Крылом мелькнувшая

Меня же засыпала на мягком характере: матери перечить не решился. Пробовал потом переиграть всё заново. Куда там. Счастливый случай дважды у судьбы не катит. Не иначе, это ей заповедано Свыше. Очень даже она обязательная дамочка в вечной запарке.

К тому можно пристегнуть обидную для нашей страны подробность. Нефтегазовые «марские» месторождения достались с 90-ых годов американской компании. Естественно, в русле пьяного ельцинского жеста: «Да берите, сколько хотите». А ведь за всем этим огромные пустые траты казны. Оказавшийся напрасным, подготовительный труд для чужого вражеского дяди. Исковерканных русских жизней вообще никто не считал…

Тихая вода

«Тьма странностей на свете. Кто тайны душ одолеет? Касательно женщин – вообще мрак сознанию». Так, примерно, высказывался мой приятель, которому стоит верить. Достаточно поживши, много испытавший. К тому же в моря когда-то ходил. Понимание жизни обнаружилось у нас полное. Даже путать временами стал: не я ли это? До того сердце знакомо задевало. Всё оставлю на ваше суждение. Сколь хватит скромного мастерства, перескажу.

«Самое заманчивое было – дождаться пухлого отпуска. Месяца на три, не меньше. Настрой души в первый день необыкновенный. Одолеешь этажи, как на взлёте. Обнимешься с заждавшимися предками. Разом у всех лица именинные. Подарочки раздам. Сувенирчики куда-нибудь приткну.

– Забыл, где штопор?

– Да как же! На прежнем месте.

Вот за столом с родными сидишь, маминым закусываешь. Кайфуешь, словом. После шестой рюмки выясняется: радость пошла гулять, не взяв тебя. Оно понятно. Нет, не перебрал. Просто горсть минут, чтоб всё прочувствовать, отпущена.

Бездельные дни потянутся. Обязательно насморк подхватишь. Грипп заломает. Обидно. В плаваниях, хоть бы хны. Из машины в Арктике высунешься – благодать!

А тут манергеймовское пальто на меху не теплее битловки. С батей уже без причин стопочки начисляем. Дальнейшая свобода ещё тускнее. Интересного – шиш. Домашняя каюта начинает раздражать без перемен. Видишь, мать зряшне исхлопоталась. Чтение запнулось на давно знакомом. Свежим, занятным книгам всякие Сусловы появляться не дают. Что ж получается? Родину закрасили в шаровый цвет?! Большинство серость бытия устраивала. Сверху спустили подсказку, как отвечать: «Лишь бы не было войны».

Недель через пять ощущаешь себя конкретным дураком. Когда дойдёшь до мысли: «лучшее оставил в морях», обратно хочется. Только с качающейся палубы даль чистая, неохватная. По заходам в порты и портишки можно географию изучать. С перерывом на рейс широту души показать в нашенском кабаке. Не только сам от зимнего отдыха доканался. Отец приболел. Ему-то простительно: войну изведал. На ней солдатики мёрзли в окопах. В траншеях, заливаемых дождями, свыкались с мокрой кирзой. Наркомовской водкой глушили память о человеческом житье.

На излюбленной генералами разведке боем сносило мозги в прямом и переносном смысле. «Жми-дави» из никчёмных противогазов весь употребили. От примерного курса молодого бойца перестали кланяться свисту пуль. Уразумели: свою не услышишь. С того началась у них война по-настоящему…

Врача участкового через регистратуру вызвал. Тот с прочими лекарствами прописал ему витаминные уколы. На следующий день пожаловала медсестра. Сосредоточенная на своём, быстро укольчик всадила. Ни на кого не поглядела толком. То ли стеснялась, то ли профессиональное. Не один и больной.

В новый приход к ней присмотрелся. Из себя ладненькая. Шатеночка. Над столом втянула содержимое ампулы в шприц. Развернулась, чтоб сделать на секунду больно.

Моё зрение раздвоилось. И было от чего! На стенке зависала репродукция известной картины. Случилось на руанском базаре не разорительно «шедевр» купить. Чем-то тронула из 18-го века милашка с полотенцем.

Ну, так вот. Обе лицами совпали. Разница в поправимом. Та – в приятной оголённости. Живая – в строгом белом халате. Разве от мечты художника претерпеть в тягость? Чего-то сморозил на сей счёт. Она глаза карие на меня вскинула. Вроде и сама удивилась. Как с клавиш аккордеона сорвалось неизбежное: Под нашей старою луной С тобой нам вышло встретиться.

На последнем десятом разике провитаминила батю. Уже как-то очень расположенно стали прощаться. Волнение девушки уловил. Что она больше всего в тот миг желала, то и сказал:

– Вдруг придётся обратиться за милосердием. Как вас, Галя, найти?

Та, в отличии от картинной, зарделась.

– Домашнего телефона нет. А терапевтического кабинета вот. – И протягивает мне заранее написанный номерок. Кроме этого взглядами обменялись. У кого их читать получается, вышло бы: «Буду очень ждать. Позвони обязательно». – «Обещаю не забыть. Вдруг судьба?» – «Мне тоже кажется. Не пропадай».

Человек я не горячий. Снял трубку и накрутил пять цифр лишь перед концом отпуска. По Галиному голоску понял: обрадовалась нежданно. Предложила встретить её вечером у поликлиники. Что и говорить. Меня всё это кольнуло. Некоторую виноватость перед ней почувствовал. Не без причины, конечно. Недавнее прошлое ещё цепляло.

Трудно дался тупиковый романчик с одной питерянкой. Сам, небось, заканчивая ЛВИМУ, обзавёлся подругой. Архангельску, однако, изменить не мог. Потому-то ничего, кроме душевных переживаний, не вышло. А Танечка (тут он жалобно подвыл) была изумительно как хороша! Вспоминалась и вспоминалась…

Оделся так, что маман, не утерпев, аттестовала:

– Форсун питерский.

– Иным не подражаем.

На который-то раз, прохаживаясь вдоль крыльца на виду всей Павлиновки, увидел знакомое миру личико. Медсестричка застыдилась своего обтрёпанного пальтишка, сапожек местной фабрички «Северянка». Против этого сразу пожарные меры принял. Правую руку браво кренделем и выдал комплимент. Не совсем строго на север курс взяли. Разговор повели шутейный. Незаметно перешли на «ты». Жила воплощение деятельного сестричества в начале Обводного канала. За ним – дикое поле да створами торчали трубы ТЭЦ.

При долгом шагании пыталась путаную мою судьбу прояснить. Посчитал: эк, некстати! Серьёзное – совершенно против лирических правил. К тому же робкие звёздочки зажглись. Зачастили двухэтажные запущенные деревяшки.

Под верхними окошками забавно свешивались провиантские авоськи. Благоразумней, одначе, было смотреть под ноги. Вот где почти что предусмотрено вмиг сковырнуться. Край города, как-никак, и власти с её дворниками, ментами, депутатами.

В подъезд подобного дома вошли. Честно исполненное провожание нуждалось только в одном. Я привлёк Галю к себе. Губы наши встретились. Теперь она сама, как истосковавшаяся по ласке, растворилась в чувственном поцелуе.

– О-о, ты целуешься сладкой женщиной.

– А я и есть женщина. Ещё немного и поплыву. Позвонишь?

– Спрашиваешь?! Тебе бы винные склады с расстояния поджигать, чтоб мужики наконец-то вашими сёстрами занялись.

Галя засмеялась, раскрепостившись на глазах. Стала юморной и крайне притягательной. Я почти уже любил её. Опять нас замкнуло. Желанно припали друг к дружке. Оказалось: мы напрасно порознь жили на свете. Слава Богу – нашлись.

Следующий свой вечер сочинили в соавторстве. Сперва проделали тот же путь. Правда, я обдуманно не одолел последние мосточки-досочки. Артистка по вдохновению сыграла маме, что идёт на день рождения к подруге. Из этого вытекало: там и ночевать останется. Когда же к нам пришли, в лицедея обратился я. Организовал кофепитие, достав большую банку заморской развески.

Старики мои гостье обрадовались. Тары-бары. По общей задуренности пустую киношку по телику посмотрели. Альбом, гитарка. Ох, времечко уже двенадцать! У всех троих вырвалось:

– Куда на ночь-то глядя? Останься.

Галочка ресницами внутреннюю борьбу изобразила и… сдалась. В моей комнатке очутились. Перед отплытием в счастье – лёгкое волнение. Выходя из образа, славная медичка показала кулачок.

– Если и обманывать, так только вместе. Порознь – ни сама себе и ни тебе не позволю. Ведь я замужем побывала. Оттуда вынесла: враньё ужасно.

С улыбочкой смягчилась.

– Ты ведь не такой?

– Да я робкий, домашний, ну и малость туповат.

– А я тихая вода. В моём имечке это заложено. Сам увидишь.

Искрила напропалую редкая подарочная ночь. Перед тем, как сном забыться, благодарно коснулся её груди. Почувствовал исходящий от Гали блаженный покой. Будто опустил ладонь в реченьку, где лодочка – надёжный корабль.

Разрядившимся в ноль от счастливой встречи, вновь в машинной яме очутился. Поставили нас и многих на линии снабжать страну зерном. Своего, де, не хватает. Это поносно болтливые горбацёвцы принялись топить державу. Быстрёхонько организовали перебои во всём. С такими – ненавозишься.

Нашей коронкой стала кривая Архангельск – Ипсвич. Там под кишку элеватора становились. За несколько часов улаживали и свои делишки. Благо, портишко не велик. Имелся базар, пяток синих[42 - Синие двери – признак секэнд-хэндовских магазинов в Англии.] дверей. По возможностям четвёртого механика купил красивое шоколадное платье. Сам же обошёлся приличным секэнд-хэндом. Неношеный с жилеткой жениховский костюм в точности на меня. Карманные часы под брегет. Отпад!

Как раз на день родного города заявились. Галинка обомлела, взглянув в обновке на зеркала трельяжа. (Распространённейшей штуки из тех лет). По набережной незабвенно прогулялись. На что-то народ там внимание заобращал, сгрудился. И мы примкнули. Картинная подружка оказалась впереди. Меня же учтивость губила. Пришлось ей вмешаться. Взяла мои руки и притянула к себе. Таким нужным я ещё ни для какой не был.

Назавтра выпало мне суточное дежурство. После него с Галей смотались в Пустошь, где стоял их родовой дом. Совсем иной мир. Трогательная русская старина: иконы в красных углах, большая печь, самовар. Само собой чугунки, ухваты, вековой обиход. Во дворе денёк весь залит солнцем. Воздух – будто в букет полевых цветов носом ткнули. И никаких тебе моторов.

– Давай на мою любимую речку сходим?

– Шикарная мысль!

Приветливей мест ещё не видал. На чём бы взгляд ни останавливался, хотелось умилиться. Первопроходцем вбежал на пригорок. Иллюзион на блюде – игрушечная часть Архангельска.