– Она действительно умирает.
Он молчал.
– Когда вы видели её в последний раз?
– Три месяца назад. Выглядела, как всегда, великолепно, расфуфырена по последней моде и… не соизволила ответить на приветствие.
– Она любит вас.
– …но странною любовью…
– Она всегда любила только вас.
– Я сыт по горло её любовью.
– Неужели вы ничего не поняли? Это всё от отчаяния. От желания доказать…
– Что?
– Такое не передать словами. Это можно выразить лишь… музыкой.
– Только музыки мне и не хватает, – скривился он. – Что вам нужно?
Женщина виновато улыбнулась.
– Скелет. Настоящий скелет. Она живёт лишь на уколах.
Он молчал.
– Врач сказал, что можно ожидать с минуты на минуту.
Он молчал.
– Вы верите в бога?
– Причём здесь бог?
– Это жестоко, – тихо сказала она. – Вы будете жалеть.
Он молчал.
Женщина развернулась и стала медленно спускаться вниз по бетонным ступенькам.
“…Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…”
Стукачок
– Долго это будет продолжаться?
Голос начальника цеха был сух и недоброжелателен. В глазах – откровенное презрение.
Мы с Серёгой быстро переглянулись.
– Ты о чём, Фед…Фёдор Иванович? – невинно поинтересовался Серёга.
Я тихонько хихикнул. Здорово Серёга отбрил Федяя. Давно ли числился у Серёги в учениках, бегал с ведром по цеху, искал компрессию (то-то смеху было), а теперь туда же: начальник, гонор показывает.
Федяй скривился, словно лимон проглотил, отвернулся от меня и уставился на Серёгу.
– Почему пьёте на рабочем месте?
– Ты что, Фёдор?! – непритворно обиделся Серёга; бедняга аж затрясся от возмущения. – Если начальником заделался, так и людей можешь оскорблять?
– Верно, – поддержал я Серёгу. – Чем рабочих обнюхивать лучше бы вовремя зарплату платил. Забыли, как деньги выглядят. На что пить-то? Задаром никто не нальёт. А ты что молчишь? – пристыдил я Бориса, нашего мастера. – Твоих лучших рабочих оскорбляют, а ты – как партизан на допросе.
Борис никак не отреагировал на нелицеприятную критику и угрюмо молчал, вертя в руках потрёпанный блокнот.
Меня взбесил его конформизм. Правильно говорят: бойся равнодушных! Это с их молчаливого согласия происходят все преступления в мире. Я открыл рот, собираясь высказать Борису всё, что думал о нём, но осёкся под тяжёлым взглядом Федяя.
– Хорошо, – тихо, с угрожающим напором произнёс он. – Идёмте в медпункт, и если аппарат ничего не покажет, то я, – Федяй повысил голос, – публично извинюсь перед вами. Но если окажется, что вы находитесь в состоянии алкогольного опьянения, то… немедленно вылетите за ворота. По тридцать третьей. И я лично прослежу в отделе кадров, чтобы в трудовые книжки была занесена именно эта статья.
Мы с Серёгой опять переглянулись.
– Ты что, Фёдор Иванович? – Серёга примирительно вклинился между мной и начальником. – Ну, выпили… немного… вчера… после работы. Конечно, аппарат покажет. Но мы же работаем. Или, ты думаешь, бригада держится на молодых? Вспомни, кто тебя учил работать?
– Хватит мне лапшу на уши вешать, – жёстко отрубил Федяй. Я тоже вчера перед ужином принял сто пятьдесят и тоже дыхну. Покажет, ваша правда. Я сниму своё обвинение.
– Ну, опохмелились маленько, – забормотал Серёга. – Какая работа с больной головой?
– Не нужна мне пьяная работа. Садитесь, пишите объяснительные. Лишаю вас премии на сто процентов. Ещё одна такая… опохмелка, и вы автоматически оказываетесь за воротами.
Мы молча сели за стол, написали объяснительные и тихонько вышли из кабинета.
– Круто, – сказал Серёга.
– Куда уж круче. – Я согласно кивнул головой. – Откуда узнал? Не иначе, заложил кто. Может мастер?
– Нет, – поморщился Серёга. – Какой ему резон? Себе хуже. Это кто-то из своих.
– Кто?..
В курилке мы поимённо перебрали всю бригаду, но так ни на ком и не остановились.
– Из молодых, наверное, – сказал я Серёге.
– Пожалуй, – согласился он.
Я глянул на часы. Обед ещё не скоро. Пошарил в карманах, хотя отлично знал, что там ничего нет. А вот у Сергея нашлась пятёрка.