День Святого Соловья. Трагикомедия

Наконец Дыба уселся. И сразу потянулся к кружке с брагой.

– Пить охота, как перед смертью, – вяло пояснил он. – Видать, упарился.

Гости сначала чинно пили самогон, запивая брагой. Потом начали, щадя организм, больше налегать на вино, обильно закусывать. Но вскоре все равно многие захмелели, пошли шутки-прибаутки, а там и песни с пляской. Гарцевали сперва в третьей, самой просторной комнате Федькиной хаты, совершенно пустой и, видимо, от того самой светлой.

Валька Замумурка ни на минуту не отходила от Степки Барбацуцы. То поглаживала по руке, то в глаза заглядывала, то о здоровье спрашивала. Нравился ей хлопец – симпатичный, улыбчивый и совсем не заносчивый, хоть и городской. Он сначала благодарно улыбался молодке да все больше помалкивал, потом стал робко обнимать за плечи. А позже, кажись, после четвертого или пятого стопаря уже не стеснялся вовсю целовать и тискать, что неприятно задевало Луку Кукуйко, сидевшего напротив.

Солдатик пил небольшими порциями, чокаясь с ветфельдшером и старой Рябчихой. Но вскоре и эта троица изрядно захмелела и начала оживленно трепаться, перебивая и не слушая друг друга. Особенно старалась пьяная Рябчиха, кудахтала громче всех и размахивала толстыми руками так, что в доме гулял ветер.

Медленно, но неуклонно хата Соловья превращалась в гудящий, роящийся улей.

А в это время жена ветфельдшера Грицька Горелого потчевала с ложечки наваристым бульоном бледного Дерипаску. Он лежал на кушетке в светелке и, блаженно улыбаясь, чамкал своей вставной челюстью. Благоверная супружница Грицька – дородная, сорокалетняя Оксана – была приятной собеседницей.

– Болит рука, Ляксей Ефимыч? – спрашивала она, взирая на раненого с сочувствием и лаской.

– Не сильно, – отвечал он, украдкой поглядывая на красивое лицо женщины из-под рыжих лохматых бровей.

– А больше ничего вас не беспокоит? Голова или ребра? – допытывалась она с пристрастием сестры милосердия.

– Да нет! – молодцевато встряхивал головой Дерипаска и с благодарностью улыбался своей сиделке.

Досыта накормив подопечного, Оксана включила телевизор и присела на стульчик, стоящий рядом с кушеткой.

Дерипаска лежал, прислушиваясь к дыханию дивной женщины, и хмелел от тепла и ее присутствия.

В хате Соловья шел пир горой. Мужики и бабы, уже крепко упившиеся, гарцевали, как молодые жеребцы в стойле. Сам Федька, косой и ухмыляющийся, залихватски растягивал меха старенькой гармошки, наяривая что-то из народных мотивов.

Валька, сидевшая до того с задумчивым видом возле Степки, не выдержала и тоже пошла в пляс, потянув за собой кавалера. Тот, сначала поддавшись, вдруг заартачился, сник и сел на свое место. Валька досадливо махнула рукой и, задорно виляя бедрами, пошла выбрасывать легкомысленные коленца. К ней тут же подкатил раздухарившийся от хмеля Кукуйко. Обхватил лапами молодку за стан и закружил.

– Ой, гоп та и все, кума паску несе! – орал он неистово.

– Вот тебе и старик, едрена корень! – закричал в самое ухо Барбацуце завклубом. – Смотри, хлопец, уведет у тебя девку!

Степка неопределенно пожал плечами, не зная, что ответить. Но отвечать и не пришлось – Вездеходов вдруг, как ошалелый, подпрыгнул и, сорвавшись с места, пошел в присядку. За ним, подхватив подол широкой картатой юбки, понеслась Ксенька Муха.

– Куды тебе, бабуся?! – рявкнул ей вдогонку хохочущий Грицько.

– Да яка ж я бабуся, коли я ще кручуся! – ответила ему речетативом Ксенька и хотела сделать какой-то умопомрачительный пируэт, но не устояла на ногах и грохнулась среди пляшущих, зацепив локтем Соловья. Ей помогли подняться и хотели подвести к скамейке. Но старая вырвалась и опять пошла притопывать и подпрыгивать.

– Эге, кума! – загорланил ей Лука. – Зайду как-нибудь к тебе вечерком, проверю, так ли ты горяча и в другом деле.

– Никто не обижался! – хихикнула Ксенька, но уже было видно, что она умаялась.

Проскакав еще один круг, старая плюхнулась на лавку и принялась заправлять под платок свои разметавшиеся седые космы.

Немыслимый тарарам стоял в хате Соловья. Самогон, брага и вино лились рекой. Гости все больше хмелели. Вот уже один, икнув, понес чепуху. Другой, дернувшись, сполз под стол. Третий, чумной и ничего не видящий, завалился под печку. Но это были слабаки, коих пока насчитывались единицы. Основная масса Федькиных гостей еще и не думала сдаваться.

– Ты чего не захотел со мной танцевать? – спросила Валька у Барбацуцы, когда музыка, наконец, стихла. В игривом вроде бы тоне молодки чувствовались нотки обиды.

– Да постеснялся я, – криво ухмыльнулся Степка. – Не умею я так…

– Пообещай, что больше не будешь стесняться, – попросила Валька, поглаживая колено парня.

– Обещаю! – ответил он и с наслаждением провел рукой по ее пышному бедру.

Молодка поймала Степанову руку и прижала к своему боку. В этот миг Барбацуца передумал идти искать телефон, чтобы позвонить в Мурдянск и рассказать Натали об аварии, хотя только что собирался это сделать.

После непродолжительного застолья опять начались пляски. Только Соловей растянул меха своей гармошки, как к Вальке тут же подскочил, будто молодой козлик, старый Кукуйко. Но она, горделиво смерив его взглядом, подхватилась и потянула танцевать Степку.

Лука кисло осклабился и загреб с собой Ксеньку.

Гарцевали, словно взбесившиеся лошади, все. Кроме дембеля. Тот сидел за столом и, с явным удовольствием попивая компот, принесенный кем-то из гостей, наблюдал за танцующими.

– Солдатик, не скучай! – окликнула его хмельная Сонька Бублик и потянулась к нему через стол целоваться.

Снегопад продолжался.

Глава 5

Уже хромовые шоры ночи скрыли небесный свет, когда ветфельдшер Гриць Горелый причалил к родному очагу. Хлюпая носом, что-то напевая и матерясь, он долго возился в сенцах, скидывал свой куцый кожух, джинсовые штаны на вате и разбитые валенки. Затем, путаясь в кальсонах, возник в дверях прихожей и затуманенным взглядом стал выискивать жену. Та выглянула из кухни.

– Явился, красавчик?

– Да-с! Доплыл! – отчеканил он и двинулся в светелку.

Но в его состоянии попасть в проем двери было непросто. Грицька повело то в одну, то в другую стороны, ударило сначала о грубу, потом о платяной шкаф. Подоспевшая Оксана подхватила мужа, уберегши его от неминуемого падения.

– Зачем же ты так нажрался? – корила она Грицька, волоча его в спальню. – Уже вроде бы и не пацан, меру знать должен бы!

Дотащив, бросила обмякшее тело на кровать и начала стаскивать с него подштанники, а потом – и провонявшийся сивухой свитер. Гриць все пытался поймать Оксану за руку. И, наконец, поймав, со смехом потянул к себе.

– Иди сюда, сударушка, приласкаю!

– Куда тебе! – засмеялась и она. – Ты и трезвый-то не больно силен, а уж в таком состоянии и подавно.

– Это я не силен? – обиделся Горелый, силясь приподняться и опереться на локоть.

– Ладно, ладно, я пошутила! – успокоила мужа Оксана и, выдернув свою руку из его руки, присела на краешек кровати. – Тебе нужно отоспаться.

– А как наш раненный? – вдруг вспомнил Гриць.

– Да нормально, – ответила женщина, прикрывая пьяного одеялом. – Я покормила его бульоном, и он уснул.

– Надо бы как-нибудь отправить его в больницу, – пролепетал Горелый, уже засыпая.

– Как? Снега ведь вон столько намело…

На улице послышался натужный рокот трактора. Это бригадир послал на расчистку улицы кого-то из самых трезвых трактористов.