Петька счастлив

– Подпиши, райт, на память. И я тебе буду писать, райт. Я и приехать могу, я такой.

Выхватив момент, когда Васильев гоняется за маринованным грибом, Диего пишет пожелания. Петя подлетает со своей открыткой, приятельски хлопает повстанца по плечу и коротко распоряжается:

– Черкни-ка и мне.

– О! Олюк пайонер Пьетя!

Все разбиты на группки и в них идут свои разговоры. Девушки сбились в кучу, о чем-то шепчутся и хихикают. Тетя Зина, поигрывая шнурками платья на груди, замысловато поглядывает на Диего. Васильев вдруг стукает по столу и убегает в маленькую комнату, слышится кряхтение. Вскоре он появляется красный, счастливый и с баяном в руках – все разговоры враз обрываются. Подставляют стул, Васильев вальяжно усаживается и, закатив глаза, делает перебор – угадываются «Амурские волны». Диего борзо подлетает к Марине:

– Мэрин, – баритонит с галантным поклоном, – я вас хочу за таньес.

Девушка, плывя лицом, делает книксен.

Танцует Диего бесподобно – правда, в движениях присутствуют и самба, и румба, и, как сказал бы классик, прочая нецивилизованная сволочь. Начинаются пляски… После трех номеров тетя Зина томным голосом затягивает «Степь да степь кругом». Все дружно подхватывают – демонстрация фольклора – даже Петя что-то фистулит. Затем идут частушки. Почему-то никто приличных не знает и дают явные скабрезности. Диего отличным голосом, на лету хватая мелодию, поет вместе со всеми. Даже за окном подпевают ребятишки, сгрудившиеся у окна. Любезно чрезвычайно.

На волейбольной площадке собралась, кажется, вся молодежь городка. Играют, но для блезира, в основном внимают сообщениям, передающимся от оконной осады.

– С Нинкой пляшет! – докладывает малый, отбежав от окна и жадно порскнув обратно.

Тот что стоит у волейбольного столба, доводит:

– С Нинкой Кочуриной бацает.

Играющие жадно интересуются:

– А что Серега?

Парень лениво отходит от столба, возвращается:

– Серега с дядей Колей Климчуком трет.

Мяч пролетает на головой игрока.

– Ну ты чо, Вовка – ну турок!!

– Потеря!

Шлеп, шлеп.

– Курит-то сигары не иначе – забойная вещь!

– Вроде вообще не курит.

– Слабак.

– Да он и в очках.

– А-а, понятно, переводчик, наверно. Борода есть?

– Ты что – совсем что ли? У негра – какая борода!..

Замечены кучки взрослых – поглядывают на обсаженное окно.

А концерт продолжается. Поют «рула, тэ рула». Слова песни исключительно интернациональны, ибо основная фонема – ла… Сквозь рулады слабо пищит сигнал дверного звонка. Марина убегает изобличить виновника и вскоре бочком вплывает в комнату, ведя посетителя. Песня как раз кончилась, все глядят в дверь. Возникает Марья Даниловна Гитара.

Петя моментально теснится к закадычному другу Диего, что стоит у окна, с вызовом смотрит в популярный музыкальный инструмент. Учительница осваивает натюрморт потрясенно. Глаза ее делаются круглыми, далее квадратными и выполняют еще несколько замысловатых фигур. Приготовленные, наверняка язвительные, слова приветствия гибнут еще в утробе, извлекается странный болезненный звук… Первым очухивается Васильев. Он идет винтом, голос полон елея:

– Марья Даниловна, какими путями? А у нас тут небольшое, понимаете, мероприятие. Вот, товарищ Родригес в гости зашел.

Женщина полощет взглядом товарища Родригеса и Васильева. Жизнь полегоньку начинает возвращаться, виновато лепечет:

– А я и не знала. Какой ужас!

– Ну что вы, – исходит Васильев, – мы завсегда… – И грациозно прикоснувшись к локотку, ведет мадам к гостю. – Вот, будьте любезны.

– Диего Родригес! – проникновенно делится негр, обдавая напалмовой улыбкой завороженную даму.

– Марья Даниловна, – выдавливает кисель. – Учительница этого мальчика. – И (о, боже!) рука ложится на голову Петрушки и ласково гладит волосы.

– Хороши Пьетя! – Диего, щурясь, похлопывает пацана по плечу. – Олюк пайонер будет болшой мушик.

– Действительно, славный растет мальчишка, – молвит бледная учительница, поворачиваясь к Васильеву. – Конечно, не без шалостей, но такой уж возраст. – И хихикает.

Вот так номер. Ну что, Колька Малахов – схавал?

Однако народ не в курсе данных передряг, кто-то из девушек заводит песню. Все дружно работают легкими, наполняя комнату жизнерадостными звуками. Под шумок Васильев протягивает учительнице рюмочку с пожеланием «не обессудить». Та пунцовеет слегка. «Ой, да что вы, как-то так сразу… мне, право, неловко». Берет посудинку и, сделав губы кралечкой, высасывает содержимое. Все – она ручная. После достаточного количества улыбок и жестов, показывающих всю полноту счастья лицезреть славного мальчишку и его родителей, Марья Даниловна внезапно открывает уста и оттуда, удачно вплетаясь в хор, льется изумрудный голос. В результате затейливого маневра рядом с ней оказывается Васильева-мама. Она донельзя душевно подтягивает гражданке и вообще соответствует. Песни чередуются, совмещаются с танцами и разговорами.

На сцене появляется управдом Степан Ефимыч по прозвищу Козырек. Поскольку двери в квартиру давно не закрываются, мужчина вплывает в комнату осторожно, бочком. Молодежь как раз затевает петь популярную «Куба – любовь моя». Диего песню знает и надрывается, если можно так выразиться, до красноты лица. При этом он поваживает тазом и прищелкивает пальцами. Увидев подобный пейзаж, Ефимыч крайне умиляется. По окончании вещи, когда Диего почти без перехода заводит незаменимую «Бессаме мучос», Козырек, окончательно расстроившись, начинает протираться к Васильеву.

– Ха, Ефимыч! – радуется тот. – Садись, дернем.

– Оно конечно понятно, такой гость… есть резон… но не прими за обиду, – рассуждает управдом и… пьет. Превежливо откусив огурчик, канючит: – Войди в положение, Миша. Народ хочет повстанца уважить, давай что ли митинг спроворим.

– Окстись, Ефимыч, он по-нашему ни бельмеса.

– Да будет! А вы как общаетесь?

Васильев значительно вздыхает:

– Это, брат, наука.

– Нет уж, Миша, как хочешь, а у меня претензия – подавай негра! – Делает хитрое лицо. – Ты ж вникай, мы под это дело деньги на окраску забора вышибем.

– Ох жу-ук! – щурится Васильев. – А вспомни, стекло завозили – я просил. А?.. Не дам.

– Попритчилось тебе, не завозили! – пылает, дерзко трухнув перхотью, Степа. – И причем тут стекло? Государственный случай имеем!

Васильев смеется: