Девяносто третий год

Говэн отломил кусок черного хлеба и протянул ему.

Симурдэн взял.

Потом Говэн подал ему кружку с водой. Симурдэн сказал:

– Пей сначала ты.

Говэн сделал глоток и передал кружку Симурдэну, который с жадностью стал пить. Во время этого ужина Говэн ел, а Симурдэн больше пил: доказательство тому, что первый был спокоен, а у второго был лихорадочный жар. В этой темнице царило какое-то ужасающее спокойствие.

Поужинав, они принялись беседовать. Говэн сказал:

– Назревают великие события. То, что творит в настоящее время революция, покрыто таинственным смыслом. Позади видимых дел кроятся дела невидимые; одно скрывает другое. Видимые дела – суровы, невидимые – величественны. В настоящую минуту все для меня как нельзя более ясно. Все это странно, но прекрасно. По необходимости пришлось воспользоваться материалом, оставшимся от прошлого. Вот почему и явился этот странный девяносто третий год: под лесами варварства созидается храм цивилизации.

– Да, – подтвердил Симурдэн, – временное пройдет, останется вечное. Вечное – это права и обязанности, пропорциональные и прогрессивные налоги, всеобщая воинская повинность, равенство, устранение привилегий, и, превыше всего, – закон. Республика абсолюта.

– Я, со своей стороны, предпочел бы республику идеала, – сказал Говэн и, помолчав немного, продолжил: – Ну, дорогой наставник, а во всем, на что вы только что указали, какое же вы отведете место самопожертвованию, самоотречению, преданности, великодушному сплетению симпатий, любви? Восстановить равновесие – хорошо; но восстановить гармонию – еще лучше. Лира должна стоять выше весов. Ваша республика отмеривает, взвешивает и направляет человека, моя же – уносит его в высь, в небесную лазурь. Между ними та же разница, какая существует между математиком и орлом.

– Да, но, уносясь вверх, ты рискуешь исчезнуть в облаках.

– А вы, оставаясь на земле, рискуете запутаться в мелочах.

– Гармония – не что иное, как мечта.

– Да ведь и алгебра не что иное, как фикция.

– Я бы желал, чтобы человек создан был Эвклидом[427 - Эвклид (ок. 365–300 гг. до н. э.) – греческий математик, работавший в Александрии. Его главный труд – «Элементы» – оказал значительное влияние на развитие математики вплоть до XIX в. Ему также принадлежат труды по оптике и систематическое изложение пифагорейской теории музыки.].

– А я, – сказал Говэн, – предпочел бы гомеровского человека.

Строгая улыбка Симурдэна остановилась на Говэне, как бы желая остановить полет этой души.

– Все это – одна поэзия. Не верь поэтам.

– Да, это слово мне знакомо. Не верь веяниям, не верь лучам, не верь благоуханию, не верь цветам, не верь звездам.

– Но ведь все, что ты только что перечислил, не накормит тебя.

– А почему вам это известно? Ведь и мысль – та же пища. Мыслить – значит питаться.

– Это все абстракции. А республика – это дважды два четыре. Если я дал всякому, что ему следует…

– То вам остается еще дать ему то, чего ему не следует.

– Что ты под этим понимаешь?

– Я под этим понимаю взаимные уступки всех каждому и каждого всем, составляющие основу общественной жизни.

– Вне незыблемого права ничего не существует.

– Нет, существует многое.

– Я признаю одно только право.

– А я смотрю выше и вижу нечто, стоящее над правом, – справедливость.

Иногда оба они останавливались, точно озаряемые внутренним светом.

– Объясни мне свою мысль точнее, – проговорил Симурдэн.

– Извольте. Вы желаете всеобщей воинской повинности. Против кого? Против других людей. Я же не желаю никакой военной службы: я желаю мира. Вы желаете, чтобы бедным помогало государство, а я желаю, чтобы вовсе не было бедных. Вы желаете пропорционального налога, а я не желаю никакого налога.

– Но как же ты обойдешься без налогов?

– А вот как! Во-первых, уничтожьте всяческий паразитизм. Во-вторых, постарайтесь как следует воспользоваться вашим богатством. Вы бросаете удобрение в помойные ямы, – вывозите его на поля. Три четверти французской почвы не возделываются, – возделайте их. Пусть каждый человек имеет участок земли, и всякий клочок земли имеет своего работника, – и вы увеличите во сто раз производство страны. В настоящее время французский крестьянин ест мясо только четыре раза в год; при рациональной обработке земли Франция могла бы прокормить триста миллионов людей, то есть всю Европу. Используйте природу, эту могучую союзницу, которой вы теперь пренебрегаете. Заставьте работать себе во благо ветер, воду, магнетические токи. Земной шар имеет целую подземную сеть, в которой вы найдете и масло, и воду, и огонь; пробуравьте земную кору и заставьте выйти наружу эту воду для ваших фонтанов, это масло для ваших ламп, этот огонь для ваших очагов. Подумайте над движением морских волн, над приливами и отливами, над громадной силой морской пучины. Что такое океан? Гигантская неиспользуемая сила! Разве не глупо, что люди не пользуются океаном?

– Мне кажется, у тебя просто бред.

– Нисколько, все это вполне реально, – возразил Говэн и прибавил: – А что вы делаете из женщины?

– То, чем ей и подобает быть, – ответил Симурдэн: – Служанкой мужчины.

– Это прекрасно; но только с тем условием, чтобы и мужчина стал слугой женщины.

– Что за вздор! – воскликнул Симурдэн. – Мужчина – слуга женщины! Да это немыслимо! Мужчина – властелин. Я допускаю один только вид неограниченной власти – власть мужчины у домашнего очага.

– Да, но только с одним условием: чтобы женщина была царицей в доме.

– Значит, ты желаешь для мужчины и для женщины…

– Равенства.

– Равенства? Да ведь это немыслимо! Это два существа, совершенно различные даже по своей природе.

– Я ведь сказал: равенство, я не говорил: тождество.

Снова наступило молчание, как бы передышка в этом умственном поединке.

– А ребенок? Кому ты его отдаешь? – спросил, наконец, Симурдэн.

– Во-первых, отцу, который его зачал, затем матери, которая его родила, далее учителю, который его воспитывает, затем городу, который его вскармливает, потом родине – его духовной матери и, наконец, человечеству – его прабабке.

– Но ты ничего не упомянул о Боге.

– Все, о чем я говорил, – отец, мать, учитель, город, отечество, человечество, – все это только ступени лестницы, ведущей к Богу.

Симурдэн молчал, а Говэн продолжал:

– Когда человек дошел до конца лестницы, он дошел до Бога. Дверь открывается, и ему остается только войти.