«Тёплый воздух груб и густ…»
Тёплый воздух груб и густ
От подъёма за полшага.
Непонятно – это куст,
человек или коряга?
Я иду по темноте –
Так проходят через реку.
Словно капле на листе,
Мало места человеку
Под луной, лишь катит блажь
Бытия – восторгом пьяным.
И строчит как карандаш
Жребий в мире окаянном.
«Когда целиком изживаешь…»
Когда целиком изживаешь
Всё то, что тебе суждено,
Про многое ты забываешь.
Но смотришь, но смотришь в окно.
Туда, где каштаны и липы
В зелёной своей кутерьме.
И слышишь сердечные хрипы,
пока всё не гаснет во тьме.
А жизнь отступить не готова,
Хоть отпуск кончается твой.
И тёплые сны Кишинёва
Плывут над твоей головой.
«Я стою на пороге…»
Я стою на пороге,
Мне пора уходить,
чтобы мыслью о боге
душу не изводить.
Что неслась как полячка
На весёлом балу.
Записная гордячка,
Уходящая в мглу.
Как дымок папиросы,
Что не видит никто.
Но ответ на вопросы
Там получит зато.
«Нет Юдсона и Зива нет…»
Нет Юдсона и Зива нет,
И нет Аркадия Хаенки…
Ты думаешь – да это бред,
И в темноту таращишь зенки.
Израиль сделался пустым,
Давясь девятым миллионом.
Твой личный мир, как синий дым,
Растаял в мраке заоконном.
«Прохладный март в предместье Тель-Авива…»
Прохладный март в предместье Тель-Авива.
Утром не хочется продирать глаза,
Слушать новости об арабской весне,
Развозить детей в инвалидных колясках.
Все чаще думаю – куда меня занесло?
Вспоминаю Комсомольское озеро
и Театральный переулок.
Люблю того, кого еще способен любить
И вижу в зеркале какого-то пожилого дядьку.
«Ты держался направленья вест…»
Ты держался направленья вест,
Полагал, что многое известно.
лишь один белел высокий крест,
Что над всеми высился отвесно.
Оставалось что ж? Идти к кресту,
Вглядываться в контуры косые.
И в конце сползая в пустоту,
Устремлять к нему стопы босые.
«Неизбежно сужается зренье…»
Неизбежно сужается зренье
С приближением главного дня.
Но какое-то стихотворенье
Может выжить и после меня.
Жизнь была, очевидно, пустышка,
Залетевшая в полную тьму.
Но, возможно, останется книжка
О судьбе – всё один к одному.