«Тихая» дачная жизнь
– Ты что ишак хочешь, чтобы мы тут себе ноги переломали!? – негромко, но зло высказал своё недовольство Ваха.
– Где я вам другую лестницу найду? Здесь же всё гнилое, а мне оно зачем, я же на чердак не лазаю.
Исмаил молча оглядывал чердак, заваленный всяким хламом, где воздух, казалось, состоял на девяносто процентов из пыли. Его неприятно удивило, что этот азербайджанец не только не кстати подвернулся Вахе, но и "зацепил" себе бабу не в отдельном доме, а в, так называемом, совместном, на две семьи. Половина дома принадлежала "подруге" Тофика, а во второй жили уже другие люди. Это "открытие", на что вчера и внимания не обратил, не понравилось и Вахе:
– А что разве у тебя тут соседи есть?
– Да, там алкашь, инвалид хромой с женой и двумя мальчишками живёт, – пренебрежительно махнул рукой Тофик.
– А он как, любопытный? – продолжал допытываться Ваха.
– Откуда я знаю. Я сам тут только с прошлой осени, когда наши на местном рынке места застолбили. Помнишь, я же тебе говорил вчера, я тут за сторожа. Если товар остаётся, чтобы назад в Москву не везти, вот тут в сарае у неё прячем, а зимой в доме. А так бы я никогда в такую дыру не заехал,– с явным сожалением отвечал Тофик и на его щетинистом лице застыло горестное выражение, в котором отобразилось недовольство тем, что земляки не держат его за равного, и тем, что приходится довольствоваться брошенной мужем испитой бабой, и что вот теперь ему в дополнение ко всем несчастьям на голову свалились эти страшные чеченцы.– Ей я сказал, чтобы не болтала. Ну а вы, я думаю, на улице светится не будете, а то если узнают, что вы тут живёте, шум может подняться. Вы ребята лучше здесь тихо сидите. Раз вам надо живите, еду я вам приносить буду, только по улицам не ходите… пожалуйста.
– Ладно… Всё, иди, нам тут осмотреться надо… Подожди, ещё насчёт соседей. Про тех, что рядом ты сказал, а напротив кто? – вроде бы так, между прочим, спросил Ваха.
– Ааа… Там москвичи живут. Богатые, "Тойота" у мужика. Они здесь только летом живут, семья его. Баба во, – Тофик восхищённо обрисовал объём грудей и бёдер соседки, – Я б ради такой здоровья своего не пожалел…
– А сам он, что не живёт здесь, – перебил Ваха.
– Ладно, всё… свободен…
Исмаила Ваха инструктировал долго:
– Твоя задача – следить за домом, вызнать всё что можно. Когда приезжает, когда уезжает, чем его баба и щенки занимаются, когда спать ложатся.
– Как же я это сделаю, если с этого чердака сходить нельзя, и потом, как отсюда в сортир ходить?
– Ты никуда и не выходи… Сортир это сложнее, что-то вроде параши придумать надо. Знаешь как в тюряге? А наблюдать через дырку в крыше будешь. Я тут за тебя грамотея уже подумал. Дырку продолбишь в шифере и вот, на, – Ваха протягивал маленький театральный бинокль. – Тут рядом, ты сверху всё хорошо разглядишь. А я пока в Москву смотаюсь, там всё подготовлю. Скоро ребята с гор должны подъехать, банкиров тут некоторых пугнуть. Я их знаю, договорюсь, заодно и нам помогут.
– Так ты, где это сделать хочешь… здесь, или в Москве? – с тревогой спросил Исмаил.
– Если бы в Москве, я бы тебя здесь не оставлял. Здесь конечно, я ж говорил тебе, сразу со всем выводком. Ты все их повадки должен узнать и как тут ночью, тихо, много ли народу по улицам шляется…
Ваха уехал, а Исмаил остался на чердаке и, скорее против воли, стал делать то, что приказал шурин. Проделать дыру в шифере оказалось непросто. Провозившись часа два, Исмаил просто отодвинул часть шиферного листа и в вечерней хмари увидел дом того, кого согласно закону кровной мести обязан был убить. Дом небольшой, окружённый частично глухим забором, частично штакетником. Глядя в бинокль, Исмаил понял, что там, где забор был сплошным, он выполнял задачу скрыть от посторонних глаз внутренний двор, куда выходила задняя дверь дома. Во внутреннем дворе сразу за домом располагалась ещё одна бревенчатая постройка неизвестного предназначения и довольно большая баня. Исмаил мысленно похвалил своего врага за именно такой забор. Он не мог понять, почему другие русские в сельской местности ставят заборы из штакетника. Зачем нужен забор сквозь который всё видно? Как можно жить на глазах всех кто идёт мимо? То ли дело на Кавказе. Там заборы сплошные, высокие, ворота из железа. С высоты крыши да ещё в бинокль ему было видно абсолютно всё. Уже в сумерках по скрипучей лестнице поднялся Тофик со старым ведром в руках.
– Во, друг твой сказал принести… сюда ходи, а выноси ночью, когда никто не увидит, вон там сортир, туда выливай…
В первый вечер Исмаил увидел в бинокль немного. Когда тучи, наконец, разошлись, дождь кончился, во двор вышла женщина лет тридцати с небольшим, в туго обтянувшем её халате, и вообще, вся тугая, круглая… очень привлекательная. Потом с улицы пришёл худой, но плечистый мальчишка. Женщина, видимо, за что-то его ругала. Потом из дома выбежала девочка, лицом похожая на мать, но относительно худенька, голенастая. Потом солнце вновь скрылось за наплывавшими с Запада на горизонт новыми тучами… С утра следующего дня Исмаил пребывал в плохом настроении, ибо ощущал голод. На завтрак он поел то, что принесла ему эта неприятная баба – опять картошка и банка дешёвой рыбной консервы. Он хоть и сам никогда не был богатым, но, тем не менее, не мог понять, как эти нищие русские могут обходиться без мяса. Ему картошка опротивела уже на второй день. Неприятные ощущения сгладились после того, как он принялся наблюдать за домом напротив. Это оказалось очень увлекательным делом, из-под тишка подглядывать за чужой жизнью. Здесь всё оказалось не так как в чеченских семьях, удивительно и… интересно.
Прежде всего Исмаил понял, что семья действительно довольно состоятельная, видимо, майор после ухода из армии зарабатывать стал очень прилично. Об том свидетельствовал, прежде всего сам дом – он смотрелся куда солиднее и наряднее всех близлежащих, хоть там в основном жили постоянно, а эти москвичи свой купили фактически под дачу. О том же говорили и прочие постройки на участке. Сам участок был обихожен не весь, а, видимо, только та часть, которую можно было возделать без особого напряжения сил. Исмаил ещё и потому с интересом рассматривал этот дом и участок, что сам, в теперь разорённом доме своих родителей любил поковыряться в земле, выращивать всевозможные овощи, ухаживать за плодовыми деревьями, виноградом.
Из состояния этого мирного созерцания, попыток уяснить, что посажено и растёт на грядках, его вывел запах… Это оказался запах жареного мяса и шёл он именно со стороны противоположного дома. Дверь из дома во внутренний, за глухим забором, двор была распахнута и, скорее всего, оттуда распространялся этот аппетитный запах. Вскоре на пороге появилась хозяйка с ложкой в руке и полотенцем на плече. Она что-то пробовала с ложки, и тут Исмаил скорее угадал, чем различил в бинокль кусок мяса. Мясо, видимо, горячее, потому что женщина осторожно откусывала его и жевала…
У чеченцев, как впрочем и почти у всех мусульман за исключением, может быть, изрядно европеизированных татар, не принято чтобы женщины даже дома ходили с голыми руками, ногами, даже частично обнажённой грудью. На хозяйке противоположного дома был всего лишь купальник, хоть и сплошной, но фактически ничего не скрывавший, потому что облегал её настолько … Исмаил всё очень хорошо различал в свой бинокль, всё… каждую складку, каждую выпуклость, особенно в движении… Внешность добротных русских женщин всегда притягивала горцев, ведь они, как правило, обладали тем, что напрочь отсутствовало у горянок – нега, грация в сочетании с объёмными формами. Такое сочетание, наблюдалось, конечно, далеко не у всех русских женщин, ведь многие из них при всех властях тяжело работали и плохо, или однообразно питались. Но та, что видел в бинокль Исмаил, видимо счастливо избежала и первого, и второго, и третьего…
Во двор, осторожно обходя, занявшую почти весь дверной проём, мать, протиснулся тот самый высокий худощавый подросток-сын и прямо с верхней ступеньки крыльца спрыгнул на землю, но при этом угодил на какую-то маленькую ёмкость с дождевой водой, потому что снизу что-то брызнуло и попало на голые ноги женщины. В бинокль было отчётливо видно, как она сначала отпрянула во внутрь, потом появилась вновь с возмущённым лицом крича на сына, а тот, видимо, ударившись одной ногой, запрыгал на другой, потеряв тапочек, одновременно оправдываясь. Потом мальчишка побежал в туалет, расположенный в глубине двора, а мать что-то продолжала выговаривать ему в след. Неспешно сойдя с крыльца, она продолжила воспитательную беседу, когда сын вернулся из туалета и хотел проскочить в дом. Мать не пустила, а погнала его мыть руки к висящему тут же во дворе умывальнику.
И это показалось необычным для Исмаила, то что мать командует почти взрослым сыном, и то что не стесняется ходить при нём в таком виде, и то что этот хоть и худой, но, по всему, весьма сильный парень, слушается и побаивается. Впрочем, тут же выяснилось, что сын не так уж и покорен. Вымыв руки, он вытер их о висящее рядом с умывальником полотенце и тут же стал демонстративно-шаловливо вертеть ладонями перед лицом матери. Та попыталась ударить его полотенцем, но мальчишка увернулся, она вновь, и опять мимо. Началась игра, от созерцания которой Исмаил вдруг получил неведомое ему ранее удовольствие. Впрочем, как и участники той игры. Исмаил это видел по весёлым лицам и матери, и сына. Ей удалось загнать сына в угол между баней и забором. Ударив несколько раз полотенцем по рукам, она схватила его за шею с явным намерением наклонить и отшлёпать как маленького. Но мальчик был уже не маленький, и наклонить его никак не удавалось. Поупиравшись, он вдруг, нырнул вперёд и змеёй проскользнув у матери буквально под мышкой, оказался у неё за спиной… Пока та сообразила, что произошло, сын сам сзади обнял мать за полные плечи и скорее обозначил, чем сделал попытку наклонить уже её… Игру прервала девочка, появившаяся на крыльце, со сна зевавшая и трущая глаза…
7
После трёх пасмурных сырых дней, наконец, установилась ясная солнечная погода. Обрадованная данным обстоятельством, Лена с утра облачилась в купальник. Она решила за лето во что бы то ни стало загореть. Их с мужем иногда удостаивали приглашениями на некое подобие светских раутов устраивавшихся руководством фирмы. Конечно, Сурин не был Бог весть какой шишкой, что такое начальник охраны… но его училищный друг являлся одним из заместителей генерального директора. Вот на тех раутах Лена и увидела, как выглядят жёны боссов мужа. Нет, внешне, без всех их дорогущих платьев, причёсок, макияжа, бриллиантов, она тех баб легко бы затмила, но… Но вот загар, загар дорогих курортов, как от этого выигрывает даже самая заурядная бабёнка. И она решила, чтобы впредь на подобных "мероприятиях" не выглядеть "белой вороной", хоть как-то, но загореть, на все сто процентов использовать возможности подмосковного лета. А в общем, завидовала она совсем чуть-чуть. И в самом деле, грех жаловаться, ведь у них, наконец, появилась именно та относительно обеспеченная, спокойная семейная жизнь, о которой мечтает всякая домовитая женщина, появилась возможность не беспокоиться за кусок хлеба и предаться внутрисемейным радостям.
Веранда, куда на лето выносилась газовая плита, и таким образом превращённая в летнюю кухню… Веранда была разогрета солнцем и газом, на котором готовился завтрак, оставшееся со вчера жареное мясо. Лена пошла в гостиную, растолкала Антона. Иринка, когда отца не было, ночевала с ней в спальне. Сына пришлось будить ещё раз, только после этого он встал и побежал в туалет… и конечно забыл потом помыть руки. Пришлось напомнить. В ответ он начал дерзить, и она хотела его налупить, благо полотенце под рукой…
"Совсем обнаглел", – с улыбкой на лице думала про себя Лена, накладывая куски мяса в тарелку сына, в свою очередь прячущего озорную усмешку, и печальной, явно ещё до конца не проснувшейся дочери. "Щенок, как он посмел?", – вроде бы возмущалась, но в то же временем не без подспудного удовольствия вспоминала Лена, как она десять минут назад пыталась налупить Антона. "Надо же, неужто так растолстела, что уже не успеваю за паршивцем?" – память воспроизвела, как она шутя, не больно бьёт сына полотенцем возле бани, а этот нахал… Лена вновь не могла сдержать улыбки, вспомнив как сказала сыну:"Сейчас я тебе всю задницу испорю", – а он, выскользнул, обнял и сзади, так тихонечко на ухо: "А если я?"
Лена с любовью смотрела на мужавшего сына, вспоминала ощущения от прикосновений к его твёрдому как сталь телу, от борьбы… Сколько сил в, казалось бы, тонких руках этого мальчишки, произведённом ею на свет. Она в последнее время уже не раз имела возможность в этом убедиться.
– Значит так, Антон, колорадцев вроде пока победили, но ты на всякий случай ещё по картошке пробежись, может недобитки вылезли. Соберёшь и свободен, – давала указания Лена.
– Всё усёк, товарищ командующий. Прямо сейчас иду на "колорадский фронт", – ерничал сын, явно обрадованный, что мать совсем не обиделась на "наглость" там у бани и не собирается его "припахать". Он вскочил из-за стола и, уже на ходу допивая чай, шагнул к выходу.
– Да поешь ты спокойно, – со смехом вдогон хлестанула его полотенцем Лена.
Дочь с плаксивой физиономией никак не могла осилить своё мясо. Обычно она не жаловалась на аппетит, а если такое изредка и случалось её подкалывал отец:
– Ирка, будешь плохо есть, останешься худой, и тебя никто не возьмёт замуж…
Далее следовало объяснение, что парни в девушках ценят вовсе не загадочный взгляд, ключицы-металлоконструкции, впалые щёки и ноги-палки.
– А что-что? – со смехом спрашивала пока ещё худенькая дочь.
Лена пыталась вмешиваться, чтобы отец чего-нибудь не брякнул "казарменное":
– Ну, всё хватит, и так всё ясно, говорить не обязательно.
– Скажи-скажи! – чуть не визжала Иринка.
Отец разводил руками, дескать, не могу, не велят, но тут же наставительно изрекал, красноречиво окидывая жену с ног до головы:
– Как раз то, что у нашей мамы имеется.
– Эт верно, – нагло поддерживал отца Антон и тоже смотрел на мать не совсем сыновьим взглядом.
– А ты помолчи, твоего мнения никто не спрашивал, – строго осаживала сына Лена, и он смущённо краснея опускал глаза.
– А что-что у неё имеется? – начинала наглеть "по кругу" уже дочь, и тут Лена обычно резко прекращала дебаты, разгоняя семью по разным углам, и делала соответствующие внушения мужу…
Но сейчас отца нет, к тому же стимулировать аппетит дочери Лена не собиралась, напротив она ещё больше испортила её неважное с утра настроение:
– А ты, красавица, сначала стиркой займись, а гулять потом.
– Нуу… мам! – загундела дочь резко опуская на стол вилку.
– Я тебе брошу… ишь, моду взяла. Раз в месяц, свои сранки постираешь, не растаешь!
– Ты что… какие!?… – на глаза дочери навернулись слёзы. Был бы отец, он бы заступился, а вот мать могла иногда вот так обидеть, до слёз. – Если надо, я не только своё… дай я и папино что-нибудь постираю.
– Я те постираю, – тут же вновь окрысилась мать, на этот раз ревниво. – Себя сначала научись обслуживать, а других потом будешь, когда свою семью заведёшь.
Иринка совсем нахохлилась и кое-как, давясь, доела завтрак. Мать видя её состояние всё же смягчилась и, подойдя, прижала её голову к своему мягкому животу:
– Ладно, не дуйся. Там не много, трусы, сарафан, да две майки. Ты их за полчаса простирнёшь.
Дочь, одев свой цветастый раздельный купальник стирала бельё, сын заканчивал "пробегать" картофельную делянку. Лена же раздумывала чем заняться, и ни на чём конкретно не могла остановиться. Дел предостаточно, но почему-то ни одно не хотелось начинать. Она повязала белую косынку, повернулась к солнцу, раскинула руки и стала стоя загорать. От этого занятия её отвлёк сын:
– Мам, я всё… закончил.
– Так быстро…? И листья поднимал, кладки смотрел? – продолжала стоять в позе "приветствую тебя солнце" с полузакрытыми глазами Лена.
– Да, всё, вот смотри, – заверил Антон, показывая для наглядности свои ладони, перепачканные жёлтой "кровью" полосатых поглотителей картофельной ботвы.
Лена открыла глаза, упёрла руки в бёдра, смотрела строго. Сын в своих "бермудах", голый по пояс, в не зашнурованных кроссовках, уже потемневший от загара, принял смиренную позу. "Прав Лёша, действительно вырос… и ухватки не мальчиковые, мужицкие уже, и силы сколько, вроде худой совсем, а не справишься", – подумала и опять против воли улыбнулась Лена.
– Ладно, иди… шнурки завяжи, а то зацепишься, упадёшь. И про время не забывай. Если к обеду опоздаешь, и я опять за тебя беспокоиться буду… в следующий раз не пущу.
Как и предсказывала Лена, дочь справилась со стиркой довольно быстро. Мать ещё чувствовала вину за то, что грубо с ней разговаривала, потому без лишних нравоучений отпустила её к подружкам, также напомнив об обеде. Лена походила по внутреннему двору, небольшому пятачку с трёх сторон огороженному глухим забором, домом, баней, с тыла огородом с его естественным "зелёным забором". Из-за этих укрытий она выходить не решалась. И так тут все на неё косятся: москвичка, богатая, толстая. А если ещё и в купальнике увидят. Впрочем, женщины, как местные, так и приезжие-дачницы иногда выходили в жаркие дни, на "всеобщее обозрение" в весьма "смелых" одеяниях. Но то были, как правило, худощавые, так называемые "стройные". Лена и про себя и вслух часто возмущалась: какая несправедливость, почему эти малорельефные "швабры" не боятся показывать свои кости везде, на улице, по телевизору, на обложках журналов… а обладательницы настоящих женских фигур почему-то стесняются? Кто установил такие правила? Муж на эти стенания отвечал опять же в своём "казарменном" стиле:
– Если в кино, на подиумах и в рекламе такие как ты красоваться будут, зрители не на фильм и не на рекламируемый товар смотреть будут, а на ваши прелести…
Постепенно у Лены совсем пропало желание что-то делать, и она легла загорать на раскладушку, специально для этого установленную у южной стены дома, на самом солнцепёке. Сначала она засекла время и по истечения срока переворачивалась с боку на бок, со спины на живот… но, оказавшись в очередной раз на спине и прикрыв глаза рукой она задремала… чему очень способствовала приятная тяжесть в желудке после плотного завтрака, располагавшая к неге, сну…
Лену разбудили негромкие, но назойливые голоса, доносившиеся откуда-то совсем рядом, с улицы, из-за забора. Говорившие о чём-то спорили, щедро сдабривая реплики матерными словами. Ей не хотелось подниматься, мало ли кто идёт мимо их забора, тем более, что здесь едва ли не все мужики и парни двух слов не могли связать без мата. Но голоса не стихали и не удалялись. Похоже, спорщики стояли возле забора и не собирались уходить. Лена проснулась окончательно, прислушалась. Это были не взрослые – то разговаривали и матерились мальчишки. Нет, этого она терпеть не могла, пусть идут к своим домам и там ублажают матом своих родителей. Лена встала, но идти в одном платке и купальнике не решилась, зашла в дом, одела халат и, не успев застёгнуть его выглянула в окно, посмотреть на тех, кто так бесцеремонно нарушил её загорание, совмещённое с дрёмой.
Действительно, то оказались мальчишки, три человека. Двоих Лена узнала, это сыновья соседа напротив, хромого пьяницы, ставшего инвалидом в результате управления мотоциклом в нетрезвом состоянии. Они были дети из неблагополучной семьи, и Лена радовалась, что у Антона с братьями не сложились отношения, хотя старший ему ровесник, а второй на три года моложе. Третьего Лена не знала, но по возрасту он тоже был где-то ровесник Антону. Они сидели возле их забора, матерились и играли в карты…
Дело в том, что возле забора купленного Суриными дома, ещё во времена прежних владельцев, скинули с кузова грузовика несколько железобетонных "пасынок", для замены старых на линии электропередач. Сбросили, да так и забыли, ибо линию так и не начали "обновлять". Невероятно, но эти пасынки так никто и не "приватизировал". Именно на них, нагретых солнцем, сидели сейчас мальчишки и резались в карты.
Возмущённая столь беспардонным, по её мнению, поведением, Лена, так и не застегнув халат, вылетела к калитке:
– Вот что мальчики, мне надоело ваши маты слушать. Играйте где хотите, только не возле моего дома!
– Мы больше не будем громко… мы тихонечко, ничуть не смутившись, спокойно ответил старший сын хромого, вынув из угла рта сигарету и окинув взглядом женщину в расстёгнутом халате.
– Нет, ищите себе другое место! Возле своего дома играйте… и курите!
– Возле нашего дома таких пасынок нет, там неудобно,– продолжал лениво отвечать старший, не отводя глаз от выпиравшего из халата пышного "фасада" женщины.
– Это не моя проблема, но здесь вы играть не будете, – Лена перехватила взгляд мальчишки, покраснела и торопливо запахнула халат…
8
Исмаил не мог оторвать глаз. Подглядывать за чужой жизнью оказалось не только увлекательно, но и… приятно. У многих мусульман обычно имело место однобоко-негативное мнение: русская семья, если её глава не большой начальник, это обязательно пьющий, ленивый муж, надрывающаяся по дому, расхристанная жена, безнадзорные дети. То была, как правило, штрихами нарисованная картина, без деталей – так видели, или хотели видеть русских едва ли не все бывшие советские нацмены. Здесь же Исмаил видел, что дети ухожены, а женщина, холёная, пригожая, заставив их с утра немного потрудиться, оставшись одна… она откровенно "сачкует", бездельничает, валяется полуголая на раскладушке. Нет, такого не могло быть в чеченской семье. Самая нерадивая чеченка всегда чем-то занята. Правда, он понимал, что это не всегда от избытка трудолюбия, а скорее от природного, на генном уровне страха, забитости. То, что наблюдаемая им женщина вот этого самого страха совсем лишена, это Исмаилу нравилось. Она чем-то была ему симпатична, даже этой своей ленивой позой, раскинувшись на раскладушке.
Мальчишек-картёжников он тоже заметил, когда они уселись на пасынках, но не обращал на них особого внимания, так как его занимала куда более приятная картина… Он не понял, отчего женщина вдруг поднялась, но в бинокль отчётливо видел её крайне недовольное лицо. Не понял и зачем, заскочив домой вышла оттуда уже в накинутом на плечи халате, но и в таком виде она казалась не менее соблазнительна, чем в одном купальнике. Она решительно вышла к картёжником и с тем же недовольным лицом стала им что-то выговаривать… Препирательства продолжались минут десять. Потом мальчишки встали и нехотя покинули импровизированное "казино". И вновь Исмаил наглядно увидел разницу в менталитете – никогда ни одна горянка, сколько бы ей не было лет, не посмела бы вот так прогонять мужчин, даже мальчишек. Не говоря уж о том, что бы выходить на улицу с голыми по пах ногами.
Мальчишки ушли недалеко. Они сели в тень одного из больших деревьев, росших вдоль дороги-грунтовки, пролегавшей как раз между рядами домов. Там они продолжили свою игру. Впрочем, Исмаил на них больше не смотрел. Прогнав картёжников, женщина уже больше не "сачковала". Она, опять оставшись в купальнике, загорала, совмещая приятное с полезным, пропалывала одну из грядок. Теперь Исмаил наблюдал её в наклонённом состоянии, " к верху задом", широким, мощным, чрезвычайно притягательным…
От этого занятия его оторвали резкие мальчишеские голоса, скорее даже крики из-под дерева, куда юные картёжники перебрались. Исмаил быстро перенацелил бинокль. Там уже не играли. Трое картёжников с воинственными намерениями полуокружили, видимо возвращавшегося домой, сына женщины из дома напротив. Что они ему говорили, расслышать было трудно, но эмоции буквально переполняли "игроков". Особенно усердствовал по виду старший из них, чуть ниже ростом, чем сын прогнавшей их женщины, но казавшийся плотнее. Однако сверху Исмаил опытным глазом видел, что эта плотность лишь видимость, а в плечах он значительно уступал своему оппоненту. Накал обмена "любезностями" всё возрастал, "игроки", наступая на "сына" энергично жестикулировали, всем своим видом показывая, что вот-вот начнут его бить… Но случилось совсем неожиданное, бить первым начал "сын". Исмаил отчётливо увидел, как вдруг изменилось его, до того довольно растерянное лицо, оно побагровело, исказилось злобной гримасой и тут же резкий, молниеносный удар в челюсть свалил с ног "плотного". Остальные двое от неожиданности явно растерялись, чем вновь воспользовался "сын". Он таким же резким, коротким тычком в живот заставил согнуться пополам самого маленького из "игроков". Третий, правда, уже не стал дожидаться, когда и его "отоварят", он кинулся к "сыну" и, вцепившись ему в руки, не дал себя ударить. "Плотный" тем временем поднялся и тоже кинулся на обидчика. Возникла куча-мала в которой уже невозможно было различить кому больше попало…
– Прекратите сейчас же… Антон быстро домой!! – женщина кричала так громко, что Исмаил всё расслышал и моментально перевёл бинокль от поля сражения.
