Словно по Булгакову, на площадь влетел шальной грузовик. Приключение началось.
Шофёр с ухмылкой головой дёрнул, услышав от отважного конечную точку. Приличные кварталы проехали. Фары выхватывали из темени кривые улочки c убогими частными домишками, где-то вблизи Днепра. Зилок тужился, прибуксовывал, тряся на ухабах.
– Дальше грязь непролазная, тормозну. Бывайте.
Слезли и почавкали в модных штиблетах по липкой гадости. На небе ни луны, ни звёздочки. В какой-то первозданной тишине брехнула собака. Тотчас по округе раздался солидарный повсеместный лай. Снова к Саньке с тем же предложением. Упрямец ничего не ответствовал. Пеняя себе за безвольность, не фильтруя матюжки, подкалывал его частушками про вологодских. По папеньке – и я из них. Вологодские робятушки нигде не пропадут, Если ноженьки отрубят, на… домой придут.
Чу, калитка близкая хлопнула. Кондукторский голос окликнул:
– Парни, сюда!
Наконец-то блуждания кончились. Входим в халупу. Видок предстал такой, что захотелось обратно во мрак. Из всей обстановки – две железные допотопные кровати, покрытые тряпьём. Подушки грязные, даже на взгляд липкие. Пол какой-то серый. Сообразил – земляной. В углу косая печка. Голые стеночки. Из дверного косяка выглянула неопрятная старуха и молча убралась обратно. Лишь на Санькину пассию было забавно смотреть. По годам молода. Неумело напудрена. Непонятно с чего симпатичная мордашка огрубела. Трущобная леди старалась выглядеть расстроенной счастливым для меня обстоятельством.
– Оксанка вас не дождалась, шмарится, стерва.
– Пустяки, подругу не ругайте. Я только спать хочу.
– Ой, да знаю, чего вы все хотите.
Она по-детски прижала руки ладошками к груди. C пальцев правой невольно прочиталось: Нюра. Добитый этим, лишь спросил:
– Какая кровать Ксанкина?
Преодолев брезгливость, в чём был, в том и повалился. Почти сразу Нюрка свет погасила.
Под её оханье трёхдневное гусарство вырубило напрочь.
Проснулся я от странной тревоги с тоской непонятного свойства. Ночь боролась с рассветом. Все предметы в комнате угадывались. Определённо что-то вблизи происходило. Страх обдал волной. Стенка напротив размылась, как переводная картинка, и из неё вышла девушка. Медленно, плавно двинулась ко мне, закутанная в белую материю с хаосом складок. Чёрные волосы прелестницы ниже плеч разбросаны. Личико сладостной красоты. На сочных губках играет узнаваемая кладбищенская полуулыбка.
Мелькнули последние оборванные мысли:
– …помолиться бы… слова связать… крестика нет… Тщетно: волю разбил паралич. Беззвучно заплакал от невозможности быть собой. Видеть от слёз перестал. Пружинная сетка кровати прогнулась с крайчика. Жалким трусом я провалился в беспамятство. Сознание вернулось, когда она легко привстала. Видение то ли уходило, то ли вплывало в свой тайный мир. Лежал в полном отпаде, с признаками случившегося интима. Нет, нет, не снилось. Впрямь весь зарёванный. В трусах липкость. Скорее, скорее бы утро!
Парочка ожила. Снова Нюрка заохала. С натурной реальности замечательно приободрился. Когда те встали, Саньке сразу о вахте напомнил:
– Соображай на скорости. Некогда антимонию разводить.
С восьми твоя.
Грубый простак витязем подпоясался – и к выходу. Нюра семенила за нами до калитки. Всё так же извинительно старалась заглянуть в глаза.
– Приходите. Оксана вам понравится. Давече заметила: имя прочитали. Порча это. Бабы со зла в лагере насильно накололи. Вовсе не так меня зовут.
Остановилась жалкой, потерявшей себя. Слова утешения, каюсь, погордился, не обронил. А с Саньки вообще никакого спроса.
Опять почавкали по грязи, больше всего радуясь свету. К этому примешивалось великолепное ощущение – живой!
Катили на первом, почти пустом, автобусе. Не удержался – спросил Александера:
– Ничего тебе там не показалось?
– Ить ведь. Один раз проснулся, почудилось, зайти, што ль кто должен. Вспомнил про поленья у печки. Не впервой – отобьюся. Тут Нюрка навалилась сиськами. Снова досып.
Каков счастливец! О своём же смолчал.
Палец с гулятельной ночи сразу зажил. Что же выходит? Неужели… Развивать дальше мысль становилось как-то не по себе. Про близость с ведьмочкой никому не рассказывал, заранее зная: обхохочут. Думалось и так и этак. Откуда они во всей красе Гоголю были ведомы? В таких ли местах только им водиться? Решил отложить умствования до зрелых лет…
В море – будто всё заново. Гитару настроил. Сыграть попробовал. Пострадавший палец срывался со струн. Прижимать их как положено ему уже нечем. Ладно. Сойдёт брякать за печкой.
Распахнул рундук – запах кислый. Ба! Отборные лимончики, кои хотел посылкой старикам отправить. Времени не нашёл. Честнее сказать – забыл. Через иллюминатор от гнилья избавился. Раздосадовав на себя, захотел на сукиного сына посмотреть. Зеркало показало обычный вид с ушами.
Всё равно сукин. Причесался и вышел в почти такие же виноватые люди. Курилка обсуждала херсонскую стоянку, поминутно взрываясь смехом. На той весёлой волне душа пришла в равновесие. Да тем и утешилась.
Догляд Ерёмина, ретивого третьего штурманца, застал врасплох. Списали меня с матросом Морозовым за ночную самоволку в Болгарии. Так засыпаться! Невезуха полнейшая. Забавно: у капитана фамилия Запорожец. В вольном переводе: гуляй не хочу. Где связь причинная? Да на виду лежит диванной подушкой.
Ясный счёт: ангел-хранитель, обидевшись за крестик, на время отошёл; не зря теплоход назывался «Воркута»; ведьмочка просто так не приласкает. Что чуть покалечился – тоже до кучи. Стало быть – поделом…
Целый год меня, как гнутый ломик, кадровики выправляли. Сначала кочегаром сдали в прачечную больницы «Семашко». Потом на полувоенное гидрографическое судно «Крильон». Оказалось, козодёр пароходский в сравнении с их особями – румяный пятёрочник. Затем ремонт на «Кузнице» «финна» пережил.
Короче, трудом и годовым терпением новую характеристику заработал. Опять жизнь колесом покатила…
Признать надо: кое в чём советская власть нынешние времена опережала. Например, только заикнись про желание съездить отдохнуть. Пожалуйста, во все приличные края ещё необщипанной страны.
Меня, отпускника, просто выловил в кадрах профсоюзник. Там же, в коридоре, навязал почти бесплатную горящую путёвку в Юрмалу. Июль месяц, синь залива, воздух из настоя сосен и моря. О, дальше не буду. Кроме, кроме… хвоста херсонского приключения.
Курортная жизнь без романчиков невозможна, даже если кто поклянётся в непорочности. На тот счёт никогда не запираюсь. Знакомство на танцах в чужом санатории бурно переросло в нечто. Сбор, составленный из гуляний, обниманий и того, на что сейчас подумали, слаще ликёра.
Вот променадничаем как-то с рижанкой Людой по живописным местечкам. На душе беззаботность, птички щебечут, речушка Лиелупе дремотно течёт. Истинно золотое времечко!
Подружка при всех неотцветших женских достоинствах. Недаром ей в плен сдался. Хорошенькая умница пыталась заново судьбу устроить. Потому пробовала всякие варианты. Впечатлений о мужиках скопила предостаточно. Особенно нравилось над нашим братом посмеяться. Одну потешку мне выдала:
«Послушай-ка, что один прикольный лётчик рассказал. Снял он в Булдури дачу старую на лето. Семью решил везти не сразу, а одному пока пожить. Обустроиться надо – так от жены отвязался. Сам же в первый раз задумал подлянку: адюльтер. Создал гостевой припасец, нагладился и в ресторан «Лидо» за красоткой двинул. Не повезло ему, был в тот вечер перебор желающих. Обескураженный, поддатый, добавил ещё с припасённого и, как был во всём, завалился».
Дальше слово в слово пошла моя история…
Одно уловил: шалуньи любят парадно одетых, избежавших греха разборчивых сударей. И водятся они повсюду. Больше про то, кроме Санькиного «ить ведь», сказать нечего.
Старый юнгаш
На этом свете стесняйтесь невозвращённых долгов. Лично меня огорчают долги памяти. Все они носят собственные имена… – Как звать? – Витя. – Фамилия? – Рохин. Мент образца 42-го года обмакнул перо, занёс ручку над четвертушкой серой бумаги. Писать протокол расхотелось. Да и что можно вывести по поводу спёртой у торговки-«кукурузницы»[2 - кукурузники – прозвище жителей приморских деревень, возникшее в период 1-ой мировой войны из-за самовольной расхитительной выгрузки американского парохода с кукурузой, севшего на мель.] шаньги? Не хватало ещё при малограмотности описывать экс, шляющихся после школы пацанов. Другое дело – дохляк-одиночка. Понятно и кратко. Имеющий бронь был нежалостлив, однако вникал: почти прозрачный малец, даже куснуть её не успел. И как-то ловко дал себя захапать, когда хотелось выхватить пионера покрупнее.
– Вали, шкет, и больше на Поморской и базаре чтоб не видел.
Широкая половица, где переминался Витёк, вмиг опустела. Прежде чем задать стрекача, с выпрыгивающим сердечком, осмелился приоткрыть дверь в несвободу и крикнуть:
– Спасибо, дяденька!
Резвые ноги сами вынесли на Павлиновку. Эх, встретить бы ребят с той шанежкой! Хотя и понималось: съели на бегу. С подкатившего рабочего трамвая со шпалами свистнули. Эти из другой компашки нелюбителей делать домашние задания.