Дельта чувств

– И ныне, я знаю, народ дождётся своего торжества и всё – таки я, любовь моя, дрожу от волнения. А роженица избрана с тонкими чертами лица, я видел её, и будет пользоваться большим почётом.

– К народу выйдет вестница с лютней в руке, будет играть и петь:

«Мелькарт жив, Мильк воскрес! Слава Ему, слава, слава владыке! Вежды свои, что смерть сомкнула, Он их отверз, Уста свои, что смерть сомкнула, Он их отверз, ноги Его, что скованы, были, ходят опять, Цветы и травы повсюду, куда Он ни ступит, растут. Слава владыке, слава Мелькарту!»

Тейя рассказывала Гай Мельгарду о начавшемся празднике рождества, у которого есть определённые часы. О людях, что справляли его час за часом, зная следующий час, но освящая текущий. И все они знали, что образ хранился в темнице, и знали, что Мелькарт воскреснет. Запеленатое сосновое бревно распятия, которое таскали в шествии мисты, пока ковчег лежал за дверьми храма, являлось образом, проявлением Бога, хотя Бог и не образ. Образ – это орудие текущего времени и конечного праздника. А Баал Эшмун – это владыка праздника.

Сказав последние слова, Тейя надела себе на голову миртовый венок, совсем, как при девичестве, а Гай Мельгард глядел на символ Мота-Смерти широко раскрытыми глазами.

– О, Подруга Царицы, – воскликнул он в восторге, – как идёт тебе диадема из белых цветов мирта, которую ты сделала для себя. Тебе она к лицу!

– На седьмой день начнётся ликование – продолжала говорить Тейя, – самый разгар весёлого праздника.

«Ковчег пуст!» – будут кричать. «Могила пуста, Мелькарт воскрес!»

Народ целует Тейю проявляющую собой Великую Мать и кричит:

«Слава владыке!».

Вновь будут целоваться и кричать:

«Славен Мелькарт!»

И будут девственницы, при свете лампад, плясать и водить ритуальные пляски вокруг кадуцея Мелькарта. Воздух огласится благой вестью. Встречаясь, люди будут дважды целовать друг друга и восклицать:

«Воистину воскрес!»

– Какой чудесный праздник, чудесный в каждый свой час! Но Мильк знает час, когда Мощь вознесётся солнцу от тоффета что водружён среди лабиринта из зелёного мирта у храма Мота – бога смерти. Астерий[33 - Чудовище с телом человека и головой быка.] склонит свои бронзовые длани, и жертва опять падёт на угли печи.

– Не «опять», – сказала жена. – Это всегда один и тот же, и первый раз. Всегда Исида исчезает с неба и спускается, чтобы разбудить и родить сына Милька, это событие ныне и происходит, на седьмое утро праздника материнское чрево отверзнется.

– Тейя, перейди к другому часу истории, с тут дело обстоит не так просто. Многие называют Мелькарта не владыкой, а владычицей. Народ имеет при этом в виду судьбу, и луну девственницу, и звезду мать, и многих других, с которыми они супружатся. И нам приходится называть поимённо его ипостаси, и ловкая многозначность грешит против правды. Небо, которое орошает поля, имеет одну грудь женскую, а другую – мужскую.

– И Аштарет, утренняя звезда и вечерняя, и она, и то, и другое – вечером женщина, утром мужчина.

– Ну, как тут не сотворить мир? Как не погрешить против правды? «Мелькарт – дева, женщина и рождённый юноша, и только в силу своей смерти», – говорил Гай Мельгард, помня древние тайнописи.

– Уверяю тебя, смерть способна изменить пол.

– Конечно! Если при жизни Смерть была женщиной.

– Дурачок, я рассказываю тебе о людях, что живут там, за чертогом и о том, что они думают об общепонятном. Ведь и ты подобен амуру всевышнего, первого и первейшей, владыки и владычицы. Подобны лукумону[34 - Господствующий образ правления олигархами – лукумонами.], который обручён и обручена с нашим племенем, ибо ты – кровный жених, а я – невеста, но и это ещё вопрос – невеста я, или жених. Отец и Мать – лунное яйцо.

– Тейя, я тоже так думаю, когда я нежен с тобой, милая моя Тейя! – воскликнул Гай Мельгард, обнимая жену обеими руками. – Тебе прекраснощёкой суждено было идти на восток к полям Иару[35 - В «Кнмге Мёртвых», связанной с загробным судом Осириса, в результате которого души благочестивых людей отправляются на поля иару, или иалу, – поля блаженных, а души грешных отправляются на окончательное уничтожение.], ради моей жизни. Ты меня, как Звезда, ведёшь меня за руку в рощу, в мир, под зелёные дерева и сплетаешь мне венки, как сплетала бы их Исиза Мелькарту из дубовых листьев; сплетаешь не всякими ветками, а само собой разумеющимися.

– Пойдём муж, пора! Ты говорил, что у меня очень нежные щёки и что они благоухают, как лепестки роз, когда ты их целуешь: так, как если бы я была подобна плодоносящему дереву, которое распахнулось бы и выпустило отпрыска! Как было при первом рождении Мелькарта.

– По-видимому, ты имеешь в виду первородного наследника, и растенья «не-тронь-меня». Теперь я думаю о Мелькарте, о полной жертве и о посвящённой юности. Твой миртовый венок – украшение жертвы, – он меня пугает.

– Я поняла тебя, любимый, мир скорбит о первенце и плачет. Мелькарт – Не-Тронь-Меня, слывёт кустарником Смерти и губит в себе тех, кого он любит… Пойдём муж! Горек и терпок миртовый убор.

Удивительно проникновение в тайники человеческого чувства, дорогой читатель, удивительно и ощущенье его страсти; так же остро и касание к чувствительной, лирической красоте природы. В этих строках я осведомляю тебя о результатах возросшего самосознания древней личности, самобытность человека, предоставленного самому себе в узких рамках частной жизни в обстановке зреющей государственности, о желании человека уйти от серой, будничной повседневности. Погружение и углубление его в мистические грёзы, это – результат возрастающего индивидуализма и субъективизма, характерного не только для описываемой мною эпохи. И нигде самостоятельность субъекта не доходит до абсолютизирования. Нигде он не уничтожает самого объективного бытия, а везде человек, так или иначе, только его видоизменяет. Вот это – то видоизменение бытия, которое отмечается в литературных жанрах всех прожитых нами веков и позволяет видеть в них безусловные романтические тенденции.

Глава – 2

Чрез меня умножатся дни твои, и прибавится тебе лет жизни. Если ты умён, то мудр для себя; и если буен, то один потерпишь. Тиннит садится у дверей дома твоего на стуле, на возвышенном месте города, чтобы звать проходящего по дороге, идущего прямо своим путём. Притчи Тин_ниТ.

Со скорби начиналось пребывание мистов у горы Абант. Во-первых, потому что святилище Пан Ти Капища, куда за оракулом прибыл Гай Мельгард, было темницей преисподней вообще. Во-вторых, потому что привлекался, задерживался и не отпускался тот, кто в него попадал. И, что Смерть, действительно и буквально, господствовала страной «Откуда никогда не возвращаются». А это значило, что человек, окунувшийся в это святилище и вобравший в себя «в смерти жизнь», не сохранял своё прежнее духовное состояние и свою внешнюю форму, и не оставался уже самим собой.

Возвращение переселенца через двадцать пять лет в прежние места уже не имели никакого касательства к тому человеку, который, отправляясь в путь на запад, рассчитывал вернуться на родные земли через полгода. Они часто становились колдунами, делавшие свою способность пророчествовать, в исступлённом состоянии, источником заработка. Они были вещунами, которые, странствуя или сидя у пещер, добывали деньги и съестные припасы, указанием благоприятных для тех или иных дел, дней. Это были важные люди, ибо так представлялись местным жителям эти безумцы. Они наносили себе раны, ели мясо быка, ходили с железными рогами на голове, или вовсе голые – это им подобало: рога и нагота. Основой их эмблемы являлись рудименты трех сезонного года. Зимой, в образе змея – отсюда у них змеиный венец. Весной, превращались в быка, а в козла или оленя в день летнего солнцеворота. Демонстративным обрядовым блудом домогались они для хлебопашцев плодородия земли. Люди сознавали это с благоволением, так как обладали той повышенной чувствительностью, которой отличалась их религиозная традиция, где разумение Бога начиналось эротическим танцем. Это уже было «Ханааном»[36 - Ханаан – титул отца и матери неба. На земле титулом владели, по представлениям финикиян, Ханна и Ханнон (Дарящие).], с которым связывалась тёмная история. “Ханааном”, в котором ходили голыми с открытыми половыми отличиями, обнажёнными водили хороводы и совершали обрядовые акты с лоно угодницами.

Тут всегда есть Мелькарт; но при этом он приходит и уходит подобно тому, как всегда, уходит и приходит солнце. Старик Мелькарт уходит. Я намекаю на то, какие события доносит до нас время. Тут начало смены престола, плачевный закат года и ликующий рассвет рождества, от которого люди ждут повторного поворота, веря, что отныне вместо несправедливости воцарится справедливость и «луна будет восходить правильно». Это для всех достаточное основание радоваться после дней траура и пепла жертвы, которое объяснялось искренней скорбью об уходе старой эпохи.

Много дней готовилось торжество, прежде чем холст с Величеством Мелькарта на влачимых волами салазках, на которых покоился саркофаг (под красно-чёрным балдахином магалия), в сопровождении, спереди кадильщиков и водокропильщиков, а сзади совершено убитой горем свиты, доставили к благоустроенному Вечному Жилищу, что за медной дверью адетона. Здесь над «мертвецом» был совершён богоугодный обряд «отвержения уст» копытцем посвящённого Хору тельца.

Община Знания сидела, уткнув головы в колени, а народ предавался шумной скорби. Весь Горизонт Хора[37 - Хор – он сын Исиды и Осириса. Его главный противник – Сет. У финикиян: знатный, важный, великий народ – хор.] скорбел, чтобы восславить новую не знающую несправедливости эру, когда луна будет восходить правильно. Скоро жрицы и жрецы Общины Знания поднимутся, чтобы, ликуя приветствовать новое наследное солнце, приятно красивого юношу, которому четырнадцать лет. На некоторое время бразды правления должны будут перейти к нему и к вдовствующей богине. Мощью Хор – был этот юноша, а «Не-Тронь-Меня» являл собой его титул:

«Сильный боевой бык, любимец обеих богинь, величественный, золотой сокол, поднявший венец. Мелькарт – прекрасный обличьем своим, Он, который Единственен, и для которого Он единственен. Сын Солнца – властитель Красного Марса, величественный постоянством, живущий вечно, любимый владыкой неба. Он – первосвященник, ликующий над Горизонтом Хора в силу своего имени «Жар, что пылает». И было крайне необходимо, чтобы юноша, прежде чем, в свою очередь, покинет землю и продолжит солнечный род, ещё при жизни обручился с Исизой, которая становилась его Великой Супругой. Она будет повелительницей четырёх сторон горизонта Хора, она получала от Мелькарта прозвище «Прекрасней всего прекрасного».

Глава – 3

Воды краденые сладки и утаённый хлеб приятен». Отскочи, не медли на месте, не останавливай взгляда на ней. Таким образом пройдешь воду чужую. От воды чужой удаляйся и из источника чужого не пей. Поживёшь многое время, прибавишь себе лета жизни. Притчи Тин_ниТ.

Привод Ханны к святилищу был торжественен. Женщину отмыли дочиста, умастили, подрумянили лицо, расчесали волосы и по традиции украсили голову, шею и руки жемчугами и драгоценными камнями. В таком приукрашенном виде, в сопровождении крылатых теней, под песнопенья и звуки лютен, привели её к «трону создающего царя», чтобы вверить её Суду Двух Истин – Миропорядку.

Кем же была подмена Тейи Ань Нетери, кто же эта невеста, и как её звали? Все это знали, но это нисколько не уменьшало ощущения торжества и не уменьшало радости зрителей по поводу того, что им сообщат о родах сызнова. То была девушка Элишат, дочь жреца Гуднама сына Ариша. Обручение и фиктивное материнство были этой девушке заказаны. Девичество Солнечной Дочери облекалось особой бронёй святости и неприкосновенности: неприкосновенности, по сути, ждущей прикосновенья. Храня некогда девственность строго, она была девой из дев, ведь омытая в святой воде вышла она обновлённой девушкой, в первую очередь – воплощением девичества. Имя – «Девушка», было даже собственным её именем: так звали и называли её именем «Тиннит». Супруг её Баал Хаммон – Светоч Ночи, по всеобщему понятию, должен был совершить божественное зачатие, оно тут облагораживалось. Однако отношения между божественным зятем и родителями девушки, особенно ломающей руки её матери, всегда были напряжёнными. В известном смысле, родители так никогда и не признавали принадлежности их дочери мужу, и в договоре обручения оговаривалось, что дочь не обязана находиться при мрачном своём умыкателе безотлучно, а может возвращаться к Солнечным своим родителям. Условие это было исполнительным и супруга, как – то и водилось, гостила в родительском доме.

Девушку заранее готовили к своей роли. При всей внешне готовности к ней, Элишат была не только очаровательной, но и очень благонравной, кроткой и послушной девушкой, до безволия покорной воле своих знатных родителей и рода. Отличительной чертой её характера было сочетание общительности и явной уступчивости, с терпимым приятием женского своего жребия. Лицо у неё было типично тиникийской вылепки, тонкокостное, с несколько выдающейся вперёд нижней челюстью, не лишённое своеобразных черт. Щёки, однако, уже не сохраняли детскую полноту, не были полными и губы, но с сохранившимся плавным углубленьем между подбородком и ртом. Лоб был чистый, носик чуть-чуть широкий, а большие, красиво подведённые глаза, глядели пристальным взглядом, похожим на взгляд глухих. Взгляд этот выражал внутреннюю сосредоточенность, даже настороженное ожидание приказа, который вот-вот будет, готовая смутно – внимательно услышать зов судьбы. Подтверждало это её ямочка на щеке, появлявшаяся, когда Элишат говорила. Лицо её было неповторимо приятно.

Девушка произносила оправдательную речь Суду Двух Истин:

«Я не чинила зла людям. Я не нанесла ущерба скоту. Я не творила дурного. Я не кощунствовала. Я не поднимала руку на слабого. Я не делала мерзкого перед богами. Я не угнетала раба перед лицом его господина. Я не убивала. Я не приказывала убивать. Я не истощала припасы в храмах. Я не портила хлебы богов. Я не присваивала хлебы умерших. Я не сквернословила. Я не гасила жертвенного огня в час его. Я не пропускала дней мясных жертвоприношений. Я не распугивала стада в имениях бога. Я чиста, я чиста, я чиста!..»

Было красиво сложенье её тела, проглядывавшее сквозь тканый воздух обмоток. Оно отличалось тонкой от природы талией, при соответственно широких бёдрах и удлинённом животе, то есть лоне, вполне способном родить. Твёрдая грудь и тонкие руки, которые Ханна держала вытянутыми во всю их длину по ложу, тонкие перста довершали девичий, янтарного цвета, образ. Естественен был жребий Элишат, дарованный ей уступкой мирских обстоятельств. Её роль и задача в замысле лунных мистерий, была роль и задача перенесения в солнечный мир хранителя мироздания – Ханаана, спасителя рода человеческого. Элишат сознавала или, во всяком случае, чувствовала эту миссию, видя в обстоятельствах целенаправленную обособленность своего поступка.

Дождь и мужская влага этой страны получалась не от земли, а от НЕБА, когда могучий бык покрывал корову и не выпускал её из своих объятий, даря ей плодородие. На Красной Земле жило стадо быков, из которых избирался великий бык, живое повторение владыки, зачатый от луча небесного света коровой, которая затем уже никогда не телилась. Ядра этого владыки были столь же могучи, как ядра великого быка в Египте. Великий Бык жил за бронзовыми дверьми, в глубине, открытой небу колоннады, с каменными парапетами между колоннами, на полувысоте которых, проходили изящные притолоки этой ограды. На плитах двора толпился народ, когда служители выводили, из освещённого лампадами стойла-придела, быка, чтобы люди видели, что бог жив и приносили ему жертвы перед тем, как его закалывали освящённым копьём.

Удары литавр возвестили отворения ворот и во двор вывели Бога. Толпа пришла в великое возбуждение. Люди падали ниц, чтобы поцеловать землю. «Баал! Баал!» – кричали люди. У украшенного венками быка, на лбу сверкала золотая пластина, отражающая отблеск факелов. Воздух дрожал от гортанного придыхания, каким начиналось вырывавшееся из сотни уст имя бога. Оно было также и названием влажного потока, создававшего духовный мир и его кормившего. Это было имя солнечного быка – «Мелькарт», обозначение всех сил плодородия, свою зависимость, от которого люди знали, это имя страны и людей, это имя жизни: от того изображали Мелькарта с рогами быка. При всём своём легкомыслии, народ был глубоко взволнован, ибо его благоговение слагалось из надежд и всех страхов, какими наполняет грудь, строго обусловленное бытие. Они думали о собственном теле и об его отправлениях, доставлявших наслаждение и удовольствие. Они думали о живости женщин и о здоровье детей, думали о Мелькарте, которого они называли «сильным быком».

Тут думали об Эшмуне. Этот лукумон защищал переменным своим лицом, он осуществлял связь между собой и тем, от чего зависело что-то. «Владыка! Владыка!» – кричал народ в боязливом восторге, угнетённый сознанием опасности и строгой обусловленности бытия. С надеждой люд взирал на богозверя, на его ядра – залог плодовитости. «Храни народ!» – вот, какой смысл они вкладывали в свой крик. – «Храни народ! Защита и благополучие!»

Бык был черен: чудесно смотрелся на черноте спины пурпурный чепрак. Два обритых иерофанта, в белых льняных одеждах, отделанных широкой чёрной полосой, держали быка с обеих сторон за золоченые поводья. Один из них показывал народу белое пятно на боку живого проявления бога, считавшееся отпечатком серпа луны. Другой иерофант, держа за ручку курильницу, протянул её под морду быка. Бык принялся раздувать толстые, влажные ноздри, раздражённые пряным дымом, он мощно чихнул и народ стал кричать с удвоенным воодушевлением. Это воскурение сопровождалось игрой арфистов, которые сидели, подобрав под себя ноги, и с обращёнными к богу лицами пели гимны. Корибанты, юноши с прядями непорочности на голове, начали хлопать в ладоши в лад музыке. Показались девушки-девственницы с вьющимися непокрытыми волосами. Они выходили обнажёнными в одних только пёстрых поясах на персях над узкими бёдрами. Рядом старшие иерофантиды в длинных, прозрачных, как фата, платьях: открытых – позволяющих увидеть женственность. Посвящаемые девушки обходили Бога в пляске, они потрясали над головой систрами и бубнами и поразительно вились возле юношей-корибантов, высоко поднимая вытянутые ноги.

Священный чтец нараспев читал с таблиц Некрономикона текст, который повторялся, подхватываемые народом, слова:

«Баал – это Эшмун! Баал – это Хор! Баал – это Мелькарт, сын и супруг Аштарет!»

Бык, широко расставив ноги, глядел большими глазами на девушек, которые прощались со своим девичеством, и которым радостно было знать, что находятся под надёжной охраной. Бык был их пленником. Зачатие, которое он им сулил, было причиной их ликованья.