Гражданин начальник

– Ну, тогда ладно, – кивнул Манякин, будто уяснил для себя что-то важное. Повернувшись к Ерцеву, он развел руками – вот так-то, брат!

Пафнутьев посмотрел вслед неторопливо удаляющимся операм, вздохнул протяжно, снова склонился над следом протектора.

– Повезло тебе, Паша, с операми, – посочувствовал Худолей. – Те еще оперы.

– Да мне и с тобой повезло.

– А что я? Я в порядке! Знаешь, какой я фотограф? Нет, скажи – знаешь, какой я фотограф?

– Тебе на резкость сегодня не нужно наводить? – усмехнулся Пафнутьев.

– А, вон ты о чем… Я уже с утра, Паша, свою резкость в порядок привел.

– На заборе нашел что-нибудь?

– Ох, забыл! – Худолей трусцой побежал к забору, в который врезались утренние мотоциклисты.

– Да не по следам же! – простонал сквозь зубы Пафнутьев. – Затопчешь!

– Не боись, Паша, я их уже на пленку заснял. Не боись. Все у нас с тобой будет прекрасно. Ты даже удивишься. Преступников мы возьмем тепленькими. И одного, и второго.

– Пока я вижу только одного тепленького.

– Нехорошо говоришь. Очень нехорошо. Ведь я знаю – совесть тебя, Паша, просто замучает. Ты же спать не будешь, пока не позвонишь и прощения не попросишь за свои несправедливые слова. Но лучше не звони. Считай, что я тебя простил. И надеюсь на взаимность. Ведь я могу надеяться на взаимность?

– Конечно, Виталий. Сказал, будет, значит, будет.

– Все, Паша! Бегу! Даже если на том поганом заборе ничего не найду… Да я знаешь что сделаю… Со своей куртки соскобы соскоблю! Собственной кровью доски повымажу! Морду свою отвратную в грязи отпечатаю, чтоб легче тебе было злодея изловить! Бегу!

И, неловко вскидывая коленки, Худолей побежал какими-то прыжками разной длины – то далеко прыгнет, то чуть ли не на месте остается, но к забору тем не менее приближался.

– Крепко же тебя похмелка прижала, – пробормотал следователь озадаченно.

Возвращался Пафнутьев один. Медленно вышел из переулка, постоял на перекрестке, на том самом месте, где сделал последние свои шаги по земле Николай Пахомов. «Вот здесь, у этого киоска, и настигла его картечь, как утверждает прокурор Анцыферов, – не без ехидства подумал Пафнутьев. – Ну что ж, начальству виднее».

Была во всем случившемся странность, которая не давала следователю покоя. Он чувствовал, что, найдя ей объяснение, поймет остальное – зачем понадобилось совершать убийство среди бела дня, на глазах прохожих? Какой смысл в этой театральности, вызове, в этом кураже?

Понимаю – решили парня убрать. Заслужил ли, знал ли что такое, чего знать ему было не положено, плохо хранил чужие секреты, неважно. Главное – решили убрать. Но ведь можно его подстеречь и на дальнем перегоне, можно остановить на трассе, в лесу… Вон недавняя история… Какой-то шизик пятерых водителей убил, мстил за что-то оскорбительное. Останавливал машину, просил подбросить на окраину города, садился на заднее сиденье. И в момент остановки в безлюдном месте стрелял водителю в затылок из малокалиберного пистолета. Выстрела почти не слышно, водитель падал на руль, шиз выходил и исчезал.

Здесь же нечто вопиющее. Фильмов насмотрелись, что ли? Там на каждом шагу происходит что-то похожее… Неужели подростки? – осенило Пафнутьева. – Да и свидетели рассказывают, что после выстрела они смеялись, выкрикивая что-то озорное…

Но водитель директора – не просто шофер, это доверенное лицо, помощник, хранитель семейных и деловых тайн своего шефа. Вряд ли он мог связаться с какой-то шелупонью, у них не могло быть общих дел, интересов, конфликтов… Но чтобы вот так, с мотоцикла, на ходу, влепить в грудь заряд из обреза, который к прицельной стрельбе вообще не приспособлен… Сноровка нужна. Хладнокровие. Натасканность… Нет, это не подростки. Те увлечены скоростью, самими собой и подружками, которые повизгивают за спиной на крутых виражах.

«В то же время, – продолжал бормотать про себя Пафнутьев, – мы должны признать, что на подобное не идут без предупреждений. Наверняка чего-то от него добивались и, лишь убедившись в бесполезности, могли пойти на крайние меры. Если, конечно, это не шалость, не картежный проигрыш, не риск ради риска…»

Оперативники ушли, получив задание. Жена, дети, работа, начальство, автобаза, собутыльники, любовницы, слабости и увлечения – все это должен был проработать Манякин, сам вызвался. Ерцеву достались рокеры, моторынок, дорожники, гаишники. В конце концов, надо плясать от того, что мотоциклисты – люди дорог, и появилась у них в последнее время забава – стрелять на ходу из обрезов по дорожным знакам. Вокруг города не осталось ни одного не расстрелянного знака. А в таких случаях происходит неизбежное – рано или поздно шалунам надоедает стрелять по бессловесным жестянкам, хочется кой-чего острее, рисковее.

«Но среди бела дня? – который раз воскликнул про себя Пафнутьев. – Вот загадка! Вот что не вписывается ни в какую схему! Рокерная публика смела и отчаянна в стае, среди своих». Ему приходилось иметь дело с этими бесстрашными владыками ночных городов – когда они в стае, к ним лучше не подходить, друг перед дружкой выпендриваются. А один на один – и смотреть не на что. Трусоваты.

Есть надежда, что у Худолея получатся снимки протектора. Но они заработают, когда найдется мотоцикл. А это непросто, мотоциклисты носятся без номеров, крадут машины друг у друга, одалживают, меняются колесами, шлемами, колясками…

Что еще? Худолей настрогал с забора щепок – на них могут обнаружиться следы мотоцикла, ворс от куртки, кровь… Но все обретет доказательный смысл лишь с появлением подозреваемого… Вот тогда обследуем его, определим группу крови, с пристрастием осмотрим мотоцикл…

А пока… Полная неопределенность. Но надо что-то доложить Анцыферову. Мечется, наверно, по кабинету в ожидании новостей. Уж если его потревожили сверху, не успокоится, пока не доложит о победе. Очень любит докладывать о всевозможных свершениях. И правильно, это надежный путь наверх. Пусть о неудачах и срывах докладывают другие. Анцыферов прекрасно знает, что отсвет провала неизбежно ложится тенью на человека, который сообщил о нем. Не зря древние правители казнили гонцов, приносящих печальные вести.

По дороге Пафнутьев решил заглянуть еще в одно место – был у него заветный человек, с которым ему было необходимо переброситься несколькими словами, чтобы вернуться в мир естественных понятий, далеких от кровавых происшествий. Это был Аркадий Халандовский, носитель здравого и насмешливого отношения к чему бы то ни было. Если он и приворовывал, то даже с неким чувством правоты, полагая, что обязан это делать, чтобы не выглядеть белой вороной. Он мог быть щедрым и не скрывал того, что это недорого ему обходится. Халандовский знал многих влиятельных людей в городе, и далеко не со всеми у него были добрые отношения. Но вел себя осторожно, на рожон не лез, храня чужие тайны и собственное благополучие.

Подойдя к небольшому гастроному, занимавшему первый этаж жилого дома, Пафнутьев воровато оглянулся, втянул голову в плечи, сразу сделавшись меньше и зависимее. В магазине, не оглядываясь по сторонам, прошмыгнул мимо продавца и скрылся за тощей картонной дверью. Продавщица покосилась на него, но, видимо, повадки Пафнутьева отвечали ее представлениям о людях своих, надежных, и она даже не спросила, кто он, куда направляется и вообще по какому такому праву проникает на запретную территорию.

А Пафнутьев бочком, бочком, как это делают люди невысокого положения, но пользующиеся благосклонностью торговых, транспортных, гостиничных и прочих служб, мимо ящиков, коробок, банок протиснулся к двери, на которой была прикреплена маленькая фанерная дощечка с надписью: «Директор А. Я. Халандовский». Осторожно толкнув дверь, с выражением шаловливым и самую малость заискивающим, Пафнутьев заглянул внутрь, готовый тут же уйти, если окажется некстати.

– А я – Пафнутьев, – сказал следователь.

– А я – Халандовский, – улыбнулся смуглый мохнатый мужчина. Это была их обычная форма приветствия. Произнося «А я – Халандовский», он просто называл свои инициалы и фамилию. – Заходи, Паша, рад тебя видеть, – полноватый директор, влившийся в затертое кресло, сделал попытку подняться, но тут же снова упал на сиденье. – Что-то давно тебя не видать? Все ловишь?

– Ловлю, Аркаша, ловлю! Без сна и отдыха.

– Садись, отдыхай… – Халандовский приглашающе махнул рукой в сторону свободного стула. – Слышал, у нас тут на углу сегодня утром ахнули одного?

– Вся прокуратура гудит об этом! Начальник милиции с утра прокурору нагоняй дал, – Пафнутьев сознательно выдавал служебную тайну. И Халандовский, конечно, оценил доверие следователя. – Кого ахнули, Аркаша?

– Лукавишь, – усмехнулся Халандовский. – Уж если в дело вмешался генерал Колов, если твой недоделанный Анцыферов тебя ко мне посылает…

– Сам пришел, – успел вставить Пафнутьев. – Никто не посылал.

– Тогда ладно… А кого порешили при ясном солнце и скоплении народа… Персонального водителя директора управления торговли Голдобова. У самого же Голдобова – железное алиби. На юге он. В Сочи. Отдыхает.

– А при чем тут алиби? – невинно спросил Пафнутьев. – Разве оно ему требуется?

– Не знаю, как в данном случае, – Халандовский из-под мохнатых бровей испытующе посмотрел на Пафнутьева, прикидывая, насколько можно довериться. Его большие, чуть навыкате глаза, наполненные непреходящей грустью, выдавали, как больно и огорчительно видеть ему текущую вокруг жизнь. Уши директора гастронома настолько заросли и снаружи, и внутри, что Пафнутьев постоянно удивлялся, обнаруживая, что Халандовскому как-то удается слышать слова собеседника. Из носа у него тоже торчали пучки шерсти, и опять удивительно – как он может дышать? И из распахнутого ворота рубахи выпирала мохнатая грудь, вздымавшаяся мерно и тяжело. – Не знаю, насколько ему нужно алиби в данном случае, – Халандовский настораживающе поднял волосатый указательный палец, – но иногда оно требовалось ему позарез. И всегда находилось. Ты меня понял, Паша? Алиби у Голдобова было всегда, есть оно у него и сейчас.

– Так, – протянул Пафнутьев, втискиваясь в угол кабинетика, выгороженного, по всей видимости, из спальни бывшей здесь когда-то квартиры. – Обычно персональным водителям много известно, но воспитание не всегда позволяет им с должной осторожностью относиться к своим знаниям.

– Как приятно поговорить с умным человеком! – воскликнул Халандовский с искренним восхищением.

– А чем занимается водитель, когда начальник в отпуске?

– Видишь ли, Паша, у Голдобова с водителем были отношения… Хорошие. Настолько, что они и в отпуск ездили вместе.

– Ишь ты! Что же это за дружба такая? Уж не любовь ли?

– Ни то, ни другое, Паша, – Халандовский в упор посмотрел на следователя. – Для дружбы у него есть более влиятельные люди… Твой шеф, например.

– Анцыферов?!

– Паша, я стараюсь не произносить вслух имен больших людей. Не надо. Это… чревато. Ты, к примеру, выскажешь восхищение, а кому-то покажется, что в твоем голосе прозвучало осуждение, издевка.

– Ну хорошо, для дружбы у него были люди… С этим ясно. А для любви?