Горизонты разных лет. Сборник рассказов

(Цикл рассказов. Время – 1979 год.)

Парторг и старуха

Дикий абрикос растёт, наверное, только в таких местах, где степь веками превращается в пустыню, но никак не может превратиться, что-то удерживает её от полного исчезновения, может быть даже и этот дикий абрикос, буйно покрывающий пологие сопки с лысыми вершинами.

Может быть, студенты художественно-графического отделения Женя и Витя так никогда бы и не узнали об этом колючем кустарнике с кошмарно скрученными ветвями, если бы не приехали в эту деревню на калым, куда зазвал их однокурсник Коля, сын местного парторга.

По договору они должны оформить контору колхоза и нарисовать плакаты на жести: вождь, призывы съезда, планы колхоза, труженики. Об этом Коля договорился с отцом ещё голодной студенческой зимой, потом привёз договор, а сам летом укатил вместе со стройотрядом на сахалинскую путину.

Женя и Витя поехали на калым.

На автовокзале райцентра встретил их отец Коли, высокий и худощавый Василий Николаевич. Возле него поблёскивал зелёный «Москвич» с будкой, который в народе называли «воровкой».

Парторг привёз их в колхозную столовую. После щей и котлет, сметаны и пахучих ломтей хлеба ребята повеселели и навсегда оценили выгоды деревенской жизни для студентов, переживших сибирскую зиму. В конторе Василий Николаевич велел знакомиться с обстановкой и, пообещав, что вечером покажет им жильё, уехал по своим делам.

Целый день ребята лазили по каменистой сопке, на которой рос дикий абрикос. Он будто расползался от лощины наверх и обрывался у самой вершины. Оттуда открывалась вся округа. Ребята осматривали шиферные крыши домов деревни, растянувшихся вдоль берегов крохотной речушки. Сразу за деревней белели несколько домов, огороженные зелёным забором. Парторг предупредил – там застава.

С вершины сопки была видна коричневая полоса границы, за заставой – ещё какие-то военные строения, видимо, пропускной пункт. Дальше – голубела и скрывалась в туманной дали монгольская степь. Оттуда тоненькой ниточкой, местами исчезая и извиваясь, проблескивала под солнцем речушка, разделяющая здесь надвое деревню.

На следующей сопке белел огромный шар и крутился локатор.

Вечером Василий Николаевич привёл их в низенькую и почерневшую от времени избушку, которая, и к месту, и в рифму, оседала в землю у самого берега речушки. Ограждение из потемневших жердей и такой же калиткой, конечно, было одного возраста с избушкой. «Две комнаты», – уверял парторг.

На скамеечке сидела, опершись о клюку, сгорбленная старушка. Голова её была повязана старым клетчатым платком, несмотря на тёплый летний вечер. Сморщенное и смуглое лицо, просевшие впадины щёк, рта и живых, чёрных, глаз, маленькие и жилистые руки и кулачки, державшие клюку, сгорбленная спина – всё говорило о невесёлой советской судьбе колхозницы, жизнь которой скручена и выжата годами. Даже чёрная деревянная трубка, которую она держала во рту, казалась скрученной и так закалённой годами, что теперь уже ничто не могло сломать её, кроме естественной смерти.

Увидев людей, открывающих калитку, старуха оживилась и поднялась навстречу. Парторг, предостерегающе поднял руку:

– Сиди, сиди, Батуевна. Я вот к тебе женихов привёл, чтобы не скучно было. Приветишь? Колхоз тебе пособит, как и всегда.

– Во второй комнате, Василич. Какие бравые ребята! – живо и обрадованно заговорила старуха. Голос был прокуренный и хриплый, но удивила она студентов чистым русским говором без акцента. – Чего пособлять-то? Всё вроде бы у меня есть. Сена бы только моему Серко.

– Будет, Батуевна, сено по осени, – заверил ободряюще парторг. – Знакомьтесь, ребята, располагайтесь…

«Речушка, избушка, старушка», – машинально отметил про себя Витя, а Женя шепнул:

– Как в сказке о рыбаке и рыбке. Только старика с корытом не хватает.

Парторг ушёл. Старый-престарый желтый пёс даже не реагировал на посторонних, в заросшем травой и бурьяном огороде паслась серая лошадь. Над сопкой заалел закат, отражаясь в речной глади.

Ужинали во дворе, где белела маленькая кирпичная печурка и стояли грубо сколоченный столик и две скамейки.

– Буйлэсан называется наша деревня. С монгольского – дикий абрикос, русские зовут – буйлэски, – не спеша и попыхивая трубкой, говорила старуха. – Меня в деревне все Батуихой зовут. Чаюйте, ребятишки.

Она сняла с жестяной банки, в которой пропаривала байховый чай, старую рукавицу, налила себе в кружечку и, не разбавив кипятком, стала пить, время от время дуя на чёрную пенящуюся заварку.

– Чифирь, – пояснила она, увидев изумлённые глаза студентов. – Я же, ребятишки, двадцать пять лет по острогам моталась.

– В лагерях что ли были? – придя в себя и уже заикаясь, спросил Женя.

– В их самых. Крут был рябой хозяин. Вот недалеко отсюда, за буйлэсками, меня и взяли пограничники, – объяснила старуха, прокашлявшись.

В груди её хрипело и булькало. Она набила трубку из кисета, закурила и продолжала пить чифирь.

– Это в каком же году? – тоже заикаясь, спросил Витя…

Контра и бандитка

– Даже не скажу в каком году! Всё у меня, ребята, смешалось и кругами, – кашляя и отгоняя рукой дым, говорила старуха.

Глаза её оживились, она ласково смотрела на ребят, которые вскрыли банку консервов и теперь ели, накладывая сайру на пышный хлеб.

– Давно это было, когда в колхозы начали сгонять. Дура я была, противилась, – рассмеялась Батуиха и снова закашляла. Когда в груди старухи затих хрип, продолжила. – Ведь говорили, что женщины будут общими…

– Как это общими? – поперхнулся Женя.

Казалось, что его русый ёжик и вовсе стал рыжим. Смуглый Витя только хмыкнул.

– Ну, всем мужикам отдадут, – спокойно объяснила старуха. – Ничего такого не произошло. У нашей семьи было десяток коней, около тридцати коров, шесть верблюдов, да больше двухсот овец. Мы сами себе батраками были. Сейчас о батраках и не слышно даже. Люди лучше прежнего живут.

– А за что же вас в тюрьму посадили? – уже освоившись и не заикаясь, поинтересовался Женя.

– Бандитка я, – посмотрела на ребят Батуиха и хрипло засмеялась. – Слово такое есть, раньше часто его в газетах писали. Это которые против кого-то или из-за границы товары возят.

– Контра – слово? – Спросил Витя.

– Вот, вот. Контра я и бандитка! – даже как-то торжественно сказала старуха.

Женька снова чуть не поперхнулся хлебом.

– Контрабандистка? – Догадался вдруг Витя.

– Вот, вот. Она самая я и есть. Контра и бандитка, осужденная Батуева Дарья Вампиловна, – подтвердила старуха. – Когда я была молодой, почти все были контрами. Ничего не понимали.

На деревню опустились сумерки, в печурке потрескивали дрова, на плите позванивал крышкой чайник. В огороде белела пятном лошадь. У ног старухи дремал желтый пёс. Жизнь становилась настолько интересной, что ребятам начинало казаться будто они здесь были всегда, а город с его голодной студенческой зимой только на миг показался и растаял, как льдинка, в этой теплой деревенской ночи.

Контра и бандитка Дарья Вампиловна достала щипцами из печурки уголёк и снова раскурила свою чёрную трубку. Почему-то с каждой новой и таинственной картиной, которые открывались в её словах, она становилась всё роднее и ближе.

– В острогах меня по-разному звали. Когда контрой, когда бандиткой, а когда и Безухой, – сказала она, раскуривая трубку. – Смеялись, когда я им ухо показывала.

С этими словами старуха развязала платок и повернулась боком так, чтобы пламя печурки осветило её голову. Вместо уха у Дарьи Вампиловны был маленький свернувшийся комочек.

– Ничего себе! – Ахнул Женька, доливая себе в кружку чай.

Старуха снова закутала голову в платок и рассмеялась.

– Пограничник, такой же сорванец, как и вы, прострелил.

– Он специально целился в ваше ухо? – спросил любопытный Витька, придвигаясь к ней и сожалея, что не успел разглядеть ухо.

– Когда ему было целиться, я же при конях была. Проволоки на границе тогда не было. – Раскрыла ещё одну картину старуха. – Один конь заводной, с товаром, к седлу первого привязан. На нём четыре швейные машинки были нагружены. А я – на первом. Хороший был конь! Только выскочила из буйлэсек и рванула через границу, а наряд – тут, как тут. Так сорванец этот закон нарушил: я уже на другой стороне была, а он с колена выстрелил. Но кому докажешь? Жгнуло меня слева, кони шарахнулись, но я удержалась. Ускакала тогда! На заставах меня потом прозвали Безухой. Только через три года после этого случая поймали…

Старуха разговорилась и вся ушла в воспоминания. Онемевшая от одиночества и долгого молчания, она рассказывала и рассказывала ребятам о своей жизни.

– Так вы в диких абрикосах скрывались? – заинтересованно спросил Витька.

Женька уже сидел возле Дарьи Вампиловны и не сводил с неё глаз.

– В буйлэсках я пряталась. В лощине они густо растут! – мечтательно сказала старуха.

Сквозь дрёму

– В буйлэсках я пряталась. В лощине они густо растут! – мечтательно сказала старуха, уходя мысленно в далёкие времена.

Трубка погасла, она встрепенулась и, поскучнев, обронила:

– Спать пора, ребятишки. В избе комната племянницы, кровать большая, вдвоём поместитесь. Нечаев говорил, что вас рано надо будить.

– Какой Нечаев? – Удивлённо спросил Витька, ещё не успевший покинуть зыбкое пространство рассказа старухи.

– Ну, Васька Нечаев, начальник.

– Василий Николаевич, наверное, – сказал Женька, ероша свой ёжик. – И, правда, спать пора.

– Забудьте мои напасти, – сказала, поднимаясь со скамьи, старуха. – Сны у вас, ребятишки, хорошие нынче будут…

Дарья Вампиловна оказалась права: рыжему Женьке снился здоровенный мужик в белой рубахе, который шёл по влажной борозде, держась за чапыги плуга, впряженного в белую лошадь. От реки поднимались белые, клочковатые, туманы. Смуглый Витька видел, как он скачет на вороном по густому разнотравью степи, весь в казачьей одежде, на нём фуражка с жёлтым околышем, на штанах жёлтые же лампасы, за спиной – кавалерийский карабин. И в Женькиной картине поднималось солнце, и Витька скакал навстречу поднимающемуся алому кругу на небе. И оба знали, что за рекой – чужая страна…

Проснулись ребята от того, что в глаза били солнечные лучи.

– Сами вскочили! – обрадованно сказал Батуиха, снимая с плиты клокочущий чайник.

Серая лошадь, вся залитая солнечными лучами, паслась среди лопухов и лебеды, жёлтая собака дремала у крыльца, будто и не вставала даже.

– Чаюйте и дуйте в контору, – велела старуха.

– Рисовать охота! – признался по пути в контору Женька. – В училище лень было заниматься, а тут так и подмывает что-то нарисовать.

– Сон что ли видел? – Догадался Витька.

– Ага! А ты?

– Тоже…

Отовсюду, стекаясь к большой улице и поднимая пыль, шли к речушке деревенские коровы. На склоне сопки серебрились большие цистерны, над сопкой поднималось солнце, заливая округу тёплым сиянием и дрёмой.

– Приготовил я вам тут разные рисунки, лозунги. Какой надо материал просите у завхоза, он здесь же, в конторе. Ну, художники, приступайте! – сказал Василий Николаевич и укатил на «воровке» по своим делам, оставив ребят в просторном кабинете.

На стульях вдоль стены и на подоконниках лежали плакаты с гербами, изображениями Ленина, комбайнеров, чабанов, колосьев. Дальше в нескольких ящиках – молотки, рубанок, гвозди в банках, коробки с красками, картон, прямоугольные листы железа. У стены прислонённая вывеска – «Правление колхоза «Пограничник».

– Да он тут целую мастерскую организовал! – обрадовался Женька. – Богато здесь люди живут. Ты заметил?

– А как же! Лучше городских пролетариев. Но жильё-то нам, видимо, одна бабка согласилась выделить.

– Может быть, Николаич, так решил? – как бы оправдывая богатых колхозников, добродушно сказал Женька.

На обед их позвали в колхозную столовую. Снова явились как сравнение с разносолами студенческой зимы жирные щи, котлеты, картофельное пюре, сметана, молоко и ароматный хлеб.

– Спать хочу! – заявил после столовой Женька, веснушки на его белом лице поблекли.

– Давай-ка сколотим все щиты. Бруски нам нужны. И – ножовка, – заявил в ответ Витька, замеряя лист железа. – Набрасывай эскизы…

От ужина в столовой Витька отказался, Женьке пришлось согласиться с ним. К тому же у них было пол-ящика консервов, выданных Нечаевым. В избушку они пришли, когда пастух гнал по пыльной улице стадо коров, а солнце освещало бока серебристых цистерн, с запада.

– В прошлом году Васька Нечаев какого-то профессора привозил. Худющий был, как сама смерть. Поначалу на сопку зигзагами поднимался и задыхался, а через три недели прямиком взбежал! – заметила бабка Батуиха, когда ребята сказали, что не пошли на ужин.

Витька деловито обошёл весь двор, позвал Женьку. Сунул ему в руки ржавые грабли, коих в сараюшке было штуки четыре.

– Дураки без дела сидят! – Заявил он, начиная убирать двор.

– Деревенских сразу видать! – Рассмеялась довольная Дарья Вампиловна.

Вечером уже привычно принялись чаевать.

– Ну и прятались вы тогда в буйлэсках. А зачем? – Спросил Женька, разрезая хлеб, выжидательно смотря на маленькую и смуглую старуха.

Она встрепенулась и охотно продолжила прерванный вчера рассказ:

– В падушке буйлэски густо растут. Товары я перевозила на конях в Монголию. Когда швейные машинки, когда лопаты, грабли, вилы, ножи, чайники. Много чего. Всё по хозяйству. Очень там ценили русские товары.

– И правда, разве что из Китая могли привозить, – заметил Витька.

– Вот-вот. В Китае тогда тоже туго было. – Вспоминала старуха. – Ботхулами нас звали местные. Вроде как несогласные, на своём стоят. Совсем не понимали, что не бывает всё время пурги или грозы. Всё затихает само собой, жизнь налаживается после любой бури. А мы не признавали новой жизни.

– Много таких было? – Настороженно спросил Женька.

– Дураков везде много, и все с оружием! – Рассмеялась контра и бандитка Дарья Вампиловна, раскуривая трубку. – И у меня был завалящий наган. Товары из города доставляли. Однажды вздремнула я в лощине, сны какие-то вижу. И вдруг слышу сквозь дрёму: «Безухая, кажется. Может быть, прикончим её здесь, а товары заберём?» Сжалось всё у меня внутри, даже сердце, кажется, остановилось. Но не шелохнусь, вроде бы продолжаю дремать. И вижу сквозь полуприкрытые веки…

Время не меняется

– Знакомые силуэты. Свои, кажется, люди. Голос вроде бы знакомый. Слышала я такой говор, немного шепелявый, будто передних зубов нет. Кто бы это мог быть? Неужели убьют. Чуть скосила голову, вроде бы во сне шевельнулась, и вижу сквозь полуприкрытые веки – Яшка Золотухин из соседней деревни. Чернявый и наглый. Он к моей двоюродной сестре Фроське сватался, но наши не отдали Фроську: варнак Яшка, ничего серьёзного…

– С оружием были? – подался вперёд Женька.

– Не мешай! Конечно, с оружием, – раздраженно сказал, Витька, подбрасывая сухой кизяк в печурку. Густой дым окутал стол и всех троих, потом медленно рассеялся.

– Комаров меньше будет, – одобрительно сказал Батуиха, привычно кашляя. – Второго я не узнала. У Яшки обрез был. Тогда оружия много было. У меня два коня привязаны к буйлэске, в самой гущине от глаз подальше. Если о товарах заговорили, значит, они видели их. На заводной-то с двух сторон две швейные машинки были, да ещё два сепаратора. В Монголии их шибко уважают, сепараторы…

Женька удивленно качнул головой: надо же, такие простые вещи, а цены их – чуть ли не жизнь человеческая. Витька слушал внимательно, будто видел картины тех далёких лет и узнавал персонажи.

– Подай-ка мне уголёк, – попросила бабку Витьку. И когда тот подал ярко-красный в темноте уголёк, прихваченный щипцами, бабка прикурила свою трубку, пыхнула раза два и продолжила. – Они меня, поди, и убить могли, но в степи послышался топот, а мы чутко слышим. Яшка выглянул из оврага и увидел наряд пограничников, рысивший на конях не очень далеко от нас. Они тут же спрятались в гущине, а когда наряд скрылся за сопкой, сразу вывели своих коней и умчались из оврага. Тогда-то и я встала. Мне уже невтерпёж было, – хрипло рассмеялась Дарья Вампилов. – Надо было по малой нужде, а тут под дулом обреза. День клонился к вечеру, а ночью я и махнула на ту сторону.

– А этих потом видели? – Очень заинтересованно спросил Витька, думая о чём-то своём.

– Второго нет. Никогда больше не встречала. А Яшку, конечно, встречала. Он и сейчас живой, в райцентре живёт. На всех собраниях выступает. Время же не меняется. Люди меняются.

– И вы ему ничего не сказали! – Ахнул Женька. Казалось, что при свете от горящего в печурке кизяка его рыжие волосы стали совсем красными.

– Зачем? – Засмеялась Батуиха и вдруг насторожилась. – Лишнего я вам тут наболтала. Не вздумайте кому-нибудь проговориться. Тому же Нечаеву.

– Замётано! – Дал слово Витька и толкнул в бок Женьку.

– Верю! – Отозвалась бабка.

– А что потом было? – Нетерпеливо спросил Витька, жаждущий продолжения рассказа.

– Что? Да, ничего. Я жила месяцами в Монголии, часто переходила границу за товарами. Нас целая банда работала. Одни привозили, другие принимали, распределяли. В Монголии вдоль границы тоже наши жили, им я передавала товар. Муж у меня был в Монголии, настоящий монгол. Хороший человек, хорошая семья. Свои юрты, свой скот, своя жизнь. Двух детей я там родила. Сейчас, наверное, уже взрослые люди…

Ребята загрустили. Им казалось невероятным, что человек может иметь детей в другом государстве, не видеть их, только представлять.

– Давно это было… Когда я вернулась из своих острогов и ссылок, то видела Яшку, он был большим начальником в районе, в школах выступал. Красный партизан он что ли. Но их не было у нас. Может, где-то в другом месте? В общем, воевал за власть. Пенсию, наверное, большую получает. Детей много, внуков. А наших всех раскулачили и выслали. И Фроська умерла где-то в Красноярской тайге… Давно это было.

Где-то за селом звонко запели девчата. Бабка хрипло рассмеялась.

– Это они у речки собираются. Не вздумайте женихаться, вмиг охоту отобьют. Аккуратно надо, познакомиться с нашими варнаками, своими стать. А девки у нас красивые есть. Они сейчас погуляют немного и в буйлэски пойдут.

– В то место, где Вас чуть не убили? – спросил Витька.

– Может быть туда, а может и не туда. Там много мест. Пограничники к ним в самоволку приходят. Двое уже из заставы женились на наших и остались в деревне. Пограничники-то вроде бы как наши ребята.

В темноте раздался звонкий девичий смех, потом звучно и мелодично заиграла гармонь. Вдруг из-за туч выплыл яркий клинок месяца и озарил деревню тусклым серебряным мерцанием. Блеснула на речке и исчезла тонкая полоска. И снова ребятам показалось, что они жили здесь всегда. С бабушками, дедушками, родителями, а холодный и голодный город им только приснился.

Здесь и должен жить человек. Ходить за скотиной, пахать землю, косить сено, выращивать всё, что уродит земля. Читать книги и рисовать, если ему дано, а не дано – делать что-нибудь другое. И учиться, учиться сколько возможно учиться.

– Чаюйте, мужички! – громко сказала Дарья Вампиловна. – Птенчики вы ещё. Налетаетесь. Небось, в компанию с гармонью охота? Ладно, скажу я завтра своему племяшу, пусть принимает в команду.

– Да мы и сами можем принять! – дерзко сказал Витька,

Женька больно ущипнул его за бок.

– Во-во, принимайте! – Рассмеялась Батуиха. – У нас раньше шибко дралась молодёжь из-за девок. Спать пора, ребятишки. Утром на работу…

Утром серая лошадь бабки, прихрамывая, шла на речку и кивала головой ребятам, как своим, к речке же стекалось деревенское стадо коров. Почаевав, Витька с Женькой спешили в контору, на них с любопытством смотрели редкие прохожие.

Щиты были сколочены. Пора было рисовать.

– Знаешь, мне бабку охота нарисовать. В буйлэсках! – Неожиданно сказал по дороге Витька.

– Ничего себе! И мне ведь тоже охота её нарисовать! – Признался Женька. – Ещё бы лучше – на коне.

– Ты сначала коня научись рисовать! – Хмыкнул Витька.

– А ты научился?

– Я не только рисовать, но и ездить умею!

– Ты?

– С малых лет.

Так, споря, они дошли до конторы, где начали загрунтовывать приготовленные щиты.

Кто на кого похож

Витька сидел в тени козырька на бетонной ступеньке крыльца у входа в контору. Загрунтованные щиты уже высохли. Пора было что-то изображать. Он перебрал кучу всяких плакатных рисунков из разных «Агитаторов» и «Пропагандистов», но всюду преобладали красный и белый цвета. Одним словом, плакат. Спецовка на комбайнере – красная, рукавицы – тоже красные. Вроде бы профессионально, но всё рубленное, угластое, даже точечка зрачков – малюсеньким белым квадратиком.

Солнце пекло нещадно, село казалось побелевшим и выгоревшим вместе с тополями и штакетниками. Иногда в контору заходили и выходили оттуда люди. Витька бросал мимолетный взгляд, стараясь сохранить в памяти характерные черты.

Потом он прошёлся по селу, посидел у речки, где купались и визжали загорелые до черноты ребятишки. От огромных цистерн заправки за речкой отблёскивали солнечные лучи. Дрожала и блестела мелкая рябь на волнах речушки.

И в столовой, куда они отправились с Женькой, Витька всматривался в лица поварих и двух девчушек, которые им помогали.

– Ты чего пялишься? – Толкнул его локтем и прошипел Женька, ломая пахучий ломоть хлеба.

– Да ничего я не пялюсь. Смотрю и всё!

– В тарелку смотри. Все девчата уже попрятались в селе!

– Да ладно тебе. Образ я ищу! – Примирительно сказал Витька.

– В голове ищи! – Невнятно буркнул Женька, дожевывая хлеб.

После обеда забежал парторг. Витька бросил на него свой мимолетный, как ему казалось, запоминающий, взгляд художника, но Василий Николаевич насторожился.

– Что-то не так, Витя? – Парторг стал осматривать самого себя, провел рукой по пуговицам, застёжкам. Всё было на месте, застёгнуто, притянуто.

– Он образ ищет, Василий Николаевич! – Рассмеялся Женька, набрасывая кистью по карандашному рисунку на щите.

Его «образ» получался похожим на него самого – щекастым, пухлым, с рыжими вихрами.

– Образ? – Заинтересованно вопросил Василий Николаевич и воскликнул. – Сейчас, ребята, я организую вам образ.

С этими словами он умчался из кабинета-мастерской.

– Ну вот, нагляделся! – Ехидно сказал Женька. – Теперь концерт, наверное, будем смотреть.

– Ты рисуй, рисуй. Твой образ, как опара, набухает, – подначил Витька, задумчиво водя карандашом по листу ватмана.

Солнце уже ушло с зенита и тени тополей удлинились, белизна исчезла и снова проявились краски. В тёмно-зелёных распадках сопок мерцали сухим бело-розовым цветом кусты дикого абрикоса.

Ребята сидели на ступеньках под козырьком крыльца. Из-за переулка показалась целая ватага людей в праздничных одеждах. Назревало какое-то событие. Подтверждая догадку, появилась «воровка» парторга.

– Сейчас будет вам образ! – Торжественно сказал худощавый парторг, выходя из машины, держа в руке хозяйственную сумку, откуда выглядывали углы альбомов. – Проходите, проходите в мой кабинет. Не удивляйтесь беспорядку. Тут творческий процесс ребятишки затеяли.

Колхозники, смеясь и переговариваясь, зашли в кабинет-мастерскую, некоторые остались в коридоре.

– Нас будете рисовать? – Спросила бойкая пожилая женщина. Смуглая, черноволосая, черноглазая, она была в платье бело-розового цвета.

– Не только тебя, Варя, – сказал басом двухметровый мужик, похожий на Женьку и рассмеялся, показывая на работу Женьки, – Мой портрет почти готов. Ты где, парень, меня видел?

– В столовой. Позавчера, вы разговаривали с поварами.