Вкус крови. Рассказы. Повесть

Препоясавших воды китайской стеной.
Над церковными главами в сонме крестов.
Над бесстрастным молчанием чистых листов
Опускается ночь под кровавой луной.

Правая рука после операции плохо слушалась. Кистевая контрактура, тридцать лет назад лишившая его возможности концертировать, теперь позволяла по крайней мере держать перо и даже проигрывать мелодии, которые слетали к нему звуками эоловой арфы и ложились нотными знаками на страницах маленького блокнота.

Эта неведомо откуда взявшаяся болезнь с красивым названием «дюпюитрен», отняв пианистическую виртуозность, побудила его тем к созданию композиций. За годы затворничества он сочинил две симфонии, концерт для фортепьяно с оркестром и несколько опусов камерной музыки.

Он долго не решался на операцию. Но как это часто случается со стариками, которые перешагнув некий возрастной рубеж, загораются мечтой осуществить давно задуманное, он отметил своё восьмидесятилетие визитом в одну из московских больниц, что славилась своим «отделением кисти». Его имя открывало ему все двери.

Операция прошла успешно. Он с удовольствием погостил в семье дочери. Его уговаривали остаться в России. Двое внуков, четыре правнука. Конечно, он любовался ими, но сердце оставалось там, на берегу любимого Днепра, на родной Украине, которой он хотел посвятить остаток жизни.

Его не понимали. Он объяснял: попробуйте пересадить старое дерево, выросшее на каменистом склоне горы, – попробуйте пересадить его в ваш ухоженный сад, – вы обречёте его на гибель.

И он вернулся, чтобы написать ораторию на слова «Реквиема»

Его визит в Россию не остался незамеченным.

Ещё не совсем зажили швы на руке, когда он сел за рояль и проиграл несколько несложных пассажей. О, счастье! Он испытал давно забытое чувство свободы! Вторая часть «Лунной сонаты» потребовала немалого напряжения, но всё же подтвердила это ощущение. Он ликовал.

Однако его торжество омрачали происходящие на родине события. Вернувшись после операции, он обнаружил в доме следы обыска. Очевидно, его пытались сделать незаметным, но удалось это плохо. Рукопись «Реквиема», в его отсутствие хранившаяся в ящике письменного стола, как обычно, в идеальном состоянии, и теперь извлечённая на свет, предстала перед ним неряшливо сложенной, что свидетельствовало о вторжении чужих рук. Он понял, что сделана фотокопия, которая может послужить доказательством его гражданской неблагонадёжности.

Память вернула его в детство. Сожжённый Киев. Бабий Яр. Отец ушёл к партизанам. С Ковпаком проделал путь от Путивля до Карпат. Войну окончил в Берлине. Годы возрождения советской Украины. Учёба в Московской консерватории. Мировая известность

Он вспомнил слова Сартра: «Всякая жизнь кончается провалом».

Нет, он не таков. Пусть это будет провал, но с треском.

Он свято оберегал то место в саду, где вернувшийся с фронта отец закопал оружие. Сынок, – сказал тот перед смертью, – возможно тебе ещё придётся столкнуться с врагом. Тогда ты достанешь мой автомат и станешь защищать нашу многострадальную родину.

Вот и пришло время, подумал он. Тряхнём стариной.

ППШ и ящик с патронами он поднял на чердак. Слуховое окно открывало вид на переднюю часть усадьбы. Под прицелом оказывались чугунная решётка входных ворот и дорожка к двери в дом.

В городе бесчинствовали бандеровцы. Слышалась перестрелка.

Он ждал гостей. И они не замедлила явиться. Когда у ворот остановился микроавтобус с изображением трезубца на дверце кабины, он сел за рояль. Первые такты «Реквиема» звучали победным аккомпанементом для громогласного мегафона, который именем закона приказывал ему снять запоры и впустить службу безопасности Украины. Это продолжалось несколько минут. Затем послышались удары металла о металл и скрежет выламываемых ворот.

Он закрыл крышку рояля, поднялся на чердак и заглянул в слуховое окно. Несколько человек в камуфляже, сменяя друг друга, били кувалдой по чугунной решётке, пытаясь проломить отверстие, сквозь которое можно было бы добраться до засова, перекрывающего створки ворот, укреплённые на могучей арке-станине.

Он снял с предохранителя автомат. Ждал. Спокойно и даже с удовольствием смотрел, как трудятся стражи закона у входа в его крепость. Только сердце пустилось галопом, иногда замирая на экстрасистолах. Перед мысленным взором его проносились годы, не торопясь изменявшие семейное гнездо – от мазанки за забором-штакетником до нынешнего уменьшенного подобия замка, укреплённого его усилиями для отражения предполагаемой агрессии.

Когда чугунные ворота наконец пали, и команда взломщиков двинулась по бетонной дорожке к дому, он дал в воздух несколько коротких очередей. А потом уже не мог остановиться, пока не расстрелял всю обойму. Служба в армии не прошла даром. Теперь он вспомнил её с благодарностью. Правая – оперированная – рука не подвела и тут. Спусковой крючок был словно продолжение указательного пальца.

Мгновение, и микроавтобус с незваными пассажирами сорвался с места и умчался, напоследок огласив улицу пронзительным воплем сирены. Воцарилась тишина. Он убрал автомат в дорожную сумку, где находилась уже рукопись его «Реквиема» и коробка с патронами, со второго этажа спустился в сад по наружной лестнице и через потайной лаз выбрался на обрывистый берег Днепра. Тридцатиметровый верёвочный трап убегал отсюда вниз песчаной тропой в зарослях кустарника. Он не был трусом, но и не хотел становиться убийцей. Бог простит – подумал, – ибо не ведают что творят. В последний раз взглянул на свой дом, перекрестил его и начал спускаться.

На причале было пустынно. Он не торопясь отвязал свою моторку и быстро вышел на стрежень. Солнце стояло в зените. Холодное лето 2015 года озарялось надеждой на избавление от фашистской чумы.

Он выключил мотор, сел на вёсла. Правая рука и здесь с наслаждением включилась в работу. Сердце постепенно успокоилось и еперь билось ровно, как в молодости. Вот что значит, подумал он, принять днажды правильное решение.

Старик

Старик вез Мальчика в аэропорт. Он любил сына и любил невестку, но зачем, – вопрошал он, обращаясь неведомо к кому, – они отправили мальчишку за тридевять земель, в какой-то там международный, видишь ли, лагерь, а сами подались отдыхать – от кого? – от сына? Нет, они с женой никогда так не поступали. Они брали детей и ехали в Анапу, или в Евпаторию, в Геленджик. Поездом. В купейном вагоне. Отдых начинался за порогом, едва захлопывалась дверь, и они начинали располагаться на ночлег, с веселой возней и шутками, а за окном проносились благословенные подмосковные леса, поля, деревни, немудрящие дачки, и заходящее солнце стремительно летело вслед за стволами деревьев. Юг России распахивал им навстречу свои объятия неторопливо, будто нехотя, купаясь в теплой влажной истоме. На станциях к поезду стекалось местное население со съестными припасами – и чего тут только не было! И вся захваченная из дома снедь, к тому времени уже на три четверти поглощенная, меркла перед роскошью «даров юга», отодвигалась в сторону и постепенно перекочевывала в мусорный бачок.

Мальчик на заднем сиденье играл с телефоном. Что-то там трещало, звонило, ухало, радостные восклицания сменялись междометиями досады, старик не выдержал.

– Послушай, Артем, убери шарманку. Посмотри, какая красота вокруг.

Дорога в Домодедово и впрямь была хороша. Над лесистыми холмами вставало солнце, высвобождало из росистой дымки разноцветные каменные особняки, словно дорогие украшения, то там, то здесь брошенные в окоем щедрой рукой. Нет, он предпочел бы видеть пасущиеся стада, элеваторы, скотные дворы, простые деревенские избы. Но ведь каждый видит и находит свою красоту. И было бы глупо отрицать этот пейзаж только потому, что в человеческом измерении он пронизан вековой несправедливостью. Существует неумолимая логика событий, вершащая суд и всем раздающая приговоры.

Мальчик не отвечал. Но трескотня сзади прекратилась. Уважает деда. «Дед – живая легенда». Старик усмехнулся. Скорее – полу-живая. Легендарное прошлое – где оно? И кто его помнит? Кто слышал о знаменитых «кузнецовских моторах»? Спроси-ка сейчас кого-нибудь. Прежде чем поднять в воздух новую машину, они десяток моторов подвергали жестокой проверке, на износ, до разрушения, во много раз превосходя ресурсную долговечность. А что сейчас? Тайна, покрытая мраком. Незадолго до увольнения ему поручили в составе закупочной комиссии отправиться в Америку для заключения контракта на поставку партии «Боингов». Они прилетели в Небраску. Пустыня. И сколько видит глаз, уходящие вдаль шеренги самолетов. Тысяча, две? Они даже растерялись. Это – что? Им сказали: отработавшие ресурс, после капремонта. За полцены. Он сделал вид, что не понял. Да они не стоят ломаного гроша. Вечером сказал председателю комиссии: пусть они засунут в свои жопы эту рухлядь, не подпишу ни одной бумаги. Тот рассмеялся ему в лицо. Оказалось, его подписи и не требуется. Просто хотели знать его мнение. Он здесь в качестве консультанта, не более того. Можете, сказали ему, письменно выразить несогласие.

Согласие, несогласие. Ты можешь не соглашаться, а тебя возьмут и уволят. Хоть ты и живая легенда. Что они и сделали. Любимое занятие охлократов – разрушение легенд.

– Артем, ты не забыл «согласие родителей»?

– Нет.

– Проверь.

– Да нет, вот оно.

Шелестит бумагами. Еще одна нелепость. Согласие родителей! А знают ли они – на что соглашаются? Мирзоев убил диспетчера, по вине якобы которого погибли дети. Несчастный Мирзоев, пойти бы тебе и застрелиться, ведь ты же наверняка подписывал «согласие», без которого не пропустили бы твоих двоих детей в самолет. Не иначе этот был один из тех «Боингов», что так красиво маршировали в пустыне.

В огромном зале вылета они долго искали свою группу. Шейные платочки с надписью «Согласие», Ну конечно… Старик поймал себя на том, что брюзжит. Найти бы прежде туалет. Ага, вот он.

– Артем, постой минутку, я отлучусь. Мальчик покорно стал у пилона с рекламным щитом, призывающим летать в компании с «Аэрофлотом». Кажется, он даже не волновался. А ведь первый раз летит. Сколько помнил себя, старик смертельно боялся высоты. Он боялся ее во всех обличьях. В детстве не мог решиться на прыжок в воду с трехметровой площадки. Когда получали новую квартиру, выдвинул лишь одно условие – первый этаж, чем ввел в недоумение родных и друзей. Однажды прокатившись с детьми на «колесе обозрения», долго не мог избавиться от тошноты. Но едва ли не все их послевоенное поколение бредило самолетами, ракетами, бомбами и прочей подобной техникой, все хотели стать «бауманцами», «маевцами», «физтеховцами», на худой конец «менделавочниками» или «мифивцами», все прижимали к своим воинственным сердцам призрак грядущего сражения. И случилось то, что случилось – он стал одним из командиров (ныне, с грустью думал, разваленной) «оборонки».

Но страх остался. Теперь он проецировал его на внука.

Кучку «согласных» они нашли у приемки багажа под номером своего рейса. Сопровождающая, девица едва ли намного старше своих подопечных, раздавала какие-то бумажки, что надо было заполнить, очередная порция «согласий», старик притулился у свободной багажной стойки, наспех расставил галочки в окошках «да», «нет». Мальчик одобрительно кивнул, увидев «нет» по поводу необходимости хранения валюты у руководителя группы. Билеты, путевки, паспорта, еще какие-то бумаги. Образовалась маленькая суета – что брать с собой, что не обязательно. Старик собрал все необходимое и вложил Мальчику в кожаную сумочку на молнии, которую тот нес на плечевом ремне. Сдали багаж и отправились на «вылет».

Где-то на полпути возник контроль, они наспех простились, провожающих отсекли, и дети скрылись в глубине уводящего в темноту коридора. Старик повернулся и пошел к выходу.

Он был уже на полпути к Москве, когда раздался телефонный звонок. Голос Мальчика был исполнен тревоги. Согласие родителей! Старик сунул руку в карман пиджака и к изумлению своему обнаружил там это пресловутое «согласие». Черт побери! Он взглянул на часы. До отлета оставалось пятнадцать минут. Теперь он мчался вперед, ища указатель разворота. Проклятая рассеянность! Ведь он помнил, как держал эту бумажку в руках, вкладывал в общей стопке в сумку Мальчика, и каким образом она оказалась в его собственном кармане, он просто отказывался понять. Но главное – он не мог себе простить, что не дождался отлета! Почему? Не выносил вида взлетающих «Боингов», это так, и все же причина всех его промахов крылась, вероятно, в том, что в душе он был против этой затеи с заграничным лагерем.

Мальчик звонил каждые две минуты. Старик взял себя в руки. Не гнать. Если его остановят, все пропало. С вершины последнего холма наконец-то открылась величественная панорама аэровокзала. Как обманчиво это величие, подумал старик, сколько опасностей оно в себе таит. Почему раньше он никогда не думал об этом? Он еще сбавил скорость. Он был суеверен, как и все самолетчики. Хватит, он не будет спешить. Он спокойно ждал, пока поднимется шлагбаум, поставил машину у входа и пошел в зал вылета. Он шел неспеша. Он вручил себя и своего внука в руки судьбы.

Мальчик выхватил у него бумагу и побежал. Старик смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из вида. Теперь, подумал он, все будет хорошо. Он не мог забыть того случая, когда, сражаясь со своим страхом высоты, этой странной, всю жизнь его преследующей фобией, он перебрал коньяка и опоздал на самолет. Служебные командировки всю жизнь доставляли ему много неприятностей. Тот самолет разбился в тайге на подлете к Хабаровску. Причины остались неизвестны.

Москва встретила его автомобильными пробками. Он редко выводил из стойла своего старого конька, свою «шестерку», поэтому спокойно, даже с удовольствием сейчас пробирался через центр к дому, в Марьину Рощу. С удивлением рассматривал выраставшие по пути то там, то здесь гигантские универмаги, отели, казино, офисы. Нет, это уже была не его Москва.

На одном из перекрестков ждали особенно долго. Старик опустил стекло и спросил у водителя ставшей рядом иномарки с правым рулем: что там случилось, не знаете? «Марш несогласных», – ответил тот.

Хорошо хоть кто-то не согласен, подумал старик. Он поставил кассету с записью Альбинони и постарался забыть о треволнениях дня. Он слушал «Адажио соль-минор».

Через реку и к той деревне

«Свято место пусто не бывает»