Притчи отовсюду. Сказки, эссе, истории, сны, диалоги из разных книг

Больше всего оно напоминало августовское созвездие, спустившееся с ночного неба, чтобы по-человечески побеседовать о жизни с кем-нибудь из людей. Оно было большим и светлым. В его виолончельной интонации чувствовались грусть и доброта.

Мы с моей любимой сидели, держась за руки, и слушали его, как слушают музыку. Мы не жалели, что это не наша общая душа. Наша и так уже всегда с нами.

Я не «оно», распевало звёздное создание, не думайте обо мне «оно». Лучше называйте меня Онаон, в этом имени много воздуха и есть доля глубинного смысла. Конечно, у каждой общей души есть своё небесное имя, но это тайна, тайна. Онаон – так можно думать о каждой общей душе. Вы, люди, иногда о чём-то догадываетесь, вы придумали миф об Андрогине, вы говорите, что браки заключаются на небесах, но… О, как нелегко приходится нам от ваших заблуждений!..

Онаон затуманилась, запечалилась, взмахнула звёздными руками и вздохнула, повеяв на меня запахом сирени. И взглянула на нас так, что сердца наши дрогнули в ответ и отозвались сочувствием, не требуя подтверждений.

Спасибо, спасибо, откликнулась Онаон, сочувствие лечит. Тем более – сочувствие нашедшихся. А мне так трудно, так трудно. Ну поглядите, что он делает!.. Сейчас помогу вам увидеть… И Онаон дохнула на голубой ковер лужайки. Прозрачное пятно раздалось окном – не вниз, а в дневную земную жизнь из жизни звёздной и сновиденческой.

Усталый мужчина лет тридцати пяти сидел на кухоньке за столом, заваленным бумагами, и печатал на машинке. Кружка с кофейной гущей, пепельница с горой окурков выдавали в нём работоголика, отделённого своим занятием от всего остального мира.

Нет, нет, сокрушалась Онаон, вы только посмотрите на него! А ведь час назад он письмо от неё получил, которое она несколько лет не могла написать. И не помчался!.. Опять в свою работу забился. Ничего ещё не понял, хотя пора уже. Сколько можно по своей судьбе блуждать поперёк… А через месяц позвонит – она уже обижена будет, что не понял, не приехал сразу. А жизнь идёт, идёт… Не разгадают себя друг в друге – и всё сначала придется начинать. Кто верит из вас в странствия по воплощениям, кто не верит, но что же делать тем, кто не успел друг друга найти?.. И каково общей душе снова разрываться между двумя судьбами!..

Онаон снова дохнула на окно, ведущее из сна. Окно затуманилось, прояснилось снова и разделилось на два окна. В каждом из них мы увидели подобие Онаон. Одно – словно пригашенное, сутулое, парило возле приоткрытой оконной створки в той же кухоньке, заваленной бумагами, и тоскливо смотрело на звёзды, которых не замечал погружённый в работу мужчина… Другое, посветлее, но вместе с тем и прозрачнее, сидело рядом с женщиной на балконе, приникнув к ней, обняв её, хотя женщина, охваченная тоской, не замечала этого невидимого соседства…

Каждое из подобий Онаон казалось лишь призраком звёздной, светящейся общей души. Два сиротливых потерянных призрака… Но вдруг оба они что-то ощутили – может быть свет из нашего окна или взгляд своей общей души. Надежда сверкнула в их грустных глазах… Мужчина оторвался от бумаг и с неясной тревогой посмотрел в ночное небо. Лицо женщины стало светлее, и почти незаметная мечтательная улыбка тронула её губы…

Онаон пела всё печальнее. О мужском и женском, сливающемся в человеческое по закону тайны, о земле и звездах, соединённых друг с другом и соединяющих людей незримыми лучами, о разъединённости, без которой невозможна была бы встреча… Онаон пела, голубая лужайка покачивалась в такт виолончельному голосу, а мы с моей любимой лишь крепче сжимали руки, зная вкус и потерянности, и встречи.

Сон про тихих старичков

Рыжим котом сидел я на стуле в маленькой кухне и следил за своими тихими старичками. Каждый кот в сердце своём романтик, не забывший тигриную свою суть. И я слегка презирал тихих своих домоседов за тихость и домоседство. Подумаешь, рыцарство – заварить свежего чаю! Подумаешь, самоотверженность – нажарить оладий!..

Мой старичок писал картины, и сейчас он сидел, колдуя над красками, разводя их и перемешивая. А старушка – мяу! смешно! – сочиняла стихи. И сейчас она склонилась над перечёрканным листом бумаги и черкала там ещё сильнее. Известно уже: навыдумывают чего-то, а потом начнут восхищаться друг дружкой. Ах, какая картина! Ах, какие стихи!.. Муррра!..

В дверь застучали. Старичок заторопился к двери, глянул в глазок и досадливо крякнул. В дверь ударили так, что она крякнула ещё сильнее. Не люблю я таких стуков, но хозяин открыл.

Мне оставалось лишь фыркнуть: на пороге стоял мерзкий сосед, пинающий меня башмаком под брюхо.

– Одолжи чирик! – завёл он свое вечное заклинание, и, увидев отрицательный жест, угрожающе шагнул в квартиру.

Старушка побледнела, она знала, что сосед-хулиган способен на всё. Я вздыбил шерсть; наверное, это было красиво и грозно, но на соседа почему-то не подействовало.

А хозяин схватил свою кисть и, подбежав к стене, несколькими взмахами обрисовал там фигуру. И соседище, уже взмахнувший кулаком, вдруг влип в эту фигуру, заполнил её и превратился в маленькое нелепое чудище с тёмными кругами злобы в глазах. Чудище заплясало, негодуя на свое превращение, и вдруг, выставив из стены две когтистых лапы, ухватило и потащило к себе моих старичков.

Нет, уже не старичков! Юные и прекрасные, они с кошачьей (да-да) гибкостью увернулись от чудища в уходящем вглубь пространстве живописной стены и, спина к спине, одновременно сверкнули оружием. Кисть превратилась в шпагу с золотым эфесом, а карандаш моей хозяйки-сочинительницы стал пистолетом с длинным воронёным стволом и узорчатой изящной рукояткой.

Я в восторге мяукнул, когда выстрел и удар поразили чудище и оно рассыпалось на мелкие крошки. Но из-за кустов появились новые невообразимые твари. Одни стремились ужалить в поясницу, так, чтобы человек охал и кряхтел, потирая спину. Другие облепляли голову липкими щупальцами. Третьи въедались в руки и ноги…

Ах, как сражались мои хозяева! Как они защищались и защищали – он её, она его! Мяу! Я прыгнул к ним и почувствовал, как расту в собственных глазах. Царственным тигром улёгся я на пригорке, уверенный в нашей победе, и ободрял юную влюблённую пару царственной улыбкой.

Сон про соединяющий раздваиватель

Аптекарь порхал вокруг меня, как бабочка. Как только я вошёл в аптеку, витрины которой были занавешены шторами в замысловатых узорах, он тут же бросился навстречу, усадил меня в уютное плюшевое кресло и принялся хлопотать, ни о чём не расспрашивая. Седобородый, в сверкающем белизной халате, с непослушными прядями, выбивающимися из-под накрахмаленной шапочки, он был заботлив, словно я был единственным посетителем за всё время существования его аптечного заведения.

– Что у вас болит сердце, это мы уладим быстро, – бормотал он будто бы про себя (за этим я и зашёл в аптеку, хотя и не успел сказать об этом). – Вот выпейте этого коктейля (напиток в высоком стакане состоял из ароматной сладковатой пены, от двух глотков которой сердце утихло), но это не самое главное… Ну-ка посмотрите мне в глаза, так, так… Ну да, конечно, соединяющий раздваиватель в пропорции семь десятых…

Аптекарь уже сидел за своим столиком, что-то смешивал в стеклянных посудинках, и я знал, что ни за что на свете не откажусь от предложенного им снадобья. Пену я допивал с упоением, узоры на оконных шторах источали ласковое сияние, и оживали, превращаясь в иллюстрации к бормотанию аптекаря.

Вот ребёнок, умиляющий нас цельностью своего существа. Ребёнок, ангелёнок, ещё несущий в себе искру космического единства. Он смеётся мне со шторы, и я вижу, что ему нет нужды в соединительных усилиях.

Вот прозрачный облик святого, благодатно сохранившего свою цельность на всю жизнь…

Но узорчатая круговерть колышется, и из неё выплывают обычные люди – взрослеющие, взрослые, стареющие. Каждый из них, отделяясь от детства, от единства с миром, остаётся замкнутым в себе, и жаркий огонек эгоизма, самососредоточенности потрескивает в каждой душе, грозя охватить её пожаром. И тут приходит на помощь спасительный раздваиватель, помогающий одной душе узнать и полюбить другую. Соединительный раздваиватель, перекидывающий мостик от души к душе, а значит и от души к космосу, ко вселенной, к центру жизни.

Шторы колыхались, узоры превращались в фигуры, фигуры в узоры, голос аптекаря вёл свой тихий рассказ, а руки его продолжали мастерить таинственное снадобье…

Сон про железную дорогу

Вагончики были чистые и блестящие. Они мягко катились по рельсам без всякого локомотива – видно, у каждого был свой мотор. Поезда были разной длины. Иногда вагончики ездили и в одиночку. Но пассажиров хватало повсюду.

Пассажиры листали толстые и тонкие справочники, стоящие в специальных, защищённых от тряски шкафах вдоль стен вагона. Это были расписания поездов, схемы железнодорожных линий, таблицы тарифов и расстояний. В тамбурах спорили о том, как быстрее добраться из одного пункта в другой, и об искусстве составления транзитных маршрутов.

Рельсы лежали повсюду. Вагончик, в котором я оказался, то уходил под землю, то бежал по набережной, то останавливался у больших или малых зданий; выходили одни пассажиры и входили другие. Всюду пестрели указатели, часы и табло.

Мне нужно было добраться в пункт А, и желающих помочь мне было немало, хотя попутчиков не нашлось. Сам пункт А в справочниках найти не удавалось, но многие слышали, что он существует. Кое-кто даже доверительно шептал мне на ухо, что сам всю жизнь хотел побывать в пункте А, но никак не хватает времени. Я менял вагоны, проехал по густому лесу и по пустыне, по горным перевалам и по снежной степи, но пункт А был недосягаем.

И вдруг я увидел в окно – невдалеке от одной платформы – старика, сидевшего на потрёпанном чемодане. На крышке чемодана виднелась размашистая надпись: «В ПУНКТ А». Едва успев выскочить из захлопывающихся дверей, я подбежал к старику. Он ни о чём не спросил, улыбнулся и подвинулся, уступив мне краешек чемодана.

Мы сидели долго, и нам было хорошо друг с другом, хотя мы почти не разговаривали, погружённые в ожидание… Настал вечер. Постепенно исчезли люди, вагончики проскакивали нашу платформу, не останавливаясь. Спустилась ночь. Потом постепенно начало светать. Показался краешек солнца. И вдруг под его лёгкими лучами стали таять рельсы и шпалы. Вагончики на глазах оседали и съёживались, словно зимние сугробы… Там, где недавно была платформа, проступила зелёная травка. Свежий ветер сдул железнодорожную гарь. Вдали виднелся пункт А. Ходьбы до него было немало.

Сон про электронный плен

В зале, одна из стен которого была гигантским экраном дисплея, я сидел в глубоком мягком кресле с клавиатурой на коленях и программировал на суперкомпьютере. Облачённый в халат средневекового звездочёта, я решал проблему создания искусственного интеллекта.

Всё было готово к полному моделированию внутреннего мира человека. На лазерных дисках были записаны потоки повседневных ощущений – всё, что приносит человеку его зрение и слух, его память и самочувствие. Можно было включить в работу десятки чувств и сотни эмоций, представленных цифровыми сигналами, но воспринимаемых центральной программой так же, как человек воспринимает свои переживания. Специальный блок под названием «РАЗУМ» был готов производить главную продукцию: искусственную мысль, которую нельзя было бы отличить от естественной. Великий космический путешественник Йон Тихий незамедлительно признал бы во мне последователя Коркорана – создателя человеческих душ в электронных ящиках.

Я нажал кнопку очистки экрана, но, вспомнив рассказ о Коркоране, задумался. А что если мой эксперимент уже осуществлён? Что если моё собственное сознание – всего лишь результат действия электронных блоков под управлением искусно составленных программ? Ведь я прекрасно знаю, как можно закодировать и вид зала с экраном суперкомпьютера, и ощущение удобства от мягкого кресла, и даже то самое сомнение, которое сейчас овладело мною…

Я вскочил, потрясённый. Боже мой, да есть ли вообще способ распознать природу собственного сознания? Ведь какой бы аргумент я ни придумал, он точно так же может оказаться результатом действия специального блока под названием «РАЗУМ», созданного достаточно квалифицированным программистом!.. Есть ли выход из этой ловушки, кроме сумасшествия (означающего, в свою очередь, всего лишь сбой программы или специально предусмотренное её завершение)? Даже если всё это сон, если я ущипну себя и проснусь, – что мне делать наяву с этой навязчивой идеей?

И тут я вспомнил… Я выключил компьютер, сбросил средневековый халат прямо на клавиатуру, снова сел в кресло и закрыл глаза. Были в моей жизни мгновения, которые невозможно закодировать. И в них, прежде всего в них, таилась расшифровка всех остальных иероглифов сознания… Теперь я готов был проснуться.

Сон про два компаса

Корабль, на котором я находился, плыл сам по себе. Не было матросов, не гудел двигатель, а паруса были надуты как бы сами по себе, в нужную сторону, куда бы ни дул ветер. Корабль был послушен малейшему моему желанию. Стоило подумать «направо» – и он, кренясь от напряжения, сворачивал под прямым углом к прежнему курсу. Приходилось думать осторожно: «чуточку направо» или «немного побыстрее».

Куда плыть, мне показывал Большой Компас. Большой светящийся компас с мерцающей зелёной стрелкой-лучиком. Зелёный лучик вспыхивал и трепетал, словно вырываясь из круглого корпуса, и торопил меня к чему-то самому главному, скрытому пока за горизонтом.

Но вот впереди показалась ледяная стена торосов. Корабль застыл, уткнувшись в кромку льда, но паруса не опали, и зелёный лучик сверкал, указывая не путь – пути не было, – а цель, добраться до которой надо было во что бы то ни стало.

Я бродил по кораблю из каюты в каюту, рылся в морских лоциях, составленных на непонятном языке, вертел в руках навигационные инструменты, которыми не умел пользоваться, – пока не натолкнулся на прозрачный шарик в деревянной рамке. В шарике виднелись ледяные торосы, и маленькая копия моего корабля упорно старалась свернуть влево.

– Налево, вдоль льда, – скомандовал я, выбежав на палубу.

И оба корабля, настоящий мой корабль и корабль-стрелка, поплыли к далекому проходу в ледяном поле, который виднелся на маленьком компасе. Зелёная стрелка большого компаса вспыхнула ещё ярче, но курс корабля уже не совпадал с её призывом.

Поглядывая на прозрачный шарик, я уверенно вёл корабль по изломанному лабиринту расходящихся в разные стороны трещин. Но вот снова впереди открытое море. Стрелка-кораблик в маленьком компасе заколебалась в нерешительности. Но я уже глядел на зелёный лучик Большого Компаса и вёл свой корабль по главному направлению.