Горизонты разных лет. Сборник рассказов

Ребята сидели на ступеньках под козырьком крыльца. Из-за переулка показалась целая ватага людей в праздничных одеждах. Назревало какое-то событие. Подтверждая догадку, появилась «воровка» парторга.

– Сейчас будет вам образ! – Торжественно сказал худощавый парторг, выходя из машины, держа в руке хозяйственную сумку, откуда выглядывали углы альбомов. – Проходите, проходите в мой кабинет. Не удивляйтесь беспорядку. Тут творческий процесс ребятишки затеяли.

Колхозники, смеясь и переговариваясь, зашли в кабинет-мастерскую, некоторые остались в коридоре.

– Нас будете рисовать? – Спросила бойкая пожилая женщина. Смуглая, черноволосая, черноглазая, она была в платье бело-розового цвета.

– Не только тебя, Варя, – сказал басом двухметровый мужик, похожий на Женьку и рассмеялся, показывая на работу Женьки, – Мой портрет почти готов. Ты где, парень, меня видел?

– В столовой. Позавчера, вы разговаривали с поварами.

– Это я воду привозил. – добродушно подтвердил мужик. – Глазастый!

– Так тебя, Генка, за версту видать, даже искать не надо! – рассмеялись в толпе. – Добрынины все приметные.

– Смотри, Витя, знакомься, изучай! – Провозгласил парторг, показывая на земляков и положив на стол два альбома. – Вот тут история нашего села и колхоза. Много образов! Всю жизнь можно рисовать…

Через два дня после знакомства с колхозниками и альбомами ребята чаевали с бабой Дашей. Так теперь они называли бабку Батуиху или Дарью Вампиловну. Перед ней лежало множество набросков портретов на ватмане, которые теперь неустанно рисовал Витя карандашом, углем, сепией.

Баба Даша с тревожным вниманием вглядывалась в портреты, подолгу задерживаясь на каждом.

– Наши люди, наши, – вздыхала она. – Правильно Кашникова возле буйлэски нарисовал. А вот эта девка на меня похожа, молодую совсем! Чья же она будет?

– Ещё до острогов? – Осторожно спросил Витя.

Баба Даша рассмеялась, закашляла, сжимая в руку свою чёрную трубку. И, отгоняя сухонькой рукой, дым проговорила:

– Конечно, до острогов. Там-то я совсем не такая была. Безухая… Вечером расскажу. Чаюйте да бегите в контору. Работа не ждёт…

Кто я?

– Кто я? – Сказала в густеющий сумрак Дарья Вампиловна. – А кто знает, кто я? Говорили, тунгуска. А я уже забыла, кто так говорил. Много тут народа жило раньше. Всех и не перечислишь.

С вечера, пока было солнце, она разглядывала наброски, которые теперь постоянно делали Витька с Женькой.

Бабка Батуиха рассматривала портреты и прямо, и криво, то отдаляя от себя, то приближая. Ей казалось удивительным, что люди на фотографиях оставались на ватмане почти такими же, но в рисунке они как бы оживали, будили и тревожили память.

– Вот вы с карточек рисуете наших людей. Они и похожие, и не похожие. То деды их глянут, то отцы. А я ведь каждого из них помню.

– По национальности кто вы? – Осмелился Витька, прихлёбывая густой забеленный чай.

На него предупреждающе и выразительно глянул Женька.

В огороде всё так же маячил серый контур лошади, желтая собака спала под скамейкой. На плите слабо пофыркивал чайник, в зеве летней печки малиновой рябью трепетали угли.

– Кто я? – Бабка затянулась и выпустила дым, опустив сухую руку с трубкой. – Записана буряткой, бабушка у меня была русской, а люди говорят, что я хамниганка. В общем, монголка я! – Рассмеялась она и закашляла натужно. Отдышавшись, продолжила. – Тут почти все такие. Кто больше русский, кто – тунгус, кто ещё кто-то. Говорят, что мы раньше были даурами, а теперь один только бог знает – кто мы.

Она махнула рукой и снова засмеялась, давясь сухим кашлем.

– И я, наверное, даур, – сказал чернявый Витька, как-то неуверенно поворачивая голову, будто хотел рассмотреть себя.

– Тогда, кто я? – Заинтересовался рыжий Женька.

– Русский ты! – Убедительно сказала бабка Батуиха.

– А мамка говорили, что у нас в роду были какие-то зыряне, то есть коми, а ещё – орочонка. Батя мой хохол.

– Тут и хохлов хватает! – Встрепенулась Дарья Вампиловна. – После войны их много нагнали сюда. Я с ними и в остроге была. Много народа было в наших болотах.

– В каких болотах? – Спросил Витька, чутко внимавший каждому слову бабки.

– В сибирских. Ой, там болот видимо-невидимо, гнус человека заживо съедает. Облепит всего так, что живого места не останется. Проведешь рукой по телу, а рука вся красная от крови. Тюмень это. Мы с калмыками и другими монголами звали – тэмэн, верблюд значит. Как верблюды мы были, всё на нас грузили. А по-другому – тумэн, тьма. Несметно…

Дарья Вампиловна вся ушла в воспоминания и, говоря, покачивала, углубляясь во времена и оживляя лица знакомых, головой, повязанной платком. Трубка в её руке погасла и, казалось, вот-вот упадёт.

– Так вас на границе арестовали? – Разбудил её Женька.

– Да, да, на границе. Тогда много людей уходило за границу. Ничего не понимали. Я, конечно, контра и бандитка, товары возила. А ведь люди уходили семьями и со скотом. У меня четверо дядьёв и тётка укочевали. Ладно, они живыми остались. А сколько перестреляли!

– Перестреляли? – Витька так и застыл с кружкой в руке.

– Ночью это было. Контры и бандитов вдоль границы много было. Я тогда около Даурии промышляла. Там товар брала. По железной дороге человек привозил. В ночь я должна была переходить. Получила товар у знакомых, завьючила коней и – в путь. Уже темно было. После второй сопки конь мой забеспокоился, запрядал ушами. Я сразу в распадок, застреножила коней, пошла высматривать пешком. А там, в котловине, – тьма телег и скотины, народу много. Всё колышется и говорит. Поняла, наши собираются переходить в ночь. Думаю, пристроюсь ночью с ними и перейду.

– А не страшно было? – Неожиданно вступил в разговор Женька.

Витька тут же ткнул его в бок.

– Страшно, конечно. А когда не страшно? Думаю, раз собрались такой оравой, значит, знают дело, чисто значит. Ведь не в первый раз здесь народ переходит. Много ушло! Перед самым рассветом они стронулись с места. Люди, телеги, бараны, коровы. Я в хвост пристроилась. Хорошо, что вперёд не заскочила. У самой границы с двух сторон пулемёты ударили! Коней моих сразу положили. Я спрыгнула и легла за ними. Господи, что было, что было… Всё грохочет, ревёт, плачет, стонет, мечется. Не знаю, кто успел прорваться. Обеспамятела я…

Бабка горестно замолчала, потом взяла щипцами уголёк и снова раскурила трубку.

– Солнце из-за сопки показалось, и я выглянула из-за своих коней. Всюду валялись в траве перевёрнутые телеги, убитые кони, коровы, бараны, люди. Недалеко от меня паслась лошадь, с привязанной к седлу девчушкой. Она хотела отвязать ноги, завязанные под брюхом лошади сыромятью. Солнце поднялось и осветило всю долину и молча плачущую девчушку. Я была смелой девкой, подошла к лошади. Подпустила лошадь, далась в руки. Перерезала ножом сыромять. Девчушка тут же упала в траву и не сразу могла встать. Я подняла её и сразу увидела солдат.

– Пограничников? – Переспросил Витька.

– Конечно, пограничников. Не понятно, что ли! – Буркнул Женька.

– Они шли цепью, – продолжала Батуиха. – Штыками проверяли людей, животных. Живые или нет? Собирали телеги, ловили лошадей, сгоняли в гурты скот… Долго рассказывать. В общем, собрали всех живых и раненых на заставе. Мужиков – направо, женщин – налево. Куда мужиков увели, не знаю, а нас вывели за ворота и отпустили. Идите, куда хотите. Вот и побрела я с той девчушкой по степи. Не арестовали в тот раз, не угадали, что я контра и бандитка…

– Контрабандистка, – робко поправил Женька.

– А я как говорю? – Удивилась бабка, вынув изо рта свою потухшую трубку.

(Цикл не окончен и ждёт продолжения).

Владыки умов

Политическая конкуренция и разумная промышленная политика – единственные условия, могущие реально изменить жизнь среды, в которой кормятся все, кто увеличивает бардак во славу действующего режима, то есть всячески препятствуя изменениям. Так создаётся дурная бесконечность.