Человеческий фактор

– И ты уверен в успехе? – спросил Епихин.

– Валя! Ровно на сто процентов. И не надо нам тряпок, скоб, пружин и прочего дерьма. Только хорошие станки и дерево. Все. Ну и, конечно, клей, лак. Если дело пойдет, мы оба ангара переведем на сосну. Монополистами, блин, станем! – Долгов расхохотался.

Глядя на него, невольно улыбнулись и Епихин с Катей.

Совещание закончилось.

Казалось бы, все хорошо, все мило и достойно. Но Епихин возвращался домой с саднящим чувством. Да, прибавилось работы, но это его работа, они с Долговым договорились, что снабжение и реализация будут на нем, а вся производственная текучка – на Долгове. Здесь все правильно. Но он не мог не видеть, не мог не понимать, что он здесь только снабженец. Все решения принимаются без него, с ним не то что не советуются, его попросту не ставят в известность, и только когда все решено и даже деньги заплачены, ему сообщают то, что находят нужным. И для того лишь, чтобы нагрузить новыми заботами и хлопотами.

– Ну, ничего, разберемся, во всем разберемся и со всеми разберемся, – бормотал он, глядя в мутное стекло электрички. – Разберемся, дорогие товарищи, разберемся, уважаемые господа… И недолго ждать осталось.

Задевало Епихина и то, как к нему относились рабочие – они попросту его в упор не видели. По любому вопросу обращались или к Долгову, или, в крайнем случае, к бухгалтеру, прекрасно понимая, что Катя не просто бухгалтер, а еще и жена Долгова.

А Епихин…

Ну что Епихин, о чем с ним говорить-то?

Не о чем с ним говорить.

Как-то Епихин, не сдержавшись, все это высказал Долгову, чем поверг того в изумление.

– Валя! – воскликнул он. – Не понимаю! Мы же договорились, что производство на мне. Тебе хочется ковыряться во всех этих проблемах? Я же не лезу к твоим снабженцам, оптовикам, торгашам! Ты возишься с ними и возись. Согласен? Ну, скажи, что согласен!

– Так-то оно так, да вот только…

– Не пудри себе мозги! И не бери в голову! Если рабочие сунутся к тебе со своими болячками – ты первый взвоешь! Попросту взвоешь. Собирайся лучше в Польшу – у них ткани приличные и цена божеская! У нас скоро диваны обивать нечем будет. Я дам тебе адреса, пошатайся там, только осторожней, публика вороватая… Помнишь, у нас как-то была ткань с высоким ворсом да еще и в полосочку… Те диваны за две недели ушли! Вот такую ткань ты должен найти кровь из носу. Заметано?

– Когда?

– В понедельник. Там и загрузись, на машине вернешься, чтоб по дороге ничего не случилось.

– А что может случиться?

– Когда имеешь дело с поляками… Все, что угодно, может случиться. Утруска, усушка, может оказаться, что привезешь совсем не тот материал, который отобрал, оплатил и сам загрузил. Заметано?

– Так пломбы же, – попробовал возразить Епихин.

– Валя! – расхохотался Долгов, как всегда, неожиданно и некстати. – Пломбу ставят люди. Люди их и снимают. Люди ставят новые пломбы, еще краше прежних! Я так понимаю – если наши на луну слетали, то и пломбы сообразят, как потревожить. Заметано?

– Деньги.

– Сегодня нету, но я Кате уже дал команду. Дня через два-три получишь. А пока вертись на собственных накоплениях.

– Там тех накоплений…

– Не ворчи, Валя. Через три дня восполнишь свой тайничок, сундучок, чулок или где ты их прячешь!

Такой вот разговор состоялся у Епихина с начальством и, как всегда, оставил чувство тягостное и даже с ноткой оскорбленности. Это надо признать – Епихин частенько чувствовал себя оскорбленным и далеко не всегда для этого был повод. Он мог обидеться на машину, которая обрызгала его водой из лужи, на кошку, которая некстати дорогу перебежала, обижался он и на красивую девушку Жанну, хотя ей свои обиды не высказывал, в себе носил, пока они не рассасывались, как может рассосаться доброкачественная опухоль.

Все было, как обычно, – Фатима смуглой своей дагестанской улыбкой блистала за стойкой бара, к вечеру постепенно подходили постоянные посетители, рассаживались за любимые свои столики, издалека показывая Фатиме, чего они хотят и сколько – кому большой бокал, кому маленький, а кто-то решается на стопку водки. Жесты знакомы, всем понятны. Многие здороваются, хотя нигде, кроме этой забегаловки в полуподвале у Белорусского вокзала, не встречаются.

Пришел Епихин.

Еще от входа помахал Фатиме рукой, показал растопыренной ладонью, что бокал ему нужен один, большой, а пиво, как обычно, – «Невское светлое». Фатима кивнула, жестом спросила, нужны ли фисташки, Епихин развел руки в стороны, мол, а как же иначе, что же это за пиво без фисташек. Фатима показала баночку – дескать, фисташки будут получше, порция побольше и, конечно, подороже. Епихин в ответ кивнул – конечно, давай, где наша не пропадала. И сел за свой давно уже облюбованный столик в углу.

Это был тот самый день, когда к Фатиме зашли те самые двое парней, которых уже больше недели пытался увидеть Епихин.

Пришли.

На этот раз и Михась, и его толстоватый приятель Алик были молчаливее, как бы присмиревшие – не то чего-то ожидали, не то что-то у них случилось. Не кричали по мобильнику, не шумели, приветствуя Фатиму. Пришли, сели, уставились в стол, и оторвался Алик от стола только на секунду, чтобы показать Фатиме два растопыренных пальца, дескать, два бокала и больше ничего. У обоих были сумки, они повесили их на спинки своих стульев.

Нынче в Москве редко увидишь человека, у которого не было бы при себе сумки, портфеля, саквояжа, а то и просто целлофанового пакета с портретами или Божественной Аллы или Филиппа Великолепного. И у этих двоих тоже были сумки, черные, мешкообразные, с «молниями», защелками, замочками и прочими железками, которые должны были каждому знающему человеку на расстоянии подсказать, что хозяин этой сумки – не хухры-мухры, с ним надо поосторожней, с ним надо ухо востро.

Подходили все новые посетители, Епихину пришлось сдвинуться со своим стулом, к нему подсели уже знакомые девицы в обтянутых джинсах, поздоровались со значением, как бы присматриваясь к нему, как бы примериваясь, он откликнулся – подвинул к ним пепельницу и уже этим дал понять, что их увидел разговор возможен, и кто знает, кто знает, чем этот разговор закончится.

Но все это была мишура, все это была игра, может быть, даже талантливая – это когда игры никто не замечает. Смысл и суть передвижений Епихина были в другом, ему нужно было как можно ближе поставить свой стул к сумке Михася, которая теперь болталась совсем рядом, ему достаточно было опустить руку вдоль стула, и он касался этой самой сумки с «молниями», замочками и защелками.

А дальше пошел его непроизносимый разговор со Следователем, разговор, который возникал все чаще – каждый раз, когда Епихин совершал нечто необычное. Да, свои действия он называл просто необычными, не более того.

И уж никак не криминальными, упаси боже!

– Скажите, Валентин Евгеньевич, а почему вам понадобилось именно в тот день прийти в пивной бар, или, как вы его называете, в эту забегаловку? Что вы там делали?

– Пиво пил.

– Один?

– Да… Правда, потом ко мне подсели две девушки…

– А почему они подсели к вам?

– Больше не было свободных мест. А может быть, я им понравился. Или они мне.

– Вы с ними знакомы?

– Ну, как знакомы… Иногда сталкиваюсь с ними в этом баре, но назвать это знакомством… Не знаю.

– Но вы так удобно расположились, что как раз за вашей спиной оказались эти два парня…

– Не знаю, кто у меня оказался за спиной, но я пришел едва ли не первым, бар еще был пуст. Почти все посетители пришли позже и садились где кому нравилось.

– Вы разговаривали с этими ребятами?

– Я разговаривал с теми, кто был передо мной, а не с теми, кто за спиной.

– Кто это может подтвердить?

– Девушки и подтвердят.