Три ноты на самом краешке Земли
Матрос, согнувшись пополам, крадучись, переметнулся к офицеру и присел перед ним на корточках.
– Штабель ящиков прикрывает, не дрожи, – Снайпер без особого интереса рассматривал морячка, доставая сигареты.
– Береженого бог бережет, – отвечал служивый серьезно, жадно следя за пачкой сигарет. Удлиненное лицо, пытливые глаза с хитринкой – паренек себе на уме, а жалок и неспокоен. – У штабеля тоже глаза имеются…
Взяв сигарету, он тут же пересел на ближайший небольшой камень, а потом переместился на полусгнивший ящик. Но закуривать не стал, а сунул сигарету в карман и уставился на офицера наивным, но пристальным до наглости взглядом, будто это и было целью его обращения. Все показалось Снайперу забавным, хотя его кепка могла ввести в заблуждение любого.
– Ну и как тебя? Если попытаться представиться…
Паренек слегка оторвался от ящика и, не мигая, отчеканил:
– Матрос Никонов, заряжающий второй башни главного калибра крейсера «Александр Суворов».
– Что, разгрузили боезапас? В ремонт? Надолго?
– Увозим весь, значит, надолго… Может быть, навсегда. Старый больно…
Матрос был явно из «карасей» – первогодок. Но это крейсерский «карась»: за полгода там постигают весь уклад службы в его классическом виде. Если, конечно, не затуркают и не забьют «классические» годки.
– А зовут? Не куришь? – с улыбкой спросил Снайпер, не скрывая симпатии к «коллеге».
Тот даже из вежливости не улыбнулся в ответ, а просто, не моргнув глазом, выпалил:
– Курить – здоровью вредить, товарищ капитан-лейтенант. Алексей. А вас?
– Меня? – и Снайпер назвал свою фамилию и имя-отчество. Он видел, что крейсерский не из тех зеленых, которые в каждом офицере видят себе защитников. Но и следа враждебности не было в глазах. Что-то мешало пареньку причислить каплея в кепке к «фараонам» – так называли на крейсерах высокомерных офицеров.
Мимо них по шоссе прошел в сторону пирса рейсовый автобус, желтый «Икарус», полупустой и дряхлый. Снайпер долго смотрел ему вслед, понимая, что если бы он приехал на нем, то первое впечатление от бухты было бы иным… От слышного прибоя потянуло резким запахом гниющих водорослей, и терпкий привкус морской соли появился во рту как по команде откуда-то свыше. «А для Мари, наверное, – родные запахи и вкусы»… Снайпер сразу заторопился:
– И что там за здания на полуострове? Загадочные какие-то… – спросил он, наблюдая, как автобус остановился возле КПП в конце перешейка…
– Морская лаборатория. Женщин много работает. Есть красивые. Сейчас автобусы пойдут чаще, можете понаблюдать, – матрос говорил все тем же обрывочным тоном, как бы понимая, что не это всерьез интересует новое лицо.
Снайпер обернулся к нему и уже без улыбки и довольно строго посоветовал:
– Ты расслабься, Леша. Сидишь, как кол проглотил. Мы не на палубе крейсера. Твое «тащкапл», правильно понял, запрещаю… Сам-то, небось, из Ленинграда? Землячок, а?
В глазах матроса что-то дрогнуло, он как-то обмяк, и офицер увидел, что он не такой уж юный, как казалось, когда делал «собачью стойку».
– Точно! А как вы узнали, товарищ капитан-лейтенант?
– Артист большой. Больно сообразительный. Так вот, артист… Ты мне сейчас кое-что расскажешь. Выручишь сильно. У вас тут есть ягодные места, ну, понимаешь… Мне нужно найти одну женщину… Дианой зовут. Времени в обрез.
Матрос охнул, с готовностью приподнялся, увлекая и офицера:
– Пирс отсюда виднее, чем караулка… Видите, из-за пирса труба торчит? Это – баржа… Вам туда! – матрос засмущался вроде, потом цинично усмехнулся. – Но вы же… не ее муж… Информация конфиденциальная. Как земляку, могу много рассказать… Вы из какого района?
– Васильевский, Шкиперский проток… А ты?
– Я с Петьки, недалеко от Ленфильма… – матрос сиял от встречи с земляком на богом забытом краешке земли, но, столкнувшись взглядом с офицером, посерьезнел и стал вещать «конфиденциально», тоном диктора:
– Автобус на дамбе останавливается ненадолго. Можно незаметно спуститься к морю и за насыпью пройти прямо к барже. Она – плоскодонка, и он ее ставит в начале пирса. Силантич, шкипер, старик тертый, торгаш, сводня, сутенер, наводчик, стукач… Не исключено, что трус, но наглый, потому что на кого-то работает…
Снайпер взялся за сумку и протянул руку матросу:
– Остальное прибереги до следующего раза, Леша. Я тороплюсь.
– А сигареток парочку можно? И откуда у вас такая кепка – она вам не идет… Я ее уже видел где-то.
Снайпер достал сигареты.
– Подарил бы и кепень, да не мое.
И оба тихо рассмеялись. Матрос скользнул к блок-посту, а каплей перешел дорогу и двинулся к перешейку, помахивая кепкой, как веслом, таща сумку, как приспущенный якорь. Ветра под сопкой почти не ощущалось.
2. Караулка
IПытаясь отвлечься от мрачных мыслей, Снайпер на ходу профессиональным взглядом изучал систему береговой обороны бухты. И находил долговременные огневые точки в прибрежных скалах по темным пятнышкам бойниц правильной формы. А один дот нагло расположился прямо у среза воды на перешейке и уставился в небо бетонным лбом, впрочем, тоже несильно выделяясь среди камней…
К пирсу он повернул там, где останавливается автобус, но пошел не по асфальтовой дороге, хотя до баржи осталось несколько десятков метров, а спустился в уголок, к прибою, куда волна большая не доставала. Там, рядом с пирсом, он исхитрился с камней умыться ледяной водичкой, прозрачной, как в аквариуме, с маленькими рыбками и тонкими зелеными водорослями прямо у берега… Вытерся белым шарфом, рассматривая баржу, ржавую и битую, но к которой шли электричество и вода.
Поднявшись по насыпи на дорогу к пирсу, он увидел, что пять или шесть морячков таскали зарядные ящики, а человек десять сидели в беседке, возле штабеля и глазели на него. Смутные подозрения о какой-то взаимосвязи приключений в бухте обретали зримую форму, устойчивый запах непристойности напоказ… Нет, не надо спешить на баржу: прямой путь не всегда самый короткий, караулку не миновать.
Он пошел к выбеленному зданию и с полдороги скомандовал хилым носильщикам: «Стой!», и те остановились, как вкопанные. Не получив дополнительных указаний, они сели на ящики, угрюмо глядя на приближающегося странного офицера в гражданской кепке с козырьком, которым можно дрова колоть.
Снайпер направился прямо к беседке, где заметил старшину. Тот и сам поспешил навстречу – высокий, сутулый со светлыми патлами, торчащими из-под шапки. Было очевидно, что он не считает каплея за серьезную фигуру.
– Мы неделю день авралим, просьба – не мешать… – начал он резво, но вдруг споткнулся, будто поняв, что его могут сейчас ударить, и сразу представился. – Старшина 1 статьи Крылов, зам начкара. Начальник караула – в помещении… Мы поочередно…
– Ты знаешь, что я хочу, Крылов?
Снайпер снял фуру и выставил козырек перед носом старшины.
– Догадываюсь, но…
– Годуешь? Мне кажется, ваша очередь поработать, – и офицер легонько ткнул козырьком в переносицу.
Старшина отпрянул, буркнув: «Ладно вам! Мы свое оттаскали», – и пошел неровно не в беседку, а к небольшой группе морячков, спрятавшихся у штабеля от ветра. Туда он несколько раз оглядывался, разговаривая с офицером. Типичная «шестерка» в старшинских погонах, решил Снайпер, наблюдая чаек, неспокойных у неспокойного моря. Потом он резко обернулся к группе у штабеля и встретился взглядом с лобастым матросом, с номером БЧ-5 на груди, кучерявым, но с залысинами, сидевшим без шапки, в расстегнутом офицерском альпаке. Взгляд был недобрым и тяжелым… Быковатый красавчик сразу отвел глаза и даже слегка отпрянул назад.
Годки, однако, не спешили исполнить «прихоть» странного каплея. Старшина что-то быстро говорил, зверьком оглядываясь на него. Тогда Снайпер медленно двинулся к ним. Лобастый сразу встал и все гурьбой двинулись за ящиками…
С порога караулки офицер оглянулся, вытянув руку с кепкой, прикрывая ее кроваво-красные отблески солнца, попавшего у горизонта в плен сине-черных туч. Закат, как он и предполагал, догорал дивным пожарищем. Годки носили ящики без энтузиазма, будто боясь уронить свое сомнительное достоинство…
* * *Караулка размещалась в одной большой комнате: на одной половине сгрудились двухъярусные кровати, так что между ними можно было пройти только боком, а на другой, у входа, было просторно. Тут у плиты пылал стационарный, обложенный кирпичом «козел» со спиралью, толщиной в палец, стоял посудный шкаф, обеденный длинный стол. На нем развернул глажку брюк молодой офицер с холеным лицом и высокой прической ухоженных волос. Рядом на стуле висела лейтенантская тужурка и белая выглаженная рубашка. Направо – дверь с решеткой в оружейную комнатку, и сидел сонный матрос в обнимку со штык-ножом и тумбочкой, на которой стоял телефон полевого типа.
– Решил повоевать с горой и отправить ее к Магомету? – безразличным тоном спросил лейтенант, протягивая руку для приветствия, «Юра». Он, конечно, видел «подвиг» годков с ящиками. – На пирс зачем? Штормовая, рейд закрыт…
– Мне на «Дерзкий» нужно сесть.
– А-а! Так ты… так вы… Шевелев? Ракетчик! Тут звонили несколько раз… Жданный гость! Даже с «Дерзкого» был звонок начальника штаба. Они уже в Разбойнике, переобуются, потом сюда…
Молодой начкар пытливо оглядывал капитан-лейтенанта, чудную кепку в его руке.
– С приключениями добирались? «Дерзкий», корабль легендарный, лучший по боевой подготовке – это все знают! Но с дисциплиной там… не лучше нашего. От них здесь три морячка и груз от главной базы, ценный. Охраняем вместе. И офицер с ними, но я вижу его нечасто – в городе пропадает, семья у него… Сегодня обещался быть.
Утюг меж тем ни на секунду не останавливался, с любовью разглаживая уже невидимые морщины на калошках.
– Нам бы отметить прибытие, встречу, но у меня сегодня сход… день рождения друга – опаздывать не положено. На следующем автобусе я должен убыть… и окрикнул дневального. – Вахта! Крылова ко мне, быстро!
– Какой сход?! У тебя тут уголовщиной пахнет, – и Снайпер помахал кепкой, как веером, перед носом начкара. Но тот строчил, как из пулемета:
– Завтра заканчивается разгрузка, крейсер снимается – в завод… А вы – в дальние моря, завидую. У нас разные курсы…
Старшина вошел без доклада, и на каплея старался не смотреть.
– Крылов! Вечерний и утренний распорядок дня – как положено! Я приеду рано. На пирс – ни шагу!..
– Да там никого нет, штормит же…
– Кто сегодня на вахте? Где старшина Марсюков?
– Он во вторую смену. Дрыхнет где-то…
– Оружие под роспись! Все понял? И найди Марсюкова, на «Дерзкий» пополнение прибыло… – еще не закончив распоряжений, лейтенант стал стремительно переодеваться.
Старшина, даже не кивнув, вышел из караулки, хлопнув дверью. «Сходной» на секунду онемел, чувствуя неловкость от хамского поведения подчиненного.
– У нас на крейсере, будь ты хоть господь бог, но признавать тебя будут только за срок службы именно на нем… Ничего, эти уйдут, с остальными у меня все схвачено… Это Горшок, наглец, на него влияет. Марсюков вам все расскажет! – и «летеха» сорвался, как торпедный катер в атаку…
Снайпер вышел следом, но увидел только «дипломат», молнией стрельнувший за угол. К караулке в это время подъезжала машина-фургон. Из нее шустро выскочил морячок в белом халате и стал выгружать термоса с ужином для личного состава…
– Вы сегодня ранние! – крикнул ему старшина Крылов.
– Праздник на кону! забыл? – весело откликнулся кок, похожий на вестового счастья.
А в караулку, едва не задев новичка-офицера, уже «пролетели» два худющих матроса – готовить стол и посуду. Двигались они рывками, словно демонстрируя крайнюю степень «зашуганности».
II…Аппетитный запах разваренного мяса и пшенной каши быстро достиг штабеля, где в уютной нише недалеко от ценного корабельного груза, закутавшись в меховое офицерское пальто, сладко дремал старшина 1 статьи Павел Марсюков. Сквозь сон он слышал разборки у караулки, но все они ему давно надоели. Не шевелясь, слушал ворчание прибоя и следил полет крупных чаек в сером небе. В море среди пенных гребешков качалась красивая гирлянда из судов и кораблей… Но ничего кроме скукоты и раздражения эта живая красота у старшины не вызывала. Взгляд его был незрячим. Море… Оно давно стало для него шумной декорацией и тупым свидетелем человеческих гадостей и слабых попыток сопротивляться им. Каких-то полтора года назад, до службы, любой книжный эпизод о море мог вызвать больше чувств, восторга, чем этот вид живого моря…
Солнце ушло за сопку, ветер усиливался и холодал. На душе копилась звенящая гнусь… Одна радость – еда по расписанию. Но видеть эти крейсерские хари… Пашке казалось, что у них на «Дерзком» таких гнусных рож нет.
Старшина нехотя приподнялся, неодолимо влекомый чудесным запахом борща, мяса, каши… В этот момент он и услышал опять незнакомый голос, а в голосе нечто такое, что заставило его резко перевернуться и припасть к довольно широкой щели между двумя рядами ящиков и жадно искать глазами: кто это там такой объявился? Только начинало вечереть, и Пашка хорошо видел незнакомого каплея без головного убора, высокого, чем-то похожего на монгола. Или на сибиряка… Волосы в закатных лучах отливали медью.
Окриком офицер остановил годков, скопом двинувшихся к первому черпаку, и жестом подозвал Крылова. Оживление, вызванное приходом машины, сразу поутихло. Старшина остановился вполоборота и в трех шагах от странного офицера.
– Я же сказал им – сидеть, ждать! В первую смену будут ужинать, кто много работал… И мясо! – будут есть они. Остальным… баланду хлебать!
Пашка привскочил и больно ударился о ящик: такой злобы он не слышал даже в голосе своего старпома. Или то не злоба, а задор?
– Отправляйте! И самому во вторую смену.
Старшина Крылов судорожно оглянулся в сторону лобастого в чистом альпаке и сунулся пройти мимо каплея, но за плечо был тихонько поставлен на прежнее место:
– Есть, – промямлил старшина и было двинулся вперед, и снова остался на месте.
– Ты забыл, Дима, все забыл… Тебя учили унижать слабого? Или просто боишься Горшка?
Пашка представлял, что могло твориться в душе у «Крылатого», вымуштрованного «учебкой» в абсолютном преклонении перед погонами, а сзади-то его держал под прицелом Горшок, грозный подчиненный, который на погоны чихал почти все три года службы!
И тогда Крылов гаркнул так, что затих прибой: «Есть!!! Разрешите идти? – и смотрел на офицера с лютой ненавистью.
– Теперь я понял. Похож на зверька. Жрете мясо, а прикидываетесь ягнятами. Исполняй!
Крылов увел молодых на ужин. Офицер стоял на ветру, поглядывая на годков, как охотник на дичь в силке. И Пашка в своей теплой норе отчего-то забеспокоился: не пропустить бы чего! Каплей направился к штабелю и подошел к Горшку, которого Пашке не было видно:
– Похож на бычка на бойне… Разъелся, как у родной мамы! Пару ящиков отнес сегодня? Я знаю, откуда вы беретесь, зоновская отрыжка… Только бесам нужны рабы. Иди, таскай, пока я на пирсе, если хочешь вовремя увидеть маму. Сегодня у вас постный день.
Пашка обомлел: он не представлял, что с Горшком можно так говорить. Если верить Лешке Никонову, на крейсере младшие офицеры откровенно побаивались его.
Горшок пошел, следом засеменил еще один годок Шнапс – Шестопалов, почти напевая:
– Скоро сто дней до приказа, и мы вольные птицы!..
Каплей усмехнулся и пошел назад в караулку, лоб и уши у него покраснели, ночью, наверняка, подморозит. Пашке стало зябко, а впереди вахта, ночь в обнимку с автоматом…
Каплей скоро вышел из караулки, но уже в огромной гражданской кепке на голове и с большой сумкой в руке, стоял и смотрел, как работают «уважаемые» морячки. Пашка готов был щипать себя – не спит ли? Невероятно! Горшок пашет без надежды на мясо и маслы! Что происходит? И где начкар? А-а, крейсерский фраерок, наверняка, на пути к возлюбленной.
Марсюков, задевая плечом и головой тяжеленные ящики, беззвучно чертыхаясь, вылез из щели, посмотрел вслед каплею. Тот шел от караулки напрямую к барже, по кучам выброшенной штормом гальки и водорослям, прямо по полосе прибоя… Чайки едва не задевали его голову, они чертили свои невидимые никому знаки вечной непримиримости берега и моря. Волны шипящими языками устремлялись к его ногам, не доставали и оставляли на пути только белую пену…
Пашка вспомнил, что именно такую картину он видел когда-то в своих снах-представлениях о море, о флоте, о мужественных людях, будто рожденных для опасности… Как давно это было! «Пашка! Пашка!» – словно кто-то окликнул его, не сегодняшнего, а того – веселого и лихого заводилу ватаги ребят… Где он теперь, тот Пашка? Старшину будто встряхнуло изнутри.
Каплей скрылся за пирсом, на барже – и это тоже понравилось Пашке, будто он сам пошел дать пинка скользкому Силантичу.
Впервые за полтора года службы и второй раз в жизни он сам подошел к морю и с чувством вины опустил руки в волну. Его обожгло холодом и кольнуло живой силой, как крапивными иголками. Он вдыхал с наслаждением говор неспокойных трепетных гребней… Потом ледяной водой провел по лицу и вытерся платочком – маминым подарком… Может быть, последняя из привычек, привитых ею, – иметь всегда под рукой чистый платок.
… Когда он вошел в караулку, годки уже сидели за столом. Чванливые рожи, которых отправили с крейсера, видимо, за полной ненадобностью экипажу – а на берегу сгодятся… Пашка пожелал приятного аппетита, что могло быть сочтено за издевку. Но они не знали, что он слышал и видел, как их «унизили». Марсюков изо всех сил держал на лице серьезную мину, хотя в душе смеялся и ликовал.
И Горшок что-то почувствовал. Уже когда Пашка сел, он внимательно посмотрел на него и негромким окриком остановил поварешку разводящего, уже зачерпнувшего из термоса «от души».
– Хватит ему и половинки! Пусть попостится перед вахтой.
И черпак послушно замер над миской чужака с «Дерзкого», но все-таки борщ пролился в нее обильно, а в нем – Пашке сегодня везло – оказался и кусочек мяса.
Вскоре годки важно удалились, явно вынашивая некие планы на ночь: они у них всегда были… Но добавилась еще одна забота – голодные желудки. А к Пашке сразу подсел Никонов, дружок из крейсерских, и тихонько сообщил, что грозный каплей возможно… муж красавицы Дианки. Старшина едва не поперхнулся своей любимой пшенкой.
– Фантазер, Леха! – наконец проговорил он, а у самого сразу замкнулось: как просто объясняются тогда его придирки к Горшку. Неужели, правда?..
– Я с ним говорил! – и Никонов рассказал о неожиданной встрече с земляком на блок-посту, где он разрабатывал старые залежи чинариков для полторашников, а заодно и «осваивал» прохожих.
– Так он пошел за ней? Она там?
– Да. Горшок чем-то удружил тем типам, и вот она здесь… – Никонов хотел что-то добавить, но не успел.
IIIДверь распахнулась и вошел Крылов, взглядом хозяина окидывая помещение. «Караси», нахохлившись, сидели в своем уголке – отогревались. Старшина вдруг ласково позвал Никонова:
– Наука, во двор! – и вышел, не закрыв дверь.
Леха сразу сник и, не взглянув на своего задушевного собеседника, сполз со скамьи и пошел к выходу. Почувствовав недоброе, Пашка быстро допил теплый чай и тоже вышел. Уже вечерело, но лампочку у входа еще не зажгли.
Крылов вел Никонова к штабелям, где курили годки. А выше за сопкой скопище туч с чудовищными апокалипсическими очертаниями дожирали позднюю зарю… Но повыше остался один проблеск, один просвет небывалой чистоты и глубины, он сохранял нежно-золотисто-зеленый цвет и уводил взгляд сквозь тучи в такую высоту и даль, обещал такие открытия и красоту, что все остальное, кроме этой лазурной точки, казалось никчемным и смешным мгновением…
Пашка вздохнул. Наступающий вечер быстро стирал ощущения и следы визита странного каплея, и он всерьез пожалел, что очищающий шквал не пришелся на утро. Конечно, он не предполагал, что еще далеко не вечер, а только начало событий, в которых ему и никому другому уготована главная роль.
* * *Еще не дойдя до беседки, Пашка услышал, а потом увидел, каков во гневе Горшок. Он бил Никонова лично и это не было похоже на обычную «профилактику». После двух ударов Никонов упал, со стоном отполз к штабелю и, прислонившись к ящикам, поджал ноги, видимо, находя эту позу удобной для обороны. К нему тут же подскочил Крылов, наклонился и, свирепо тряся белесыми космами, заорал:
– Где ты взял сигареты?! Говори, сука! Ты его навел на нас?
– Это мои сигареты, от моего командира! – успел сказать Пашка, но к нему тут же подкатился Горшок и коротко, без замаха, не ударил, а резко ткнул под ребра вытянутой ладонью, как широким ножом, и сразу отошел к Никонову. Пашка согнулся пополам, хрипло пытаясь вдохнуть воздух, но никак не мог поймать оборвавшееся дыхание, качнулся и отлетел к остаткам забора, некогда отделявшего дворик от мола. Его рвало, он крутился волчком, потом кулем свалился на бок, белый, как морская пена. Сил хватило только на то, чтобы приподнять голову и положить ее на приятно-холодный камень, гладкий как стекло. Дыхание медленно, микроскопическими дозами само возвращалось к нему.
– Ты его навел, падаль?! Это его сигареты!.. Вот чинарик, он бросил!
Голос Горшка удивил Пашку: он пел тоненьким фальцетом, так что старшина даже приподнялся – он ли это кричит. Горшок пел как в древней опере под открытым небом в честь уходящей зари… И это было мерзко.
– Что ты ему сказал?! Ты все сейчас расскажешь, агнец божий! – и Горшок грязно выругался, тоже напевно, почти в рифму, и глазки его под редким русым чубом стали совершенно свинскими.
Зрители – трое годков и пара «шестерок»-полторашников – как и положено в театре, не очень интересовались происходящим на сцене, они курили и говорили о чем-то своем.
– Не упрямься, Наука, выкладывай все, хуже будет! – старшина Крылов понизил тон, и у Горшка тихо спросил: «Может, хватит, Гарик? Каплей на пирсе…». Тот небрежно ответил: «Фараона Силыч угости тем, что надо, мы и с ним посчитаемся…»
– Ничего он вам не расскажет… – тоже выругавшись, выдавил из себя Пашка, пытаясь отвлечь на себя кровососов. – Нечего и рассказывать!
Горшок обернулся к нему, кажется, его глазки, полные поросячьего визга, не видели ничего. Скорее всего, так оно и было. Он никогда не мог держать во внимании больше одного объекта: говорят, следствие падения в котельное отделение. Пашка огромным усилием воли заставил себя подняться и взял увесистый булыжник… Но «крылатый» черт опередил его, сходу, неловко, но сильно пнул ногой под те же ребра…
Никонова они пытали еще минут десять, но тот только рычал на них волчонком. Под конец Горшок ударил его кулаком в грудь и, не глядя на жертву, пошел в караулку.
– Мы с тобой еще разберемся! – прошипел Крылов, но Никонов-Наука, скорее всего не слышал, оглушенный болью…
Проходя мимо Пашки, Крылов наклонился к нему и провонял в лицо, улыбаясь во все неровные зубы:
– У тебя есть такие сигареты? – и показал два одинаковых с околышами чинаря на ладони, с гордостью, будто то были золотые червонцы. – Один из них выкурил этот бешеный каплей. Что? Понял? Вечером с вами разберемся.
И ушел вслед за Горшком своей неровной походкой. Вскоре туда подтянулись и остальные… Над дверью караулки зажгли фонарь, а внутри включили телевизор – его свет мелькал в проеме открывающейся двери. Все почти как всегда… И только двое моряков остались на сырой гальке. Они лежали почти рядом, глядя друг на друга так, будто их на секунду подняло на гребень штормовой волны, и они оказались вблизи, а в следующую – где они будут?
… Дверь караулки отворилась, кто-то из молодых вышел и направился к ним, но громкий и злой окрик из помещения остановил его… Фигура помаячила и исчезла. Истрепанный ветрами дворик опустел. Столик под навесом, бывший некогда приличной беседкой, осиротел. Сколько поколений юных морячков, хилых теней, уцепившихся за сигаретки, как за последние соломинки в жизни, искали здесь утешения и укрытия. И в Море смотрели и верили… Но им не дано было и надежды на ответ. От дыма сигаретки в юной голове ничего не укладывалось – дым становился им смыслом и опорой.
– Живой? Ты совсем-то под тюфяка не молоти! Давно бы показал зубы – все бы не выбили. А так – заклюют… на хрен! Ты распаляешь их своей беспомощностью.
Но Леха Никонов, Наука, был явно в нокдауне. Старшина, кособочась как драчливая обезьяна, согнувшись от боли, скакнул к ящикам, поближе к товарищу, да и ветер здесь был слабее. Первое, что он услышал от Никонова, пытаясь усадить его ровнее:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
