И опять мы в небе

«Победа» медленно пошла по кругу. Все напряженно всматривались в укрытые толщей воды следы произошедшей здесь трагедии. Штурман засек это место на карте. Моряк сделал несколько снимков.

Полет, продолжавшийся четыре часа двадцать минут, для экипажа и офицеров флота был обнадеживающим. Все, что лежит на дне моря, на глубине до ста метров, с дирижабля можно увидеть.

На завтра намечался следующий полет. Но утром служба погоды объявила: приближается шторм. Всем кораблям предлагалось укрыться в бухте. Дирижабль остался на стоянке.

При ярком солнце, в полном безветрии море вдруг зарябило, побежали волны. Налетел ветер, засвистел, поднимая с земли все, что плохо лежало. Срывая с деревьев листья, понес их в замутневшую даль. Дирижабль развернулся по ветру. Гремя цепями якорей, развернулись у своих бочек корабли. Море гудело. Волны с силой ударялись о прибрежные камни.

Ветер рвал дирижабль со швартовых. Воздухоплаватели и матросы крепили его по-штормовому дополнительными поясами. Тревожно посматривали: выдержит ли оболочка… Приехавший из Москвы конструктор «Победы» инженер-майор Гарф заверил: по всем расчетам корабль должен устоять. Только по напряженно сжатым губам можно было заметить, насколько сильно волнуется и он.

Трое суток свирепствовал шторм. А затих так же неожиданно, как и начался. Только море долго еще не успокаивалось, все катило крутые белопенные волны. Воздухоплаватели улыбались.

– Молодчинище, корабль, такую трепку выдержал!

Когда снова пошли в полет, море было таким смирным, ласковым и гладким, хоть смотрись в него, как в зеркало.

– Хитрит Черное, товарищ командир, – остановился возле. Рощина летевший с ними представитель штаба Флота старший лейтенант Мещерский, – прячет от нас глубину.

– Перехитрим, – усмехнулся Рощин.

Он немного изменил курс, и тень корабля оказалась сбоку.

Глубина как бы распахнулась, просматривалась каждым камешком, кустиком, кустом водоросли, сновавшими между ними черточками – спинками рыбешек.

– Мыс Херсонес, – объявил штурман. – Подходим к минным полям.

Когда после восьмимесячной осады гитлеровцам удалось захватить Севастополь, они, опасаясь десанта с моря, понаставили здесь целую систему минных заграждений. Наши тральщики хорошо потрудились, но окончательную работу предстоит сделать дирижаблю.

«Победа» ходила параллельными галсами, осматривая сверху каждый метр каменистого, в темных провалах морского дна. Прошло около часа, прежде чем один из моряков объявил:

– По правому борту мина!

И бросил на воду вымпел. Слегка окунувшись, вымпел вынырнул и заблестел умытой краснотой. Бортрадист старший лейтенант Салабай стал вызывать тральщик.

– Передай: мину загораживает большой камень, – пояснил моряк. – Трал может не взять. Взрывать надо глубинной бомбой.

Летали каждый день. Море просматривали на восток до мыса Меганом, на запад – до Каркинитского залива. Рощина и Мутовкина сменяли Устинович, Белкин и Гурджиян.

При входе в Северную бухту неожиданно обнаружили глубинную электромагнитную мину. Сначала глазам не поверили. Где-где, а уж здесь-то тральщики столько раз все прощупали! Как до сих пор на ней никто не подорвался… Правда, лежала она не на фарватере, а несколько в стороне. Из гондолы мина была ясно видна, светлым пятном выделялась среди прибрежных камней. Когда прибыл тральщик, они выстрелом из ракетницы показали ему место, где она лежит. Но не сразу трал смог ее захватить, прошел рядом, не зацепив. В другой раз, казалось, совсем уже поймал – ан нет! – прошел над ней, а она осталась лежать, будто смеялась над ними. Они снова наводили на нужное место. Моряки на тральщике горячились, заиграло самолюбие. А тут еще подначка моряков с «Победы»… Не будем воспроизводить красочные реплики, которыми они обменялись между собой, но, возможно, они-то и помогли. На четвертый заход трал зацепил мину и потащил в море, чтобы там, вдали от города, уничтожить. Хорошее это дело – уничтожать смерть.

Летавший с ними рыбак из Керчи – черноволосый, черноглазый, с морщинистым прокопченным лицом, неразговорчивый, с виду мрачный – долгое время был, как им казалось, в бездействии. А однажды вдруг оживился, обвел всех загоревшимся взглядом, спросил:

– Видел ли кто-нибудь, как среди моря течет быстрая река? Не видели? Посмотрите.

Они не сразу поняли. Но когда глянули, увидели – на протяжении длинной и широкой полосы поверхность моря вздрагивает, рябится, будто кто-то толкает ее снизу. Кому-то тесно стало в Черном море. Рыбный косяк! Он действительно рекой течет, переполненной, выплескивающейся.

– Передавай, друг, в Керчь: кефаль идет, – торжествующе обратился рыбак к Салабаю. – Хорошо идет!

XIX

«За вагонным окном бегут поля, перелески, речки, все такое родное, свое… Даже деревья – вольные, раскидистые, их кроны не картинно-округлые, как там, на чужбине. Голова кружится, Люда, будто в полете, хотя поезд тащится еле-еле. Вагон переполнен. Много демобилизованных. Все очень оживлены, ведь едут домой! Кругом вкусный русский говор, по которому так истосковалась.

Поезд подошел к станции. Разобрать, какая, не могу. От вокзала остались лишь обломки стен. В вагоне стало еще более шумно. Мне по сердцу эта живая деловитая суета, мне очень долго ее не хватало. Люди, плохо одетые, много натерпевшиеся, уже живут мирными заботами, хлопочут, исправляя свою жизнь и жизнь других.

Не верится, что уже близка к дому. Теперь все позади. Даже Козельск, где довелось два казавшихся нескончаемыми месяца проходить проверку, мучительно вспоминать и рассказывать все, о чем вспоминать невыносимо. Увижу ли маму, Аллочку с Вовой, тебя, всех своих? Когда думаю об этом, холодею. Война столько жизней унесла…

Хочу только одного – чтобы Вы Все Были Живы и Здоровы!!!»

Не так много времени было отпущено судьбой воентехнику 2-го ранга, командиру аэростата артиллерийского наблюдения Вере Деминой, чтобы бить врага. Но и в тех непрерывных боях, в которых довелось ей участвовать, постоянно находясь под обстрелом вражеской артиллерии, она была самоотверженным и бесстрашным бойцом. Об этом говорит медаль «За отвагу», которой она была награждена. Своевременно вручить награду ей не смогли, и она ждала ее теперь в Москве.

Каким-то неизвестным, шестым или седьмым чувством Люда угадала, что Вера приехала. Поверила ему, прибежала. Замерла в дверях.

Они кинулись друг к другу и долго не могли сказать слова. В горле застряли слезы.

– Худая какая… – прошептала Люда.

– Ничего…

В усталом Верином взгляде пробилось что-то от прежнего, улыбчивое, даже, как когда-то, озорное… Обожженные войной, в чем-то уже другие, они все же были прежними – мужественными и нежно-женственными, открытыми дружбе и порыву.

– Почему не сообщила? Мы бы встретили.

– Не знала, когда, каким поездом смогу выехать. Народу столько! Двое суток на станции прождала, пока села. И тащились!..

Опять мешали слезы. Только к ночи, когда уснула, прижав к себе подаренного кем-то лохматого довоенного мишку, Аллочка, разговорились.

– Хромаешь, была ранена? Саша цел? Какой он, изменился? – засыпала вопросами Вера. – Кого еще война не взяла? Не летаешь больше?

– Сейчас все расскажу. Дай посмотреть на тебя как следует. Я же еще не верю, что это ты…

Люда чуть откинулась к спинке дивана. Они пристроились рядышком, поджав под себя ноги.

– Летаю. На свободном аэростате.

– Неужели правда?! – захлебнулась Вера. – Это с перебитой-то ногой… Какая же ты молодчина!

– Голышев посочувствовал, – рассмеялась, вспомнив знаменательное медицинское заключение, Люда.

– Думаю, не только посочувствовал. Такими, как ты, пилотами не разбрасываются. А дирижабли так и сгинули?

– Не сгинули! В-1 и В-12 еще в сорок втором расконсервировали. Ты же ничего не знаешь! Это Сергей Попов поднял дирижабли, вытащил из забытья. Помогали все наши ребята, кто был в это время здесь. Вот Сергей вернется, все тебе расскажет. Он и Прохоров сейчас на В-12 летают над кировскими лесами, определяют пожароопасные места, помогают сберечь лес от огня. Сашка тоже там.

– Не могу поверить, – зажмурила глаза Вера. – Наверно, отвыкла…

– А «Победа», новый дирижабль, выполняет спецзадание на Черном море, отыскивает мины и затонувшие корабли. Белкин пишет: «Легко на душе становится, когда ухватит взгляд спрятавшийся на дне смертоносный гитлеровский «подарочек» и вызванный нами тральщик приканчивает его. Пусть Черное море будет чистым!» Но ты о себе-то расскажи.

Вера не сразу отозвалась. Длинная лента плена туго раскручивалась перед глазами. Она протянула руку к детской кроватке и долго держала не отпуская.

– Все дни были похожи один на другой, Люда, и каждый – как год… – На ее лбу остро обозначилась горькая морщинка. Раньше ее не было. – Когда уже близко к концу войны гитлеровцы без всякого смысла перегоняли нас, полуживых, из одного концлагеря в другой, от Седлеца к Варшаве и дальше на запад, по ледяной грязи, пристреливая отстающих, как в сорок первом, казалось – это уже конец…