Будет немножко больно

– Взял?

– Нет, нельзя было… Он бы догадался.

– Правильно. Молодец.

– Ты видела, в подъезд кто-то заходил?

– Он тоже вошел в его квартиру? И видел тебя?

– Не успел.

– Ты с ним что-то сделал?!

– Немного… Дихлофос подвернулся… Ничего, отойдет. Это не смертельно. Свет, вот моя добыча. Чемоданчик… Можешь посмотреть, но ничего не бери. Ох, чуть не забыл. – И Андрей отдал ей пачки сторублевок.

– Да ты удачливый грабитель! – восхитилась Света.

– Немного есть.

– Не тем ты занимался до сих пор, Андрей! Ох, не тем!

– Ну вот и вышел на свою дорогу. – Он усмехнулся. – Отвези в нашу берлогу и спрячь. В подвале, в картошку зарой. И мотай оттуда. А днем я тебя найду дома.

– Заметано, – ответила Света и, опустив стекло шлема, села в седло. На этот раз Андрей даже не сделал попытки поцеловать ее. Включив мотор, она почти бесшумно выехала на трассу и только там набрала скорость.

Пробравшись к гаражам, Андрей некоторое время лежал за оградой, но ничего подозрительного не увидел. Окна были погашены, «Мерседес» стоял посреди двора с распахнутыми дверцами. Перевалив через ограду, он нашел в темноте железную дверь, протиснулся в нее. Постоял, прислушиваясь, и проскользнул к своему лежаку. «Неужели обошлось?» – подумал. Над крышей гаража звезды сияли по-летнему густо и ясно, но узкий месяц побледнел, сместился к городу и теперь отражался в перламутровой крыше «Мерседеса». Прошумел утренний ветер в ветвях деревьев. На фоне светлеющего неба раскачивались колючие листья чертополоха, лиловые кисти тяжелых цветов.

«Ключи!» – вспомнил Андрей. Нащупав в кармане связку, он поднялся, чуть враскачку вышел на середину двора и, проходя мимо «Мерседеса», уронил ключи в пыль. Не останавливаясь, прошел к водопроводному крану и, подставив голову под холодную струю, еще раз осмотрел двор. Напился, ополоснул руки, смывая с них ночные похождения. Вернувшись, снова лег и закрыл глаза.

Сна не было, опасность выветрила остатки хмеля, и он смог восстановить каждый свой шаг. Даже теперь, вспоминая неожиданную встречу в квартире Заварзина, Андрей чувствовал, как сердце его начинало биться учащенно. Хорошо все– таки, что не пришлось применить топорик. Он вспомнил, что был в перчатках, – Света увезла их вместе с чемоданчиком. Значит, и здесь вроде ничего не забыл.

С этой мыслью Андрей заснул. Ему снилось, что он бежал босиком по холодной проселочной дороге, над ним при ясном дне горели неправдоподобно громадные звезды. А бежал он длинными тягучими прыжками, стремясь как можно реже касаться дороги – в пыли время от времени попадались торчащие гвозди. Ему везло – гвоздь он замечал рядом со ступней, в метре, а то он оказывался как раз между пальцами. Гвозди торчали из дороги все гуще, но он оставался неуязвимым, ему везло. И что-то заставляло его бежать, не останавливаясь, дальше, дальше… А проснулся он, когда все уже были на ногах, неприкаянно бродили по двору, прикладываясь то к водопроводному крану, то к остаткам пива.

Заварзин медленно прошел по своей обесчещенной квартире, поддал ногой коробку, запутался в какой-то тряпке, с раздражением отцепил ее от ноги. Внимательно осмотрел подоконник, форточку, пол возле окон – никаких следов. Включив свет в прихожей, долго рассматривал диковинные замки, которые, казалось, обещали жизнь спокойную и надежную. И на замках не нашел ни царапины. Вздохнув, Заварзин прошел в ванную и подставил голову под струю холодной воды. Боль в затылке отпускала, но совсем не исчезала и через несколько минут наваливалась снова. Заварзин знал, что теперь до самого вечера ему придется страдать – похмелье он переносил тяжело. Утренняя рюмка не помогала, от нее становилось еще хуже. После короткого облегчения боль возвращалась, к тому же угнетало ощущение подавленности, бессмысленности существования, а это было еще неприятнее. Он знал – маяться ему часов до пяти вечера, потом можно выпить немного водки, вот тогда она поможет, не раньше.

Заварзин прошел в комнату, нащупал кресло и осторожно опустился в него. Глаза его, казалось, не могли двигаться, и, чтобы посмотреть в сторону, он вынужден был поворачивать голову, а каждое движение оживляло задремавшую боль, она вспыхивала, медленно набухала, раздувалась и вот уже, округлая и несуразная, ворочалась где-то в затылке, перемещалась к виску, и было такое ощущение, будто бугром выпирала изо лба. Заварзин некоторое время сидел с закрытыми глазами, но все-таки нашел в себе силы собраться.

– Хватит, – сказал он как-то искаженно, но, поняв, что слово это получилось у него невнятно, повторил уже четче: – Хватит стонать. Рассказывайте, Илья Матвеевич.

Перед ним сидел человек, который, похоже, страдал не меньше – лицо его было закрыто мокрым полотенцем, изредка он тихо, сквозь зубы не то постанывал, не то поскуливал. Голдобов пошевелился, подтянул к себе вытянутые ноги, распрямился в кресле, снял с лица полотенце. Было такое впечатление, что он сутки напролет рыдал – красные опухшие глаза, пятна на щеках, бесформенный нос. Но ночные страдания отразились не только на глазах Голдобова, он словно потерял уверенность в себе, выглядел слабым, почти беспомощным.

– Саша… Значит, так… Все, как договаривались. После двух я подошел к дому…

– Кого-нибудь встретили?

– Никого. Ни единой души.

– Дальше. – Заварзин снова откинул голову на спинку кресла, глядя на посверкивающую хрусталиками люстру. Колкие искорки отдались в голове новой болью, и он прикрыл глаза.

– Вхожу. Что-то меня насторожило… То ли скрип какой, то ли шорох, не знаю. Включаю в прихожей свет – все спокойно. И тут увидел возле туалета, у самой двери… Вроде как мусор, набросано, беспорядок, коробки валяются. Подумал, может быть, кот… Но у тебя нет кота. Дверь в туалет прикрыта не полностью, коробки не позволяли. Заглядываю в туалет… И тут мне в глаза струя какой-то гадости… Боль дикая… Я закрываю глаза и чувствую, что струя бьет мне в нос, в рот. Рванул в комнату, упал на пол, катаюсь по этому ковру… Сколько это продолжалось – не знаю, не могу сказать.

– А дальше?

– Вдоль стен пополз в ванную. Знаешь, было такое чувство, что если они еще в квартире – пусть добивают.

– Сколько их было?

– Не знаю. В какой-то момент я пробрался к двери и убедился – заперта. Значит, ушли. Чемодан исчез. Когда в глаза плеснули, я стоял с чемоданом. И выронил. Наверно, они и прихватили, уходя.

– Так… Значит, знали, что вы придете? Получается, что попросту поджидали вас?

– Не знаю, Саша… Не знаю.

– Утечку информации допустили, Илья Матвеевич. Нехорошо.

– Заткнись, Саша… Подумай лучше, кому проболтался ты… Ведь они знали, что тебя в эту ночь не будет? Откуда? Только от тебя самого. – Голос Голдобова окреп, в нем появилась привычная властность.

– Неужели знали? – Заварзин неосторожно опустил голову и тут же снова откинулся на спинку кресла. – Неужели знали? – с сомнением проговорил он.

– Вот и подумай. – Голдобов сидел с красными, распухшими глазами, в мокрой майке, со всклокоченными волосами и смотрел на Заварзина зло и ненавидяще. – Из-за тебя я подзалетел, Саша. Еще хорошо кончилось. Могли и чем потяжелее ударить. Так что поприкинь – кто мог знать? И заодно подумай – у кого могли быть ключи от твоей квартиры. Когда я входил сюда – замки сработали четко. Они не были взломаны. Окна заперты изнутри. Думай, Саша, думай. Тебе вообще не мешает почаще думать, а то, я смотрю, ты как-то расслабился.

– Никак полегчало? – усмехнулся Заварзин в потолок.

– Да, мне стало легче. Но не думаю, что тебя ждет такое же облегчение, Саша. Подумай, что они могли искать, что могли найти. Про мой чемоданчик никто не знал, это точно. Только в последний момент я решил забросить его сюда. В последний момент.

– Я знал об этом раньше, – неуверенно проговорил Заварзин.

– Вот это меня и смущает. Там у тебя в холодильнике что-то есть… Похмелись, не страдай.

– Не могу, – жалобно сказал Заварзин. – Похмеляться не могу… Хуже будет.

– Значит, еще не спился. Это хорошо. Глядишь, сгодишься на что-нибудь… Не очень ответственное.

– Ладно, не добивайте. – Заварзин поднялся с кресла. – К вечеру буду в норме.

– До вечера еще много чего случится. – Голдобов снял с дивана рубашку, надел ее, пытаясь приобрести вид если и не бравый, то хотя бы приличный, прошел в ванную.

Оставшись один, Заварзин закурил, подошел к окну. Рядом стояла небольшая табуретка, видимо, для того и предназначенная, – он встал на нее, и лицо его оказалось как раз на уровне открытой форточки. Так и курил – вдыхая свежий воздух и выпуская дым на улицу. Услышав, что Голдобов вышел из ванной, он положил окурок на палец и щелчком послал его в верхушки деревьев, которые раскачивались под окном.

Направляясь на кухню, Заварзин невольно задержался у туалета. Увидев два латунных патрона, поднял их, взвесил на ладони, раздумчиво подбросил несколько раз, словно не зная, как с ними поступить, – что-то его озадачило. Поколебавшись, опустил желтые цилиндрики в карман пиджака.

Решив позвонить Подгайцеву и уже начав набирать номер телефона, Заварзин остановился, что-то сдерживало его, что-то все время настораживало. С подозрением посмотрев на телефонную трубку, он медленно положил ее на рычаги. Его небольшие глазки, обрамленные короткими жесткими ресницами, еще раз обежали квартиру. На крупном лице Заварзина застыло выражение злости и беспомощности. Взломай ночные гости дверь, все было бы ясно – грабеж. За каждой добротной дверью этой мелюзге вонючей мерещатся видики, магнитофоны, кассеты и прочая дрянь. Если бы остались следы на форточке, на подоконнике, тоже ясно – забрались с крыши. Но ведь здесь, в квартире, шел самый настоящий обыск – вот что более всего смущало Заварзина. Вывернутые ящики, ссыпанные на пол коробки, пакеты говорят только об одном – что-то искали.

Но как они могли попасть сюда, как проникли? С выражением полнейшего недоумения Заварзин еще осмотрел замки – они уже не вызывали в нем ощущения неуязвимости. И, выглянув во двор, он ничего подозрительного не заметил. Никто не следил за ним, никто не поджидал. И «Мерседес» стоял на обычном месте, призывно сияя на солнце. Впервые Заварзин поймал себя на том, что не испытывает при виде этой машины ни радости, ни волнения и не хочется ему сесть за руль на зависть всем прохожим. А ведь еще вчера каждая поездка была для него маленьким праздником…

Все-таки подошел Заварзин к телефону, пересилил себя. Позвонил в приемную Голдобова.

– Привет, – сказал он краснокудрой Жанне. – Какие новости? Илья Матвеевич интересуется.