественник во времени к связному рассказу о собственной жизни и сопровождающих её эксцессах на всех континентах, исключая Австралию и Антарктиду, чтобы в будущем представить всё написанное, как единое целое. Да поможет нам в этом досужее Провидение и собственная голова на плечах, не считая грамотных подсказок друзей и критики обильной на язык Пелагеи!

ЧАСТЬ 1

ФРАНЦУЗСКИЙ УГАР

ГЛАВА 1

ДОЛГОЖДАННАЯ ПРИСТАНЬ

Европа. Весна. Какое же неописуемое счастье ступить сухопутному человеку на твёрдую землю и иметь возможность прогуляться не по загону палубы, а в любую сторону, созерцая по пути не волны, а всё новые и новые лица вместо опостылевших до рези в глазах обветренных мордоворотов моряков! Понятное дело, при военных действиях или в условиях старательских работ, разглядывать каждого встречного-поперечного не с руки. Там лишь бы первым кого на опережении подстрелить, либо успеть в авангарде добраться до кимберлитовой трубки. А на воле загляденье, то господин незнакомый навстречу попадается, но не вовремя, так как мы с Дени ещё ни к романтическим приключениям, ни к другой кулачной потехе не готовы, то дамы посреди улицы на тебя накатят. Одна прямо резвым поджарым скакуном впечатывает ноги в мостовую, словно осердясь на белый свет, зато у другой хоть ножки и ровными столбиками от чугунной ограды, но на них такой абажур, что запросто столик на две персоны прикрыть смог бы. Но ведь какое загляденье для сурового мужского взгляда, истосковавшегося по прекрасному. А в целом, улицами гордо шествуют опрятные дамы и девицы в собственном соку, но мимо. Пока мимо. Ведь человеку свойственно надеяться на лучшее. Да что тут беспредметно рассуждать о женском половом вопросе, когда впереди Марсель, а за ним вся обитаемая Франция.

Но вот что можно сказать о незнакомом городе? Очень многое, а если приврать, то и того больше. Но нам ли опускаться до лжесвидетельств, и не ведая о чём говорить и что творить при нашем-то кругозоре путешественников? Поэтому будем живописать по возможности правдиво и доходчиво, не сбивая читателя с географических понятий и социальных устоев среды обитания.

Марсель город как город и крупный порт в департаменте, как сейчас помню, с очень трудным названием. Ничего не скажешь, умный город, раз ещё в средние века обзавёлся университетом. Да что там школы и пристани. Марсель славится во всём мире своей марсельезой! И пока в нём не поживёшь, вовек не узнаешь, что это песня Великой французской революции, которую судя по моим путаным запискам сочинил аж в тысяча семьсот каком-то году не заботясь о последствиях Клод Жозеф Руже де Лиль. Мы её сейчас петь не будем со вставанием из-за столов, потому как к весёлому времяпровождению она не подходит. Да ни к чему и не подходит кроме революций. Вот тогда она к месту во всём своём боевом задоре. А как иначе? Ведь революция, как и песня этого Руже – святое дело для тех, кто её устраивает. И в ней главное – это задорной песней или громовым лозунгом направить народ на стихийный разгул и личным примером показать путь к власти и прочим благам. Конечно, массам тоже достаётся, но, как правило, на орехи. Это вождям бремя диктатуры в желаниях и высокий полёт над людскими стадами. И вроде как из-за облаков, побратавшись с херувимами и прочими бесноватыми наставниками, с суровой справедливостью собственной выделки легко и изящно руками водить над головами соплеменников, карая и милуя, милуя и карая. И всё это непременно под громкую песню. Под марсельезу или похожую на неё музыкальную удаль с утра до вечера, пока новоявленные небожители не хряснутся затылком о земную твердь или лицевой частью в грязь. Правда, это происходит в отдалённом будущем, а людской памятью хранится ещё долее.

А так – Марсель и есть Марсель. Взять Калькутту, то там неприкасаемые и другие особенности европейской колонизации. А здесь все с виду равны. Никто ни в чью сторону публично не плюётся, а если, как я заметил, и презирают один другого, то цивилизованно без немедленного кровопускания. Одним словом, видимая благодать господня и приемлемая людская общага для всех умеренно довольных жизнью. Или как сказал один из древних любвеобильных макаронников: «Покорись судьбе, и она поведёт тебя, будешь сопротивляться, она тебя потащит.»

Вот так и ступили мы на берег прямо в городе славных традиций, к которым нас приобщал ещё в пути капитан клипера «Рваная рубаха» Анри Дюбуа. После всех африканских злоключений хотелось дышать воздухом сухопутной свободы полной грудью и петь марсельезу, которую пока не знали. И мы с Дени весело и в ногу зашагали по улицам прекрасного города Марселя. Однако с непривычки скоро утомились и присели на первую же попавшуюся скамейку в конце бульвара Сен-Гласьер. А мимо праздно струились мадам и месье, а всего более одинокие или попарно фланирующие французские легкокрылые мадемуазели. И моё сердце, да что там сердце!– вся горячая душа старого вояки трепетала флагштоком на ветру, а в голове теснились воспоминания о бурском лазарете и незабвенной милой Аньес. В глазах мутилось, горячее сердцебиение слышалось на весь бульвар, и я немедля обратился к бывшему тореро, надеясь на его испанскую горячность:

–Дени,– сказал я в глубокой якобы задумчивости, – Дени, а не подыскать ли нам какой-либо уютный притон для утех и отдохновения со свободными об эту пору дамами? Ведь нам есть что показать, а тем более рассказать женской половине этого населённого пункта, говоря армейским языком. Про окопы, посвист пуль, фланговые атаки и…

–Дик, – довольно грубо перебил меня Торнадо, – ты опять не вовремя и не к месту задумал посягательство на честь французских дам, возможно, даже публичных. Ведь мы не освоились, не знаем местных обычаев и нравов, а что важнее, так это возможностей здешних женщин. И я тебе сажу по-простому и по-дружески – не парь мне раньше времени мозги. Лучше заглянем в какой-нибудь кабак и пропустим по стакану бордо для укрепления тела и духа.

На это предложение я немедленно согласился.

–Конечно пропустим, мой дорогой друг,– я уже начал воодушевляться предчувствием.– А что до уклада жизни, то мне ещё при первой отсидке один старый галл, прививший азы французского наречия, прояснил порядки здешних домов терпимости законом. А поэтому стесняться…

–Мистер Дик,– официально перебил меня бывший циркач.– Упрямо говорю тебе – мы ещё успеем пройти полный курс практической венерологии и отведать знаменитой французской кухни и её кухарок. А сейчас,– смягчил он тон,– заскочим в ближайший подвальчик, где за бутылкой вина что-либо спланируем и проведём ревизию наших скудных капиталов.

Это было очень разумно и вселяло надежду, что наш тандем не успокоится на достигнутом в этой забегаловке. Мы покинули не насиженную ещё скамью и, пройдя по улице Мансо с десяток ярдов, наткнулись на желанное заведение. Правда не в подвале, а прямо на улице со столиками под зонтами.

Мы благородно расположились подальше от посторонних глаз и, подозвав гарсона, заказали кой-чего перекусить, а чтоб в дальнейшем не отвлекаться от приватной беседы, сразу по бутылке доброго французского вина, особо не интересуясь выдержкой, но спросив о крепости напитка. Когда же стол был накрыт и мы ополовинили свою стеклотару, закусив какой-то морской сволочью, Дени изрёк:

–Ну и что будем делать?

–Как что? Ведь сам предлагал пересчитать капитал и процветать далее, наслаждаясь прелестями дам и мирной жизни.

–Сейчас и пересчитаем, – немедля согласился Дени, зная, что со мной в принципиальных вопросах спорить бесполезно, как и в остальных тоже.

Стали считать. Камни сложились быстро и по нашим прикидкам их хватило бы на месяц скромной жизни при скудном пропитании и без загулов. А вот франки, что нам дал добрейший капитан Анри за один такой же камушек по курсу им же самим и придуманном, я считать отказался, так как за время военного лихолетья успел подзабыть не только основы строгого счёта, а также и грамотного письма. Но Дени сказал, что расплатиться за обед хватит с лихвой и я с радостью ему поверил, ибо верить было больше некому.

Выпив по второй бутылке уже лёгонького вина, мы начали рассчитываться с официантом и я щедро пообещал ему на чай, если он подскажет нам местечко, где можно снять удобную квартирку для двух приличных джентльменов. Оказалось, что в этом заведении и комнаты сдаются, да ещё с полным пансионом. То есть со жратвой и обслугой в виде горничной, однако без права привода гулящих особ под эту крышу. Мы, не особо переча, согласились, и, ударив по такому случаю по рукам уже с хозяином этого милого ресторанчика ещё не старым месье Луи Пердье, быстро заселились в комнатёнке на втором этаже, не особо обращая на спартанскую меблировку, так как не военную палатку и выбирали. Когда хозяин собрался было нас покинуть, Торнадо предложил ему парочку алмазов в счёт уплаты за проживание и просто за франки для наших карманных расходов. Месье живо согласился их купить и с этой поры стал смотреть на нас не столь угрюмо. А когда я от всей души посоветовал месье Луи взять у меня на выбор несколько уроков американского кулачного боя или индийской боевой йоги, француз словно испарился из нашей каморки. Вот так в одночасье мы добились почёта и уважения обслуживающего нас персонала.

Посчитав половину первого дня проведённой удачно и с пользой, мы завалились по своим кроватям вздремнуть до вечерней зари. Я хотел было отметить новоселье, но Дени заявил, что надо поберечь силы для ночи, если и далее всё пойдёт столь удачно. На том и сошлись…

***

Кто не просыпался в незнакомой обстановке после удачных мероприятий свершённых ещё в начале дня? Сначала дикое изумление, затем просто изумление, а напоследок и груз воспоминаний, хотя и выпито было всего ни с чего по предварительным прикидкам.

–Дени, а мы где?– спросил я друга сухим и ломким голосом, который маячил в серой мгле оконного проёма.

–Где, где! В…– и он резко и точно назвал всем знакомый с детства адрес.

Далее друг популярно и доходчиво объяснил мне положение вещей на сегодняшний день по отношению ко вчерашнему, взяв с меня твёрдое слово более никогда не вызывать обслугу с бутылками без его на то согласия. А так как я сходу согласился всем своим обезвоженным организмом, он позволил мне подкрепиться тем, что оставалось на столе. Оставалось не густо, но мне вполне хватило. Результата долго ждать не пришлось, а ожив, я уже бодро и разумно спросил:

–Дружище, а каковы наши планы на вечер?

Дени посмотрел на меня с тоской, но всё же просветил:

–Раз оплатили с пьяной дури номера через нашего домовладельца, то скоро пойдём на улицу Мадлен в заведение мадам Горизонталь под скромным названием «Мулин муж».

С меня сразу слетел весь хмель, я внутренне подтянулся и уже свежим голосом сказал:

–Совершенно верно, друг мой! А я уже было засомневался – помнишь ли ты о намеченном визите и…

–Всё, кончай словоблудие,– грубовато оборвал меня бывший охотник на слонов,– давай, приводи себя в порядок и будем выдвигаться к намеченному объекту.

Не прошло и часа, как мы уже подлетали к весёлому заведению на улице Мадлен. Но лучше бы нам век не видать этого публичного вертепа вместе с мадам Горизонталь и её цыпочками!

Глава 2

ПУБЛИЧНОСТЬ

Публичные дома всяческой терпимости – это величайшее достижение человеческой цивилизации. В современном мире они всецело заменяют вместе взятые библиотеки, театры оперы с балетом, обсерватории и краеведческие музеи. Не напрасно многие сотни лет лучшие мужские умы бились и бьются над сложнейшей задачей узаконенной купли-продажи блудодейства в специально для этой славной цели отведённых местах. Долгие и тёмные многолетия человек одиноко блуждал в грехах сладострастия, впадая в ересь собственного рукоблудства, пока в конце концов милостыню творящий святой Мартын не надоумил первопроходцев полового свободомыслия, что устья телесных чертогов дам можно добиваться не только через завоевание сердца, но и просто за какой-то выгодный продукт или звонкую монету. И всё это без душевного надрыва, слезливых потоков неверности и с тоски жарких обещаний любви до гробовой доски. А уже когда появились первые специально крытые постройки, как лупанарии в Древнем Риме и иже с ними убежища, то это явилось первым широким шагом в сторону процветания европейского человечества в условиях моногамии. Ибо тот же час явилась возможность планирования утоления желаний, а так же возможность контроля за пакостливыми дарами богини Венеры. И с той самой поры расцвета самосознания каждый свободный гражданин, а тем более связанный узами Гименея, стал практически способен даже безлунной ночью высечь своим ретивым огнивом искру сладострастия и осветить ею тёмную дорогу до родного очага. Однако, как это ни прискорбно, но не во всех концах света этот процесс узаконен, хотя и остаётся любимым, но тайным развлечением всякого здравомыслящего человека. И тогда рушатся семьи, полнятся лазареты самыми нетерпеливыми, скудеет казна без соблазнительного налога на движимость, а власть предержащие в ослеплении аскетизма евнухов мысленно поступают подобно тирану Падуи Франческо Второму, который изобрёл пояс целомудрия и впервые напялил его на свою жёнушку. Мол, ни себе, ни людям! А ведь испытай тиран на себе этот механизм, походи раскорякой всю ближайшую семилетнюю войну, исхитрись справить хоть одну из собственных крайних нужд, то вряд ли стал так усердствовать с железом и кожей! Небось придумал бы что посподручнее, вроде лёгкой кованой кольчужки свободного покроя. Хотя с другой стороны, дамам доверяй не доверяй, но всё равно будут жить по принципу – пусть сдохнут все, кто нас не хочет! И что не менее прискорбно – растёт численность как дипломированных, так и подпольных абортмахеров. И стекаются к ним обделённые присмотром женщины в надежде избавления от нежеланного плода, а ведь ещё один древний римлянин говаривал, что абортниц надо казнить, так как они воруют солдат. Но ведь женщина тоже по-человечески на что-то надеется и чего-то постоянно хочет.

Вот и нам с Торнадо всегда хочется перекинуться парой-тройкой тёплых слов с молоденькой женщиной, расспросить её о погоде, здоровье тётушек и семейном положении сестёр и братьев. Иначе за каким чёртом мы попёрлись к мадам Горизонталь и её райским птичкам, которых ещё не видели и не слышали, так как пока ещё стояли на высоком пороге двухэтажного здания под вывеской «Мулин муж».

***