Все дороги ведут в Асседо

Глава Х. Пожар

Нибелунгy снабдили сундуком с вещами и некоторыми фамильными драгоценностями. Остальное приданое и родственницы обещали прибыть к венчанию.

Свадьбу решили сыграть через несколько семидневиц в Нойе-Асседо. Сыграли бы раньше, к чему медлить, но баронесса настояла на приглашении всей знати Асседо и окрестностей, а наследницы – на пошиве гардероба, достойного такого события.

Вдовствующая Эдда, мать Нибелунги, проявила робкое намерение сопровождать невесту, но дюк не позволил.

Провожали невесту как положено: со слезами, улыбками и цветами. Кузины ревновали и кусали локти, ибо Гильдегард, хоть и не был таинственным Фридом-Красавцем, все же являлся завидным женихом и признанным сыном дюка.

«Это она специально все так подстроила. Давно имела виды на Гильдегарда. Когда гостила в Нойе-Асседо с мамхен, всегда соискала его общества, – шептались родственницы за спиной. – Ох, неспроста разболтала наследнику тайну. Знала, как накажет их дюк. Коварная Нибелунга. Расчетливая Нибелунга. Не лыком шита наша Нибелунга».

Но бледная и неожиданно притихшая Нибелунга ничем не выдавала ни триумфа своего, ни разочарования, так что трудно было сказать, в самом ли деле был у нее тщательно продуманный план, или оказалась она жертвой обстоятельств.

Йерве придерживался мнения, что Нибелунга стала такой же пленницей Рока, как и он сам, от чего преисполнился к ней жалости и сочувствия, как и к Гильдегарду, который, как было прекрасно известно Йерве, вовсе не испытывал ни малейшего желания жениться ни на Нибелунге, ни на ком-либо другом. Обида на несправедливость крестного отца воспылала в его душе. А может, и на холодную справедливость.

Невеста наотрез отказалась садиться в повозку, и пожелала ехать верхом на Василисе, которую Гильдегард, несомненно, в скором времени передаст в ее владение в качестве свадебного подарка. Какие бы планы она ни вынашивала касательно сына дюка, как и любая отвергнутая женщина, Нибелунга тоже была в обиде – на Фриденсрайха.

Повозка опять покатилась по пыльным дорогам Асседо и окрестностей. Йерве снова спрятался за занавеску – единственную уцелевшую, а Фриденсрайх с упоением глядел на солнечные равнины и степи, расстилающиеся за окном, на зеленеющие луга и на поля подсолнухов.

Если бы Йерве все еще мог распознавать выражения лиц, он бы прочел на лице своего кровного отца такой неподдельный восторг, томление и трепет ожидания, которые могут возникнуть только у узника, вырвавшегося на свободу из долголетнего заточения, или у воскресшего мертвеца. Ho поскольку Йерве более не был способен читать по лицам, Фриденсрайх не счел нужным скрывать обуревавшие его чувства, которые никому бы не приоткрыл в любом ином случае.

Красивым было Асседо летом, когда все цвело, а колосья ржи шевелило дыхание невидимого, но близкого моря. И не то чтобы Фриденсрайх об этом забыл, ведь он никогда ни о чем не забывал, но воспоминания нахлынули на него бурным потоком, сливаясь с реальностью, и обострили восприятие. Он распахнул окно и подставил лицо соленому ветру.

Воздух Асседо был целебен, что было известно каждому, кого хоть раз да заносило на земли древних истрийских мореплавателей. На короткое мгновение Фриденсрайху показалось, что он все еще жив.

– Пожар! Пожар! – вдруг раздались крики спереди, не успела процессия удалиться и на две лиги от поместья Гезундхайт.

Потревоженный Йерве тоже высунулся из окна, и различил марево, поднимающееся недалеко на юге.

– Там должно быть селение Ольвия, – подсказал Фриденсрайх, – маленький рыбацкий городишко.

– Он славится лечебными источниками, термами и банями, – не ударил лицом в грязь и Йерве. – За последние десять лет селение разрослось, разбогатело и вошло в моду. Вся знать провинции выкупила в Ольвии дома и съезжается туда на летние оздоровительные купания.

– Во времена моей молодости весь свет съезжался в Тиру, что на противоположном берегу залива.

– В Тире теперь обитают лишь отставные пираты, проигравшиеся князья да старые девы. От былой роскоши там остался лишь обветшалый ям «Истрия».

– Как преходяща слава земная, – философски заметил маркграф. – Что ж, судя по этому столбу дыма, обветшалость в самом скором времени не минует и Ольвию.

– Я в Ольвию! – донесся до повозки голос дюка. – Помогу чем смогу. А вы – ни шагу отсюда.

– Кто бы сомневался, – бросил Фриденсрайх. – Там, где пекло, там и Кейзегал.

– Может не стоит, сир? – пробормотала Нибелунга. – Это опасно, а скоро свадьба…

Но дюк не удостоил ее ответом, стегнул Ида и направил на юг.

– Скачи за ним, Оскар! – приказал Фриденсрайх кучеру.

– Во весь опор! – поддержал его Йерве.

– Вы с ума сошли, господа! – вскричала Нибелунга. – А как же я?

– Нам ничего не грозит. Пожар небольшой. Два дома горят от силы, а может быть, и всего лишь один.

– Дома в Ольвии теперь в большинстве своем каменные, а дороги из брусчатки, – просветил присутствующих Йерве. – Дюк приказал вымостить пять лет назад. Вряд ли пожар распространится.

– Дальновиден Кейзегал, – сказал Фриденсрайх. – Только, по своему обыкновению, не туда смотрит.

Минут через десять, а может быть, пятнадцать, повозка въехала в ворота невысокой крепостной стены, окружавшей Ольвию, и загромыхала по новеньким мостовым. Едкий дым смешивался с запахом рыбы и серы. Редкие прохожие, что встретились путникам на улицах городка, зажимали носы платками. Все были одеты так, словно этикета в Асседо никогда не существовало, и трудно было отличить рыбака от рейтара. Даже замужние дамы вместо гебинде носили на головах легкие соломенные шляпки, фривольно открывающие шею и затылок, а мужчины отказались от бегуинов.

– В самом деле, удобство важнее моды, – заметила Нибелунга, проводив ревнивым взглядом какую-то женщину в просторном бесформенном одеянии. – Я тоже хочу ходить в блио без ремня!

И принялась распоясываться.

Фриденсрайх снова высунулся из окна.

– Остановись, дуреха! Ты еще слишком молода, чтобы скрывать фигуру от посторонних взглядов.

– Это он! – вдруг донеслось от двери дома напротив, в которую собиралась войти супружеская чета, а может быть, и чета любовников. – Фрид-Kрасавец!

Оброненные ключи, звякнув, упали на камни, а женщина во все глаза уставилась на повозку.

– Неужели толки о люстре – правда?!

– Выходит, что так.

– Не может быть!

– Его ни с кем не перепутаешь! Глядите, он ничуть не изменился! Я же говорила вам, сударь, а вы не верите слухам. Только молве и можно доверять в наши тревожные времена.

Фриденсрайх поспешно задернул занавеску, а Нибелунга на Василисе приосанилась, окинув открывшую рты пару таким взглядом, будто Фрид-Красавец принадлежал лично ей.

– Каким чертом весть успела долететь до Ольвии раньше нас? – изумился маркграф.

– Дюк же говорил вам, что баронесса трудится не покладая рук, – напомнил Йерве.

– Ольвия – ближайшее селение от моего… бывшего дома, – сказала Нибелунга, купаясь в лучах славы и почти забывая об обиде. – Должно быть, точильщик ножей, торговец рыбой, а может быть, и портной, успели побывать у нас ранним утром, пока все собирались в дорогу.

И бросила пояс в окно. Фриденсрайх поймал его и принялся задумчиво наматывать на руку.

– Ты никогда не бывала в Ольвии, девочка? – мягко спросил маркграф, добивая насмерть последних защитников оскорбленного достоинства неудавшейся невесты.

– Бывала, и не раз, ваша светлость, – гордо заявила Нибелунга, – когда наносила визиты мадам де Шатоди. Но только в зимнюю пору, а летом – никогда.

Повозка проехала пустующую элегантную площадь с памятником какому-то античному мореходу в тоге и с веслом. Лавки и трактиры были заперты. Все население городка, несомненно, устремилось к пожару.

– Только ленивый не упомянул эту Шатоди, – с интересом произнес Фриденсрайх, когда повозка свернула за угол. – Горю желанием с ней познакомиться.

– Она горит! – вдруг вскричала Нибелунга.

– Ничего удивительного, – сказал маркграф.

– Это ее жилище горит!

Нибелунга указала рукой на видневшийся в тридцати, а может быть, и в сорока шагах от повозки полыхающий двухэтажный домик с мансардой. Дом находился в конце кривой улочки, убегающей к морю. Языки огня выстреливали из узких окон. Трещало пламя. Напротив горящего строения сгрудилась галдящая толпа. Женщины крестились, плевались, а самые отчаянные тащили ведра из соседних домов. Цепочка потных мужчин протянулась от морского берега к пожарищу; ведра стремительно передавались из рук в руки.

Дюк обнаружился под самыми окнами рядом с тремя рыбаками, баронами, ландграфами или точильщиками ножей, трудно было утверждать, поскольку торсы у всех были оголены. Четверо держали четыре угла пухового одеяла, а дюк что-то кричал, задрав голову.

Йерве узнал его по росту и осанке, и выскочил из повозки.

– Я же приказал вам оставаться на дороге!

– Мадам де Шатоди в доме?! – с волнением воскликнул Йерве, пропустив упрек мимо ушей.

– Она закрылась в мансарде, – ответил дюк, указав на крышу, еще не тронутую огнем, – и паникует. Она не одна, с ней еще какая-то женщина.

Пятна в круглом окошке ничего не сообщили Йерве, но сквозь треск и шум он услышал знакомый возглас:

– Мне не спастись! Я мертва! Же сюи мор!

– Прыгайте! – орал дюк. – Высота всего в десять локтей! В третий раз повторяю вам, Джоконда! Клянусь дьяволом, четвертого не будет, и я сам залезу в дом!

– О! – вскричала хозяйка горящего дома. – О, неужели вы так поступите ради меня, сир?

– Нет! – вдруг раздался сверху незнакомый Йерве женский голос. – Не надо рисковать жизнью из-за нас!

– Но мы разобьемся насмерть! Я погибну! – заламывала руки Джоконда.

– Я спрыгну! – решительно заявила незнакомая Йерве женщина.

– На счет «три»! – крикнул дюк и отошел на шаг.

То же самое проделали и трое других неопознанных мужчин рядом с ним. Одеяло растянулось.

– Раз. Два. Три!

Что-то вылетело из окна, и приземлилoсь аккурат посередине отпружинившего одеяла, которое тут же опустили на брусчатку.

Дюк подал руку незнакомке, но она стремительно поднялась с земли, не воспользовавшись помощью своего спасителя.

– Благодарю вас, господа, – сказала женщина, прижав ладони к щекам, будто пытаясь удостовериться в собственной целостности, и тут же задрала голову к крыше. – Джоконда, прошу тебя, не медли, прыгай! Видишь – я цела! Значит, и тебе ничего не грозит.

– Ах! – вскричала мадам де Шатоди, словно была не рада такому заверению. – Какое недостойное женщины безрассудство! Эде муа, монсеньор!

– Эн! – загремел дюк.

– Но, се не па поссибль!

– Де!

– Мон дье!

– Труа, мадам!

Одеяло поймало Джоконду, которая раскинулась на нем, распростав руки, и лишилась чувств.

– Черт подери! – вскричал дюк. – Этого еще не хватало.

Выхватил ведро из рук рядом стоящего тушителя огня и окатил водой Джоконду.

Действие оказало беспромедлительный эффект. Мадам де Шатоди, не успев открыть глаза, принялась сплевывать соленую воду, приговаривая: «Мерд».

– Следует помочь ей, сир, – посоветовал озабоченный Йерве. – Вероятно, у нее нервный срыв.

– Вставай, Джоконда, – сказала незнакомая женщина, опускаясь на колени перед погорелицей. – Ты цела и невредима. Все прошло. Все позади.

– Ах, Йерве! Cе туа, мон шер! Какое счастье тебя лицезреть, даже при таких обстоятельствах! – воскликнула мадам де Шатоди, не обращая внимания на подругу, и снова распласталась на одеяле. – Все мои вещи! Все мои фамильные драгоценности! Сбережения! Фибулы и броши! Портрет моего покойного супруга!

– Суета сует, – успокаивающе заметила незнакомка. – Ты жива, и это главное.

– Как же мне жить дальше?! – Джоконда схватилась за сердце. – И, главное, где?!

– Ты вернешься в Париж, – подбодрила ее незнакомка.

– Но! Но! – теряя голос, пролепетала Джоконда. – Я ненавижу двор, который лишил меня возлюбленного! Будь проклят Париж! Я одна! Я погибла! Же сюи мор! Же сюи пердю!

– Сир, – обратился к дюку Йерве, – давайте отнесем ее в повозку. Должно быть, от потрясения матка мадам де Шатоди блуждает по телу мадам де Шатоди, и у нее начался истерический припадок.

– Господи боже мой, Йерве! Где ты начитался такой ереси?! – с негодованием промолвил дюк. – Я отпишу ей ренту. Пускай купит себе новый дом в Ольвии.

– Нет! Нет! – запротестовала Джоконда. – Я не смогу жить в городе, который отобрал у меня последнее пристанище и все мои воспоминания! Йерве, помоги же мне!

– Мы заберем мадам с собой в Нойе-Асседо, – решительно заявил Йерве. – Пока она не оправится.

– Ты рехнулся, мальчик?! – воскликнул дюк.

– Не пристало кавалеру покидать даму в беде. Сир, я беру мадам де Шатоди на поруки.

Сказал Йерве, поднял безликую даму на руки и понес наугад к повозке, которая находилась неизвестно где.

– Сюда, юноша! – закричал Фриденсрайх, распахивая дверцу.

Нибелунга соскочила с Василисы и побежала навстречу.

– Мадам! – кричала внучка баронессы. – Ах, мадам, мадам, какое счастье, что вы спаслись!

– O, моя драгоценная Нибелунга, – с придыханием говорила Джоконда, обвив шею Йерве, – мон петит бюте! И ты тоже здесь! Все вы явились, как ангелы с небес, чтобы не дать мне погибнуть! Воистину, Господь милостив ко мне.

– Я с вами, мадам, – заверила ее почитательница. – Я вас не брошу. Скоро я стану женой Гильдегарда, и Нойе-Асседо станет моим домом, а значит, и вашим.

– Се не па поссибль! – прошептала Джоконда с вымученной улыбкой, и снова лишилась чувств.

Йерве уложил даму на сидение напротив Фриденсрайха, бросился к горящему дому и встал в цепочку огнетушителей рядом с дюком. Через час огонь начал сдаваться. Через два – унялся. Через три – потух. От дома на кривой улочке осталось одно пепелище и каменный остов. Морской бриз, наконец, коснулся торсов трудящихся. Дюк утер перчаткой пот со лба, Йерве – ладонью.

– Вот и хорошо, – сказал дюк. – Вот и превосходно. Где градоначальник?

Наместник Ольвии с седой порослью на голом торсе нарисовался перед владыкой Асседо.

– Раздайте всем этим самоотверженным господам, бюргерам и мужикам по два золотых каждому. Я верну из своей личной казны.

– Будет исполнено, сир, – поклонился градоначальник, – со всею точностью.

Дюк кивнул.

– А на этом месте постройте купальню. Грех такому участку пропадать – море в трех шагах. Пошлину можете пустить на формирование постоянного пожарного отряда. Мне онa ни к чему.

– Слушаюсь, ваша милость, – снова склонил голову седовласый наместник.

– Дьявол меня забери, – проворчал дюк, – тебе не кажется, Йерве, что кому-то не угодно, чтобы мы воротились домой? По коням!

Отдал последний приказ и стремительным шагом направился прочь, а утомленный, но удовлетворенный крестник последовал за ним.

Дюк вскочил на Ида. Йерве залез в повозку, где Фриденсрайх вместе с Нибелунгой давно забросили попытки привести в чувство мечущуюся в бреду мадам де Шатоди, и резались в Дурака, чтобы не заскучать.

Проигравшая Нибелунга как раз должна была прокукарекать в одиннадцатый раз, когда появился Йерве.

– Василиса тебя ждет, – сказал Йерве, заботливо нашаривая руку Джоконды, чтобы проверить пульс. – Мы отправляемся в путь.

– Приглядите за мадам, господа, она на вашей ответственности, – попросила Нибелунга, вылезла наружу и захлопнула дверцу.

Повозка тронулась.

– Постой, Кейзегал! – маркграф высунулся из окна.

– Чего вам, Фриденсрайх? – нетерпеливо обернулся дюк.

– Где та женщина?

– Какой еще, к чертовой матери, женщины тебе не хватает, Фрид?!

– Той, что выпрыгнула первой из окна.

– Бог ее знает.

– Кейзегал, – заметил Фриденсрайх, – мой дальновидный друг, столько лет прошло, а ты все еще глядишь не туда, куда следует.

Глава XI. Незнакомка

Упрямую незнакомку дюку пришлось приглашать, уговаривать и убеждать последовать за ним.

Изначально дюк вовсе не собирался так поступать, ибо до этой женщины ему не было никакого дела, как, впрочем, и до самой мадам де Шатоди, но, встретив неожиданную преграду, не устоял перед соблазном ее сокрушить.

Незнакомка отнекивалась, отказывалась от приглашения, и говорила, что не пропадет, снимет комнату на постоялом дворе, уверена, что Джоконде окажут наилучший прием из всех возможных, и вовсе не следует ей злоупотреблять гостеприимством сеньора Асседо, который и так слишком много для них сделал.

Но сеньор Асседо закусил удила, и заявил, что, как и любому другому человеку, пребывающему на земельных наделах сюзерена, ей следует подчиниться воле того, кто несет ответственность за ее жизнь и честь.

– Благодарю вас, сир, – в третий раз вежливо повторила упрямица, – но я не желаю быть обузой, сама способна защитить честь свою и жизнь, и не нуждаюсь в покровителях.

– С меня довольно пререканий, – возмутился дюк, схватил нахалку в охапку, и понес в повозку.

Незнакомка кричала и метко била его руками по лицу, что удивило владыку Асседо несказанно, но вызвало в нем не оскорбление, а жгучее любопытство, ведь никакая еще женщина не оказывала ему сопротивление, разве что прекрасная Гильдеборга… Дюк содрогнулся от внезапного воспоминания, которое, как ему казалось, было навсегда стерто из его памяти.

– Вы хам, сударь, хоть и дюк, – в конце концов заявила незнакомка, поняв, что силой ей владыку Асседо не взять.

Услышав такое, Нибелунга чуть не свалилась с Василисы.

Вот так и оказалась эта женщина в повозке рядом с Фриденсрайхом.

Оказавшись в повозке, она бросила взгляд на полуобморочную Джоконду, коснулась ее лба, еле заметно покачала головой, оправила помятую и безнадежно испачканную юбку бежевого блио, подтянула пояс, и отвернулась к окну.

Повозка покатилась по брусчатке, стуча колесами, но никто из пассажиров не издал ни звука, лишь только незнакомка тихо сказала: «Мир вам, благородные господа», Йерве склонил голову в вежливом поклоне, а Фриденсрайх слегка кивнул, тряхнув локонами.

Первой нарушила молчание мадам де Шатоди.

– Ах! Же сюи малад! Я умираю! Где моя Розита?

– Я здесь, – отозвалась незнакомка, но от окна не отвернулась, и совсем тихо пробормотала. – Ке тарде те акордасте де ми. Отдыхай, Джоконда.

– Ты здесь?! Как добр дюк! Он и тебя милостиво пригласил в Нойе-Асседо?

– Пригласил, как же иначе. Дюк справедлив, порядочен, и ни одну беззащитную женщину не покинет в беде, нес па?

– Па, – согласилась мадам де Шатоди. – Ты бесконечно права. Помоги мне сесть – кажется, мне уже лучше.

Но та, которую назвали Розитой, не шелохнулась, а вместо нее принять сидячее положение несчастной Джоконде помог Йерве.

Фриденсрайх, который все это время продолжал в раздумьях наматывать на руку пояс Нибелунги, сказал:

– Какое счастье, что вы пришли, наконец, в себя. Мадам де Шатоди, не так ли?

– Именно так, – попыталась улыбнуться Джоконда, и протянула дрожащую руку для поцелуя.

Фриденсрайх припал устами к кисти, и задержал их чуть дольше положенного.

– Кто вы, сударь? – прерывающимся голосом спросила мадам де Шатоди.

– Я буду весьма удивлен, если вам это не известно.

– Но я впервые вижу вас! – захлопала огромными, слегка раскосыми глазами Джоконда, и выгодно приоткрыла изящно очерченный рот.

– Мы с вами провели в этой проклятой повозке три часа кряду, а милой Нибелунге так нравится мое имя, что она готова выкрикивать его при каждом удобном случае.

– Но она ни разу не произнесла вашего имени… то есть я… я была без чувств! – с плохо скрываемым возмущением промолвила мадам де Шатоди.

– Даже если так, мадам, только глухой не расслышал вести, которая сегодня летала по всей Ольвии, как голодная чайка.

– Но я горела! – воскликнула Джоконда.

– Но вы же не с самого утра загорелись, мадам, а только за час до того, как мы въехали в Ольвию. А в Ольвию мы въехали ровно в полдень. Часы на колокольне как-раз пробили двенадцать ударов.

– В чем вы изволите подозревать меня, сударь? – глаза Джоконды стали еще больше, и в них блеснула зеленая искра.

– Лишь в излишней учтивости и скромности, мадам. Но вы зря пытаетесь скрыть от меня то, что мне и так уже известно: мое помилование давно стало достоянием общественности.

– Я не понимаю, о чем вы…

– Перед вами маркграф Фриденсрайх ван дер Шлосс де Гильзе фон Таузендвассер, – вмешался Йерве, все еще беспокоящийся за здоровье и рассудок пострадавшей, – старый друг и соратник дюка Кейзегала, мой кровный отец.

– Мон дье! – вскричала Джоконда, покачнувшись, и упав на грудь Йерве. – Нет! Не может быть!

– Отчего же? – спросил Фриденсрайх.

– Вы… вы так… – мадам де Шатоди запнулась в несвойственном ей замешательстве.

– Молод? Красив? Безупречен? Светел ликом и разумом? – попытался помочь ей Фриденсрайх. – Да, вполне. Вероятно, вы ожидали обнаружить в повозке дряхлую развалину, и так и не поняли, кто я таков, и куда подевал дюк своего старого друга и соратника, о котором с утра трезвонили все колокола. Да, да, пожалуй, так оно и было. Простите, что поспешил присвоить вам лживые намерения – вы просто неправильно оценили ситуацию. В самом деле, Нибелунга слишком часто кукарекала, и по имени не назвала ни разу.

Глаза мадам де Шатоди загорелись недобрым светом, что, разумеется, скрылось от Йерве.

– Сударь, побойтесь бога! Эта благородная дама пережила огромное потрясение, и потеряла все, что имела, а вы смеете полагать, что ей не о чем больше думать, кроме как о вашей персоне.

– Эх, юноша, – вздохнул Фриденсрайх, – когда б ты знал, о чем думают женщины, ты бы предпочел не быть мужчиной.

Йерве не совсем понял, что именно имел ввиду маркграф, но цепочку его умозаключений прервал тихий женский голос, прозвучавший рядом с Фриденсрайхом:

– Вы слишком опрометчивы в своих выводах, господин маркграф, или знавали слишком мало женщин.

– Я никогда не настаиваю на своих выводах, и всегда готов подвергнуть их сомнению, – со всей допустимой серьезностью сказал Фриденсрайх, и впервые повернулся лицом к незнакомке. – Я знавал слишком мало женщин, так смилуйтесь надо мной, и не заставляйте угадывать и ваше имя по звездам. Впрочем, я уже знаю, что вы – Розита.

– Зита, – поправила его незнакомка.

– Зита… – повторил Фриденсрайх, и в его устах незатейливое имя прозвучало, как плач свирели, как тоска по дому, как опустошенное селение.

Зита невольно вздрогнула, что не укрылось от маркграфа.

– У вас был отец? У вашего отца было имя?

– Зита Батадам, – сказала незнакомка, как отрезала.

– Барабанная дробь, а не имя, – с некоторым презрением молвила Джоконда. – «Розита» намного благозвучнее. Помни, что я всегда тебе это говорила.

– А я говорила тебе… – Зита осеклась.

– Что вы хотели сказать, Зита? – с неподдельным интересом спросил Фриденсрайх, а Зита снова содрогнулась.

Застонал двухструнный ребаб. Загорелись свечи. Разломился хлеб. Посыпалась соль.

– Ничего.

– Фриденсрайх фон Таузендвассер к вашим услугам, – сказал Фрид, и склонил голову в учтивом поклоне.

– Мир вам, господин хороший, – сказала Зита, и спрятала глаза.

Глава XII. Град Oбетованный

– Меня зовут Йерве, – представился и Йерве, и тоже поклонился. – Йерве из Асседо.

– Почему вы не помогали другим мужчинам тушить пожар, мсье фон Таузендвассер, – спросила Джоконда, бросив беглый взгляд на Зиту, – а отсиживались в повозке вместе с Нибелунгой?

– Я труслив и боюсь огня, – ответил Фриденсрайх. – Но неужели в Париже вы не обучились такту? Впрочем, вы правы: к чему нам этикет в этой забытой богом провинции? Забудем о нем. Откуда вы родом? Кто ваши родители?

– Я сирота, – с достоинством ответила Джоконда. – Я родилась в герцогстве Миланском, и в юном возрасте вышла замуж за пикардийского дворянина, который был проездом у делла Торре.

– У самих делла Торре, властителей Милано! Вообрази, Йерве из Асседо, какой чести мы удостоились, разговаривая с Джокондой из Милано!

– Великая честь, – с неподдельным восхищением согласился Йерве.

– Да, да, именно так. Я была представлена им кузиной моей бабушки, служившей фрейлиной у младшей дочери…

– Значит, ваш супруг?.. – снова вмешался в рассказ Фриденсрайх.

– Шевалье де Шатоди влюбился в меня без памяти, но ему не составило труда заручиться моею благосклонностью, поскольку не было при дворе кавалера благороднее и отважнее. Мы обвенчались, получив благословение архиепископа Висконти, и шевалье увез меня в Париж, где поступил на службу к королю.

– К какому королю?