Горизонты разных лет. Сборник рассказов
Паршивое состояние усилилось и уже не думает меня покидать.
И вдруг выкрикивают мою фамилию. Но ведут мимо кабинета начальника. Наручники сняли. Дальше – хуже: ведут в другое здание, через улицу. Снова длинный коридор. Заводят в кабинет, где сидит, довольно крупный, человек в гражданском костюме и очках. Он приветливо улыбается, приглашает садиться и вежливо представляется:
– Начальник районного отделения комитета государственной безопасности СССР подполковник Н-ский.
И тут же налил из графина стакан воды, видя, что состояние мое не намерено улучшаться. Объяснил тем, что давно мечтал побеседовать со мной, а тут, как раз, случай представился. Всё сошлось…
Начался разговор, вернее монолог. Подполковник оказался очень интересным собеседником. Попутно объяснил мне, чего не должен был объяснять (не положено), а именно: с 1978 года я нахожусь под пристальным вниманием органов госбезопасности. Разъяснил, кто такие СОЭ. Чем грозит статья 70 УК РСФСР – антисоветская пропаганда и агитация: от двух до пяти лет. Чем опасна статья 64 УК РСФСР – измена Родине: от десяти до пятнадцати лет, расстрел. В этом месте он снова предложил стакан воды. Состояние моё было не только паршивым, а совершенно обезвоженным.
Но… Человек взглянул на меня из-под очков и почти дружелюбно сообщил, что мой редактор, а также районный комитет партии настоятельно просят органы госбезопасности оставить меня в районе для продолжения деятельности по созданию редакции газеты, как исключительно ценного кадра.
Ещё один стакан воды. На этот раз я выпил залпом.
– Они надеются на Вас! – Почти торжественно сказал он, блеснув очками.
И далее доверительно завершил, что, исходя, из вышеизложенной ситуации, подполковник надеется на мое понимание и взаимную дружбу с ним.
Что интересно: он не предлагал мне стать сексотом. Он, действительно, желал мне добра, интересовался литературой, не употреблял слова «одаренный», «гениальный» и даже близкие к ним.
– Поменьше встречайтесь с декабристами, – посоветовал он мне.
– С какими декабристами? – сипло поинтересовался я, снова поглядывая на стакан воды.
– Вы же выпиваете иногда с кочегарами Леонтьевым и Струнским. А они высланы сюда из Ленинграда в прошлом году. Очень начитанные и умные люди. Вы же им передали книгу Высоцкого «Нерв», который в конце июля пришёл по квоте вашему редактору, а он за ненадобностью, отдал её вам. Вы уже полгода мусолите бедного Высоцкого в кочегарке райкома партии…
Неожиданно он улыбнулся и доверительно сказал, положив свою тяжёлую руку мне на плечо:
– Кстати, вы, а также Леонтьев и Струнский, – очень умные и честные люди. Не принижайте себя. Надо же хотя бы иногда чувствовать себе цену.
Сосланные ленинградцы были кандидатами или даже докторами каких-то наук. Познакомился я ними на почве любви к поэзии. Мы чувствовали потребность в общении друг с другом, но почему-то избегали общества, где, на наш взгляд, были настоящие хозяева жизни. Зачем хозяевам поэзия и уходить в какую-то внутреннюю эмиграцию, когда им доступно всё? По сравнению с ними мы были изгоями и бездельниками. Трудно было скрыть чувство вины.
Подполковник это заметил и ободрял меня.
После этого разговора мы распрощались.
7 ноября, не помню какого года, я застал его в пустынном райкоме партии, он наблюдал из окна второго этажа за марширующей колонной райцентра и что-то записывал в блокнот.
– 17 антисоветчиков, – объявил он, увидев мой недоумённый взгляд. – Игнорируют общий настрой, призывы и трибуны, кажется, выпившие.
В 1992 году он открыл магазинчик и торговал спиртным. Когда его машину остановили первые в наших краях бандиты, он вышел на дорогу и, достав пистолет, спокойно прострелил колеса бандитской тачки. Бандиты убежали. Говорили, что после этого случая он приобрёл ротный пулемёт Калашникова.
Позже он передал свои магазины племянникам. Его дом и сейчас окружает кирпичная ограда, поверх которой протянута колючая проволока.
Иногда я вижу его. Он ещё подтянут, по-прежнему приветлив и вежлив.
Вилы
Давно это было. Много и много лет тому назад. Но почему-то сегодня вспомнилось. Чётко, в мельчайших деталях.
Нас, деревенских ребятишек, отправляли на сенокос. На всё лето. Лагерей детских мы не знали. Весь наш каторжный край был в лагерях для взрослых. Одежда всех в лагере и вне лагеря – кирзовые сапоги, бушлаты и телогрейки. Большие и маленькие. Зимой – застёгнутые, летом – нараспашку. Сенокос – дело добровольное, никакое не рабство. Так укоренилось, так было положено, да и хорошо на сенокосе. Все друзья в куче. Воля.
В то лето мне ещё семи не было. Взрослый. Брату Володя лет десять. Он всегда был тихий, послушный, а я – дерзкий и вредный. Так говорили. И сейчас припоминают. Да и есть за что. Зону пророчили. А я с малолетства ненавидел всё уголовное и блатное, но всё вокруг было только таким…
Бригада наша стояла недалеко от маленькой степной речушки. Нас, ребятишек, было, наверное, человек пятнадцать. От шестилеток до подростков. Дружно жили. С утра до вечера – сенокос. Волокуши, грабли, косилка. Всё на конной тяге. Взрослые ставят зароды. Солнце печёт. А мы смотрим на небо – будет ли дождь? Чаще – в сторону бригадного стана. Не готов ли обед? В дождливые дни отдыхаем, балуемся. Иногда воруем махорку у взрослых и курим втихаря в оврагах и ямах старых барсучьих нор.
У меня ещё одна забота – брат. Мне всё время кажется, что нас или его, чаще его, обижают, задирают. При первом признаке недоброжелательства я кидаюсь врукопашную. Все удивляются и посмеиваются: младший опекает старшего. А я всю нашу семью опекаю.
Первым подбегаю к бригадному котлу, первым хватаю две миски, беру сразу себе и Володе. Вечером достаю из рюкзака сложенное мамой бельё и хожу с трусами за Володей, уговариваю сменить. Он смущается и нехотя отмахивается от меня.
Был среди нас смуглый до черноты, цыгановатый Лёшка. Пацан лет двенадцати. Хулиган из хулиганов. Только фраериться начинал, уважал всё блатное, уже пытался мазу держать. Даже походочкой показывал свою приблатнённость. В нашем каторжном краю это было нормой и даже шиком.
В один из дождливых дней во время обеда Лёшка, получив свою миску с кулешом, наткнулся на неожиданно вышедшего из балагана Володю. Миска полетела на землю… Вся ребятня притихла, предвкушая спектакль.
– Ах ты цуцик! – вскричал Лёшка, растопырив пальцы и надвигаясь на съежившегося от испуга Володю.
– Убью, тварина! – закричал я и, мгновенно схватив лежавшие у балагана вилы, ринулся на Лёшку.
На миг я увидел, как в глазах врага плеснулся ужас, отпрыгнув, он метнулся в степь, а я, шестилетний, с блестящими и острыми вилами наперевес побежал за ним по свежескошенной траве, задыхаясь от дикого гнева и ненависти, видя, как тумане, удаляющее пятно серой рубахи, пузырящееся на степном ветру.
Убежал он далеко. Меня догнали взрослые. Я кусался и дико вырывался из крепких рук мужиков и кричал, что обязательно убью Лёшку…
Кто-то увёз его в деревню. В бригаду он не вернулся. Меня успокаивала повариха, которую все звали Индира Ганди. Она гладила мою голову, успевая ругать взрослых. Испуганный Володя не отходил от меня.
Осенью я пошёл в первый класс. Лёшка учился в шестом. От него стонала школа. Ко мне и Володе он не приближался. Ушёл на зону сразу после десятого класса. Пырнул кого-то перочинником.
Через много лет, когда я жил в городе, он нашёл меня через земляков. После очередной отсидки на зоне. Худой, в потрепанном бушлате и лёгких ботинках, в сорокоградусный мороз, он пришёл ко мне вконец окоченевший. Мы долго сидели за столом, вспоминали нашу деревню, сенокос.
Утром он долго кряхтел в ванной, я бросил ему смену бельё. Отнёс в мусорный контейнер его бушлат, ботинки. Дал ему унты, полушубок, деньги. Проводил до вокзала. На прощанье мы обнялись. На миг пахнуло нашей деревней и далёким детством. Больше я его не видел. Говорили, что Лёшка уехал в Якутию к друзьям по зоне и сгинул где-то там…
У всех есть отцы. У него не было. Никто даже не думал, что у него может быть какой-то отец…
Китаец
– Китаец это зверь! Он всё кушает!
Сказав это, Денис делает большие глаза и задорно смеётся. Он большеглазый и толстогубый, весёлый и толстый китаец. Неплохо говорит на русском языке. В первый раз вижу такого.
– Почему ты Денис?
– Меня как большого китайского начальника зовут – Ден Сяо. А русские милиционеры сказали – Денис.
– Ты знаешь русских милиционеров?
– Их все китайцы знают. Русский милиционер лучше всех говорит китайское слово хучао! Как только увидит китайца, он сразу кричит – хучао!
– Что это?
– Ты не знаешь? Ты много-много китайских слов знаешь, а хучао не знаешь. Хучао – паспорт! Русскому милиционеру всегда нужен китайский паспорт.
– Зачем русскому милиционеру китайский паспорт?
– Ты что, дурак? Русский милиционер без китайского паспорта – бедный, бедный!
– Почему, Денис?
– Ну, ты совсем дурак! Китаец вместо паспорта даёт русскому милиционеру деньги.
Денис находится у меня третий день. Он, как бы, заложник. И даже знает, что он, как бы, заложник. Денис понимает это и ненавязчиво сочувствует мне, пытается как-то помочь: соблюдает этикет невольного невольника, не уходит далеко. Терпеливо ждёт своей участи, как и положено заложнику.
Мы живём с ним в маленькой закусочной на федеральной трассе, уходящей прямо на МАПП – многосторонний автомобильный пункт перехода, который впускает в Китай. Оказывается, так просто переводится слово, а раньше я придавал ему слишком большой вес – международный автомобильный пограничный переход. Правильно читать научил меня Денис. Он уже пятнадцать лет шастает из Китая в Россию и обратно.
– Ты где бывал в Денис?
– В Китае или в России? Если в Китае, то только в своей провинции, это в АРВМ, да и то не везде был, из деревни я за Хайларом.
– АРВМ?
– Ну, ты совсем неграмотный! АРВМ – это не автомобиль, – Денис чуть напрягается и выдаёт расшифровку аббревиатуры, – автономный район Внутренняя Монголия. У меня дедушка – монгол. Вот почему я толстый, русские слова хорошо говорю.
– Так где ты был?
– По России? – Денис начинает загибать пальцы. – Чита, Улан-Удэ, Иркутск, Красноярк, Новосибирск, Курган, Екатеринбург, Москва. Потом назад – Тайшет, Зима, Ачинск… Много был в России, лес возил, металл возил, сделки заключал.
Мы ждём, когда мой друг-предприниматель Толя получит на МАПП сорок китайцев, которых он нанимает для каких-то работ. В прошлом году его обманули: прибыли три представителя из Китая, пообещали шестьдесят рабочих, взяли в фирме Толи бланки для заполнения, деньги и уехали. Больше их, обещанных китайцев и своих денег Толя не видел.
Многих так кинули «представители», перевозящие рабочую силу через границу. Но случаются, видимо, и настоящие сделки, когда, как и положено, оформляются все документы, прибывают рабочие, посредники-представители получают свои доли и становятся постоянными поставщиками рабочей силы.
В этом году Толя снова связался с какой-то фирмой, но стал осторожным. Он попросил меня быть на его встрече с очередными тремя посредниками. Сунув муляж ТТ под рубаху, я отправился на «стрелку» с китайцами. Одним из них и был Денис. Китайцы брали его переводчиком. Пятнадцать лет в России – не шутка, в первую очередь, это язык.
Когда я сказал Толе, что одного китайца надо оставить в качестве заложника, а деньги отдать только при переходе всех сорока китайцев, то Денис сам предложил себя в качестве заложника. Он засмеялся, быстро-быстро заговорил со своими, те тоже засмеялись, закивали головами.
– Они будут через три дня с рабочими! – сказал Денис. И совершенно серьёзно спросил меня. – Кормить будете? Вы тоже строитель?
Как ему сказать, что я литератор, а моя компания – не уголовники c муляжами и травматикой. У нас – скульпторы, художники, музыканты, литераторы. Мы – Союз искусств. В этом году я организовал заказ на создание архитектурно-скульптурного комплекса у самой границы. Поскольку жить в гостинице дорого, то мы купили эту маленькую закусочную, где наши женщины кормят всех, кто завернёт к нам. Заодно продают книги, журналы, кроссворды. Случается, дорожные рабочие расплачиваются за обеды соляркой. Они сливают солярку в бочки, а наши продают её дальнобойщикам. Всюду суетится маленький гешефт.
На второй день своего невольничества Денис насобирал в степи у дороги разные травы и какие-то лопухи. Промыл и нашинковал всю зелень, попросил у наших девчат малюсенький кусочек мяса, растительное масло и приготовил потрясающее блюдо. Никто из нас даже не предполагал, что из придорожного сорняка может получиться такая вкуснотища.
– Давление упадёт, потенция поднимется! – Сказал Денис, предлагая нам ароматно пахнущее блюдо.
Наверное, такого вкуса мы никогда не ощущали. Теперь женщины помогает ему готовить, заодно и учатся.
– В Китае будешь, ничего не ешь в ресторанах. Толстым станешь.
– Почему?
– Добавка. Много-много добавка сейчас в еде. Раньше не было. А сейчас одна добавка. Свинью знаешь, как кормят? Одна добавка, а не свинья!
– Свинарник на несколько этажей! Видел.
– Животное по земле должно ходить, а не на пятом этаже срать. Ты раньше жирных китайцев встречал? Раньше толстого китайца очень редко можно было увидеть. А сейчас они везде, дети – толстые, взрослые – толстые. Скоро все будем толстыми. Ничего не ешь в Китае!
– Голодать что ли?
– В бурятских ресторанах нет добавки. Но и там скоро будет. В России пока всё чистое. А у нас вода – химия, земля – химия. Кругом добавка!
– Что-то ты совсем Китай не любишь.
– Женщина что ли Китай? Природа должна быть чистой. Китай хороший, лучший в мире! Я плохо говорю, чтобы в Китае хорошо было. Чистый Китай – хороший Китай. Надо плохо говорить, чтобы хорошо было.
Спит он в закусочной, на надувном матрасе. Солнце только показалось над дальней сопкой, Денис уже на ногах. Взяв старое ведро, ходит вокруг закусочной и собирает окурки, спички, какие-то пробки – весь чужой мусор. Его мусора тут нет…
Выхожу из своей «спальни», устроенной в салоне «Noah». Денис что-то шинкует на кухне, потом возится с тестом, мнёт, подкидывает, вьёт из теста замысловатую верёвку. Он непререрывно в деле. Ни минуты не проводит впустую.
– И часто русский милиционер просил твой паспорт?
– В первые годы, как только увидит. Сейчас редко.
– Разбогател, наверное, – смеюсь я.
– Конечно, богатый. Он же не только хучао просил, но и продавал. Себя продавал. Ваши люди в формах всё продают. В нашей провинции многие ходили в одежде русских военных. Шинель была почти у каждого китайца.
– У тебя была?
– Конечно. Милицейская шинель и солдатская гимнастёрка, три полоски на погонах. Сержант, да? Мой сосед, хороший огородник, ходил в шинели с полковничьими погонами. Работал на поле в шинели.
– Три большие звезды?
– Да, да, три большие и желтые звезды. И папаха ещё! Один из наших ходил в кителе, которая была, как рыбья чешуя – медали, ордена, значки… Молодёжь наша не знает об этом. В смокингах хотят работать!
Да, чувствуется, что китайцы скоро будут на своих полях в смокингах.
Кухня и зал закусочной постепенно наполняются такими вкусными и плотными запахами, что хочется есть немедленно и много. Вместе с запахами начинает просыпаться и весь наш лагерь. Степь, дальние сопки, трасса, травы, редкие кустарники, развалины маленькой станции неподалёку – всё оживает, преображается, наполняется запахами, разноцветьем, звуками. Высоко-высоко в синем небе заливается невидимый жаворонок.
В полдень подъехали со стороны МАПП два автобуса. Привезли китайских рабочих в сопровождении джипа, в котором говорили о своих делах, одновременно считая деньги, довольные Толя и посредники.
Это означало, что Денис свободен.
– Китаец честный. Говорить плохо надо, не надо думать плохо! – Сказал он, садясь в машину. И широко улыбнулся. – Хучао. Есть хучао!
Он уехал. Стало уныло и скучно…
Было это в 2008 году. С тех пор миновало десять лет.
Где ты сейчас Денис? «Надо плохо говорить, чтобы хорошо было». Когда поймём?
Монгол из Маньчжурии. Или «Далеко пошёл!»
Всё чаще и чаще в мире упоминают Маньчжурию, эту визитную карточку Китая на российско-китайской границе. Но почему-то забывают, что Маньчжурия находится на территории Автономного района Внутренняя Монголия, который занимает площадь 1 миллион 181 тысячу 104 квадратных километров. Это огромная территория, на которой могут поместиться несколько европейских государств. Население этого «района» почти 25 миллионов человек.
Именно в этом районе смешаны и сосредоточены многочисленные племена разных национальностей, которые относятся к монгольским народам. Естественно, многие из них приезжают в Маньчжурию, а часть из них остаётся там жить.
Мой друг, коренной житель Внутренней Монголии, ныне живущий в Маньчжурии, рассказывал мне такие подробности из своей жизни, что все наши российские трудности, о которых мы постоянно говорим, просто померкли и исчезли из моего сознания.
Зовут моего друга Мэргэн, что переводится с монгольского как Меткий. Это имя воина. На китайский лад его назвали Чи Минжи, что, видимо, является переводом с монгольского языка.
Вот краткий, наспех записанный, рассказ Мэргэна.
– Вы, жители России, даже представить не можете нашу жизнь. Мы жили в полупустыне, недалеко от Улан-Хото, пасли немного скота, засевали клочок земли пшеном. Если у нас человек не будет работать, то просто умрёт от голода. Никаких перспектив!
В 12 лет, полуголодный, в лохмотьях, не зная ни одного китайского слова, я добрался до Маньчжурии, где стал таскать на рынке всё, что мне ни предложат. Работал день и ночь за похлёбку и чашку риса. Тогда время было трудное, начинались перемены. У вас это называется «перестройка». Ночевал и питался, где придётся. Как собака. Многие так жили, может быть, и сейчас живут. Это же Китай…
Через два года я приобрёл старую тележку. Стало легче. Таскал уже больше вещей и продуктов, получал больше еды, а иногда и юаней. На человека стал походить.
К тому времени я уже свободно говорил на китайском языке, читал все вывески. Человек должен всегда учиться. Перестал учиться – сразу стал дураком без никаких перспектив. Жизнь – это всегда перспективы.
Тогда менялся я, менялась вокруг меня и жизнь. Стали говорить о России… В семнадцать лет я уже прилично зарабатывал. Сразу стал копить деньги. Многое уже умел делать: строить, проводить электричество, штукатурить, ездить на машине, тракторе. Учился жить. Непрерывно. Стал членом кооператива, потом мы сами с такими же, как я, ребятами организовали кооператив.
В 19 лет я купил свою первую машину. Это был старый-престарый русский «камаз». Полгода я его ремонтировал, отмывал, вылизывал каждую гаечку. И вот в 1995 году, накупив картофель, впервые отправился в Россию. Один. У меня были китайские права, ещё какие-то документы. Как я проехал через пограничный пункт? Сам до сих пор удивляюсь. Я сделал шесть попыток прорваться вглубь Забайкалья, но каждый раз меня задерживали в Борзе русские милиционеры и отправляли обратно.
На седьмой раз я понял, что их надо объезжать. Так я узнал много дорог. Ваш и другие районы, вашу деревню, реки, горы, просёлочные дороги и трассы. Читу, Улан-Удэ, а дальше – Россию. Научился говорить по-русски. Поначалу все броды через реки я проверял сам, брал палку и шёл в воду, измерял глубину, ломал лёд… Много было таких, как я, китайцев.
За эти годы я выслушал столько русских ругательств, но ни одну не могу выговорить вслух. До сих пор. Это какие-то дикие и страшные слова о матери и отце, человеческих органах.
Но ведь мне тоже надо было ругаться. И когда я приходил в ярость, то вместо: «Иди нах…», показывал пальцем вдаль и громко кричал: «Далеко пошёл!» Тут всё-таки нет грязных слов о матери. И отправляю человека просто далеко, а не на половой орган.
Вот уже двадцать пять лет я живу в Маньчжурии, занимаюсь бизнесом, связан через интернет со всем миром. Говорю на четырёх языках. Жена моя, Ли Пин, китаянка, у нас замечательная дочь, отличница, специализация – бизнес и английский язык. Бизнес мой – в интернете. Жизнь прекрасна! Но случается иногда, что я вынужден кричать и показывать пальцем и говорить: «Далеко пошёл!». А потом я долго смеюсь, вспоминая свою историю…
Много раз я общался с Мэргэном и много раз сравнивал его с нашими людьми, с такими же бурят-монголами из разных регионов России и Внешней Монголии. И приходил к мысли, что все мы, люди нашей страны, находимся – далеко, далеко от Мэргэна…
Давно я не был в Маньчжурии, давно не разговаривал с Мэргэном. Но знаю – за такими людьми будущее. Ведь они никогда не знали понятия «халява» и не съели ни одного не заработанного куска хлеба, а потому они не будут впустую балаболить и презирать, не понимая, весь мир.
Ведь это их мир!
Розовые варежки
Раньше был лозунг: «Всем классом на ферму!» А сейчас? «Всем классом в Союз писателей?» У кого и какие достижения? Сколько лайков и комментов? При таких словах, извините меня, я слышу радостное повизгивание вместе с заливистым лаем. Пудель почему-то возникает…
Сегодня у нас гостит женщина с ребёнком. Из города. Мать – Анна, девочка – Карина. Ей пять лет. Она никогда не видела корову, лошадь, куриц.
В немом восторге, бледненькая, аж прожилки видны, она стоит, радостная, у курятника и не может оторвать глаз от роскошного петуха, который косит на неё бусинками подозрительных глаз. Потом Карина мчится в хлев и замирает при виде телёнка.
– Пойдём к соседям, Карина! – Зову я, – там у них овцы есть.
– А что такое овцы?
– Животные. Шерсть на них растёт.
– Шерсть? На них растёт шерсть? Вот такая? – Карина показывает свои розовые варежки. Глаза и рот девочки открыты от изумления.
– Ну не такая. Шерсть вырастет и может стать такой. Её ещё надо остричь.
– В парикмахерской? Вы парикмахер? А шерсть прямо на глазах растёт?
Теперь большие глаза и раскрытый рот у меня. Ничего себе вопросики!
В такой же растерянности я был зимой, когда на встрече с читателями, юная особа, которая заявила, что она «перепишет» этого, как его… Пушкина, прервала моё выступление о родословной громкой фразой:
– А я думала, что родословная только у собак бывает.
И зевнула после этих слов. Хохот в зале подтвердил, что присутствующие думают также.
Я не знаю, что сказать Карине, как надо было ответить той юной особе, которая «перепишет» кого угодно и, наверное, даже саму себя.
Но почему-то я не сомневаюсь в том, что такие вопросы не зададут мне мои внуки? Они знают интернет, компьютер и разные гаджеты не хуже, а даже лучше, многих городских сверстников. Но они никогда не скажут, что «родословная бывает только у собак» или «шерсть растёт на глазах».
И не потому, что они растут в деревне и видят животных с малых лет. Они г е н е т и ч е с к и такие. У них такие знания в крови. Они будут делать и знать то, что делаю и знаю я без выучки и понуканий, а как элементарную необходимость. И я не буду попусту говорить с ними на разные темы…
Моральные устои или ценности потомственных животноводов другие чем у тех, кто никогда не имел и не ухаживал за животными. Если животновод изменит этим устоям, то не будет у него и материальных благ. Выгода его напрямую связана с моралью. Он не будет есть сам, если голодны животные. Жизнь его чётко разделена на циклы жизнедеятельности животных, куда входят все виды и сроки ухода за ними. Машина может ждать, но живое существо не может ждать. Даже зная конечную цель содержания и ухода за животными, он без колебаний верит, что все живые существа составляют единый мир. Верит он и в то, что на Земле ничего нет выше труда, который и создал человека. Именно труд – единственное и достойное человека дело.
Как мне объяснить это Карине и другим детям?
Карина смотрит на меня. Ждёт…
Что ей сказать? В памяти моей всплывают лица прошедшего века. Стоп. Вот дядя Дашидондок Пурбуев. Наверное, последний Герой Социалистического Труда. Много лет его семейная бригада ухаживала за маточной отарой овец. (Какие незнакомые слова для горожан и современников!) Каждый год эти люди получали по 140, а иногда и по 150, ягнят от каждой сотни овцематок. На каждой из них вырастало четыре с половиной кг шерсти. Кому интересно, что они сдали государству больше 40 тысяч ягнят и больше 100 тонн (тонн!) шерсти?
В памяти слышится его голос:
– Вырос я без отца. Его, совсем неграмотного человека, посчитали врагом народа и арестовали в 1934 году. Наверное, расстреляли…
Такие же показатели, а иногда и выше были у моего близкого родственника Цырендаши Цыдыпова, кавалера трёх орденов Трудовой Славы, который покинул мир живых в декабре 2016 года. Помню его рассказ о том, как он 10-летним мальчиком уезжал с матерью после войны в Ортуй из Новой Зари. Они так и не дождались с войны Тумурова Цыдыпова – мужа и отца. Тогда у них была всего одна овца. А потом их стало тысячи…
