Бэтман Аполло

– Секрет воскрешения мертвых прост, – сказал он. – Он в том, чтобы соединить мертвый витраж со светом сознания. Лимбо – это темный фоточулан, где хранится немыслимое число негативов… Только поймите, пожалуйста, сразу – никакого реального чулана, где хранятся темные витражи, нет. Витражи, негативы – просто сравнение. На самом деле это сложнейшие информационные коды, указывающие свету, каким стать и как меняться. Мы называем их анимограммами. Это и есть души в загробии. Мертвые души. То есть подробнейшие отпечатки бывших живых душ. Чертежи, по которым их можно на время воссоздать. Они хранятся в памяти Великого Вампира. Лимбо, таким образом – это и есть память Великого Вампира. Или, как иногда говорят, Вечная Память. Именно туда мы и ныряем. Хранящиеся там анимограммы могут возвращаться к жизни по воле внешнего наблюдателя.

– А когда они оживают для внешнего наблюдателя, – спросил я, – они действительно оживают?

– Вот, – сказал Улл. – Опять. Скажи я «да» или «нет», и мы опять попадем в ловушку слов. Не надо создавать hard problem на ровном месте. Жизнь – это киносеанс. А лимбо – киноархив. Вампиры-ныряльщики оживляют мертвых, пропуская сквозь них отраженный луч своего собственного сознания. Этот подпольный киносеанс субъективно переживается как путешествие в загробный мир. Все, что мы там видим, настолько же реально, насколько реальны мы сами – потому что сделано из нас. Но отдельно от луча вашего внимания никакого «мира мертвых» нет, как нет и фильма до соприкосновения пленки с проекционным фонарем. Мертвые оживают только тогда, когда попадают в зону вашего интереса. Но на это время они становятся так же реальны, как вы сами. Они как бы проживают дополнительный отрезок своей жизни через вас.

– Они себя помнят?

– А отпечаток ноги в песке помнит себя? Себя – это что? Все в этом мире помнит лишь свою форму. Мы существуем в виде памяти о своих прежних состояниях. Единственное отличие мертвых от живых в том, что в мертвых нет луча, способного эту форму осветить. Если вы хотите их увидеть, вам придется стать для них солнцем лично. Вернее, заставить освещающее вас солнце осветить также и их.

– А почему их больше не освещает настоящее солнце?

Улл пожал плечами.

– Потому что они перестали быть ему интересны. То есть, другими словами, умерли.

– Скажите, – спросил Эз, – а такая фотография может родиться заново?

– Может, – сказал Улл. – Запросто. И вы будете принимать участие в этом бизнесе. Но это не значит, что новую жизнь проживает тот самый человек, который жил прежде. Если старая анимограмма повторно попадает во взгляд Великого Вампира, она начинает меняться. Как бы загорается снова. Новая жизнь – это новая серия фильма. Бывают многосерийные фильмы. А бывают односерийные. Бывает все.

Видимо, вдохновленный этим замечанием, Эз спросил:

– А правда, что в лимбо живут черти?

Улл ухмыльнулся.

– Скажем так, мы в лимбо не единственные ныряльщики. Есть особые теневые существа и даже подобия растений и насекомых, обитающие только в этом пространстве – своего рода флора и фауна. Они разрушают нестойкие анимограммы своим внутренним светом, что похоже на поедание трупов подземными червями. Существа из других слоев сознания тоже заглядывают в наше измерение через темный лаз лимбо. Все это в конечном счете связано с действием света. В лимбо чаще всего проникает не ясный свет сознания, а его зыбкие отражения. Вы подробно изучите это со временем.

– А покойники могут напасть на вампира?

– Могут, – сказал Улл. – Но я бы на их месте не стал.

– А вампир может общаться с несколькими покойниками одновременно?

– Может.

– А эти покойники увидят друг друга?

Улл улыбнулся.

– Покойники на самом деле не видят даже вас. Но это может выглядеть так, словно они видят. И вас, и друг друга. У каждой анимограммы свое независимое пространство.

– Если у каждой анимограммы свое пространство, – сказал я, – то как все эти пространства связаны друг с другом? И почему мы тогда говорим, что эти анимограммы находятся в одном лимбо?

Улл задумался.

– Хороший вопрос, – сказал он. – Нельзя сказать, что все эти анимограммы находятся в одном месте. Потому что такого места нигде нет. Туда нельзя добраться ни на ракете, ни на подводной лодке. Все это просто разные состояния нашего собственного сознания – по сути, мы сами в другой фазе. Но во время опыта нам действительно кажется, что мы перенеслись в другое место. Поэтому в определенном смысле так оно и есть.

– А пространство анимограммы большое? – спросил Тет.

– Со всю вселенную.

– Как долго можно общаться с покойником?

– Долго. Но не бесконечно. Это просто долистывание анимограммы, к которой потерял интерес Великий Вампир. Как бы донашивание старой вещи. Она может разорваться в любую минуту. Поэтому в лимбо нельзя терять времени.

– А мы оставляем на анимограммах следы?

– Бывает. Но вампир-ныряльщик должен стремиться к тому, чтобы все его действия были по возможности бесследными. Это, если угодно, мера нашей профессиональной подготовки.

– А если мы показываемся нескольким разным покойникам одновременно, – начал я, – и они начинают видеть друг друга, где тогда все это происходит? В чьем из их индивидуальных пространств?

Улл засмеялся.

– Рама, – сказал он, – ты сейчас похож на первоклассника, который спрашивает учителя про интегральное исчисление. Не лезь в эти вещи раньше времени.

– Мне тоже интересно, – сказала Софи. – Как это будет выглядеть для вампира, если мертвецов много? В какой именно анимограмме все будет происходить?

– Вы можете представить, как выглядит такое пространство, если видели поздние картины Сальвадора Дали. Он был вампиром-ныряльщиком. И занимался этим спортом для вдохновения, собирая для своих погружений сложные коктейли. Но эти полотна изображают парадную сторону теневой реальности, так сказать. А мы с вами – рабочие лошадки и не стремимся к подобным восприятиям. Мы, наоборот, стараемся увидеть в лимбо как можно меньше – ровно столько, сколько нужно, чтобы выполнить свою работу…

– Послушайте, – сказал Эз, – мы все время говорим, как выглядит загробный мир для живых. А как он выглядит для мертвых?

Улл удивленно уставился на него.

– Я уже объяснил. Никак.

– Нет, – сказал Эз, – я имею в виду, как выглядит смерть для того, кто умирает?

– Смотря для кого. Для большинства она больше всего похожа на гриппозный сон. Из которого не просыпаешься, а наоборот.

– А как же яркий свет, туннель?

– Туннельные эффекты связаны с распространением кислородного голода в головном мозге. Они длятся недолго и получили такую известность лишь потому, что являются последней границей, которую можно вспомнить после реанимации. Последующий опыт смерти вспоминать уже некому. Все остальное знаем только мы, вампиры-ныряльщики. Так… А кто теперь задаст мне правильный вопрос?

Улл посмотрел на меня, и я уже понял, какого вопроса он ждет. Но тут снова заговорил Эз:

– Кто такой вампир-богоискатель?

Улл наморщился.

– Где ты про них слышал?

Эз пожал плечами.

– Вопрос неправильный, – сказал Улл. – Но я отвечу. Это одна из наших архаичных сект – к счастью, практически вымершая. Вампиры-богоискатели были мистиками, которые отправлялись в лимбо, чтобы найти Великого Вампира и попытаться его убить. Древние верили, что такое возможно. Причем среди них были и такие, которым это удавалось. Даже по нескольку раз. Поэтому, собственно, секта и пришла в упадок – до сектантов постепенно стало доходить, что происходит какая-то ерунда… Была другая разновидность вампиров-богоискателей, менее древняя – те, кто верил, что увидевший Великого Вампира обретает бессмертие. Такие, говорят, до сих пор где-то есть. Но как у них дела, я не в курсе… Рама?

– Как вампир ныряет в лимбо?

– А вот это правильный вопрос. Вампир – во всяком случае, современный вампир – ныряет в лимбо с помощью особого устройства, которое мы называем «некронавигатор».