Санара

А что делать, если работа такая? Гнуть, перевоспитывать, воздействовать сразу на чувствительное, а не ходить кругами.

Жаль ли ему ребенка?

Аид задумался, покрутил в пальцах астальтовый амулет с высеченным на поверхности сложным кругом – символом смещения и перерождения.

Как ни странно, нет. И не потому, что он бездушный, не потому, что циник, садист или мразь, просто Санара видел тысячи вариантов реальности, где этот самый ребенок уже давно мертв – умер в свой самый первый день появления на свет, в месяц, год или два. Где он вырос и дожил до самой старости ветвистыми вероятностями – счастливыми и не очень, – где болел, где был совершенно здоров, где загибался от рака, где выздоравливал от него же. Для Леа Аид выбрал довольно мягкий вариант – всего лишь поврежденный Данкин ноготь. И нет, он самолично проблему не создавал, всего лишь «столкнул» несговорчивую мисс туда, где все уже случилось, выбрал для нее новую точку фокуса. Изберет еще одну, если понадобится, додавит.

Давно перевалило за полдень, набирала обороты жара; хотелось в замок, в прохладу. А еще лучше – на Уровни. Отмокнуть в широкой ванне, переодеться, вывести из гаража машину, поколесить по окружным трассам. Может, взять выходной? Преступники ждут своего вердикта, но они на то и оступившиеся, чтобы теперь ждать, какая разница – день или два…

Леа – мул на бетонных ножках. Он не ожидал. Но ему понятно – ей есть что терять. У иных никогда не было и не появится такого увлечения, которое дарит крылья, и на которое не жаль потратить жизнь. У нее есть. Было.

Куда проще было бы принудительно изъять ее из привычного мира и ткнуть носом в нежеланное будущее, ткущееся в плотную материю из-за алфавита Древних, но закон Судей подобное запрещает – после такого, по статистике, у девяти из десяти перманентные проблемы с восприятием текущего момента. А жить с этим куда сложнее, чем без мечты.

А слова – что слова?

«Есть у меня друг, который видит будущее. Великий человек. Не человек даже…»

Подобное он мог бы сказать разве что коллегам, но те знали о Дрейке и без него.

А Леа бы тут же спросила: «Покажи? Познакомь?» Докажи, докажи, докажи.

Но на Уровни ее нельзя, показать нельзя, доказать тоже.

И потому он пойдет знакомым путем – выдавит ее с трассы на обочину, в кювет. Хорошо, если обойдется без серьезных повреждений.

С очередным порывом долетел запах далекой еще пока грозы, Санара посмотрел на небо. Безоблачно и чисто, но уже усилился ветер, принялся неласково теребить кроны и вихрить у тротуаров пыль.

Дождю быть. Вот и добрался до Софоса тот самый грозовой фронт, смахнувший с радаров А-7.

* * *

Леа.

– Ты можешь все бросить и приехать? Сейчас! Пожалуйста!

Впервые за все время наших с Кевином отношений я срывалась. Сжимала пластик так, что мобильник в руках скрипел – мне было все равно, если он развалится.

И конечно же, я пропускала мимо ушей логичные заявления: «Мы же договаривались. Я в нескольких часах пути от тебя, если выйду сейчас, то буду самое раннее в четыре. В Бонзе и так в шесть… Да что стряслось-то?»

Стряслось все. Все плохое, что только могло, и не выбрать, с чего начинать рассказ.

– Ты мне очень нужен. Здесь. – Собственный голос звучал сипло и простуженно.

«Рвать зад, чтобы выиграть два часа? Мои обидятся, я у них впервые за два месяца. Бабушка наготовила, мать шмелем вокруг вьется. Батя еще всех своих новых поделок не показал… В чем смысл, Леа?»

Кевин пытался изложить это необидно и доходчиво, я же просто отняла трубку от уха и нажала «отбой».

Он прав – смысла нет. Телепортируйся он сюда прямо сейчас силой мысли, это бы не помогло. Теплые руки, объятья, плечо, жилетка – прекрасные вещи, но в данный момент мимо. А вот успокоительную микстуру из кухонного шкафчика, похоже, принять придется.

На часах половина третьего. Хлопала форточка, ветер снаружи менялся со скоростью желаний пьяной капризной дамы; отмытая квартира сияла никому не нужной чистотой. Мои мысли ползали, как оглушенные водной бомбой муравьи; «нужно отменить виллу» – кое-как сформировалась среди них ясная. Вот только номера телефона компании, составлявшей бронь и принимавшей оплату, у меня нет, значит, «звонок другу», то есть маме.

На ее телефон ответил незнакомый мужчина.

– Алло. Вы дочь?

– Дочь…

– Мы хотели вам позвонить…

Оборвалось с тонкого жгутика и ухнуло в пропасть сердце.

– Кто вы? Где… мама? – В кишках залегли ледяные камни. Что, если я не успела? Что, если я думала слишком долго? Вращение моего мира-юлы вдруг замедлилось, и началось падение – визг сознания и громкий скрежет невидимого металла.

– Я доктор Клайн. Вашему отцу стало хуже, а у вашей мамы слабая сосудистая система. Мы положили ее в палату интенсивной терапии.

– Почему… мне… не позвонили?

– Мы пытались, но на ее сотовом блокировка.

Да, блокировка. Змейка в виде детского домика с крышей – она смеялась, что только это могла запомнить.

– Ждите. Я выезжаю.

– Не имеет смысла. Ваши родители под наблюдением, необходимые лекарства есть. В реанимацию вас все равно сегодня не пустят. Завтра.

И в ухо застучали, как прерывистый пульс, короткие гудки.

«Нужно было спросить номер больницы», – кружила, как сорвавшийся с ветки осенний листок, одинокая мысль.

(Black Atlass – Permanent Smile)

Все. Я сдалась. Хватит. Медленно отложила сотовый, опустилась на ковер.

Я не железная и не слишком, как выяснилось, сильная. Что принесет дальнейшее сопротивление – оступившуюся на лестнице Геру, сбитого на пешеходном переходе Кевина? А после снова позвонит доктор Клайн, сообщит ужасное «мы сделали все, что смогли»?

У всего есть предел, у всех. Я своего достигла.

Человеку в голубой рубашке со странными глазами-линзами я скажу, что отказываюсь от мечты. Пусть будет так – здоровье родных мне дороже.

Одну только вещь позволю себе напоследок…

Я нашла их все – старые тетради с записями. Тонны заметок, бесценный кладезь информации. Минуты, часы, дни, вложенные в страницы. Зарисовки Элементалов точно так же, как и раньше, пахли далекой непостижимой магией, когда-то готовой повернуться ко мне понятной стороной. Увы, больше нет. Прощай, детская, теперь уже и взрослая мечта. Отныне я стану как все.

Обычная, пустая. Привыкну.

Потертые и пожелтевшие от времени страницы, исписанные от корки до корки блокноты, пометки везде – на полях, поверх других строчек, на вложенных внутрь «кафешных» салфетках.

Тогда, когда я все это писала, сегодняшний день был далеко, тогда верилось, что хрустальная лестница и дальше будет нежно звучать под моими шагами.