Самка человека, или Конец жары. Роман в стиле импрессионизма
Ловя своим черепом какие-то небывалые сквозняки, Женя посмотрела на себя в зеркало. Заранее невозможно было подготовиться к такому ужасу. Тут же вспомнилось, как – ей было лет 7 – открыв на стук папы дверь и увидев зубы, растянутые в ряд, и торчащие над ними глаза, она содрогнулась до самых пят. Правда, папа (который побрился «сюрпризом») был еще и нетрезв, что придавало характерный неспокойный блеск его глазам. Она после этого неделю боялась возвращаться домой до прихода мамы.
Зашла мамина подруга.
– Ого! Чего это ты сделала?.. Ну, ты смелая девушка. На лето глядючи. Хоть бы зимой.
– Да и так-то холодно…
– Какой он у тебя шишковатый, – изучала она, – а макушка как торчит… она двойная у тебя.
– Ну, да… Я думала, будет более правильная форма…
Женя завязывала днем всякие шарфики, а ночью, чтоб не мерзнуть – хэбэшные платочки. И усиленно втирала касторовое масло.
***
К следующей неделе мануалки, она добыла адрес, и остановилась в областном городе. Хозяйка – польская еврейка, у которой единственная дочь училась в Израиле на полном гособеспечении. И мама ждала дочку на каникулы, «на трехразовое питание: понедельник-среда-пятница». Хозяйка была натура очень творческая, курила и пила кофе сигарету за сигаретой, чашку за чашкой со своими друзьями каждый вечер до середины ночи. В один из таких вечеров, как обычно, Женя вышла продышаться и в продуктовый магазин.
К ней подошел молодой человек. Представился. Уже стемнело. Они ходили по квадрату улиц вокруг двора, болтали. Дима был простой парень без интеллектуальных изысков, но, чувствуется, добрый и не дурак. Он развелся с женой, потому что та загуляла. Любит дочку, ей 5лет. Предложил зайти к нему. Она не видела смысла. Но потом, уже озябнув, вспомнила, чем ей грозит дышать. Она согласилась с условием, что он даст ей посмотреть фильм Бертолуччи по «Культуре», а потом она сразу уйдет. Они пришли к Диме. Он усадил ее на диван, включил телевизор, они еще поболтали. Ему позвонили.
– Сейчас приедут мои друзья.
Приехали двое ребят, его же возраста, то есть около 30, «плюс-минус». Предложили поиграть в карты. Она не играет, никаких способностей к этой игре, потому что их папа – он мог бы при другом строе жизни и при условии честной игры зарабатывать этим на жизнь: непревзойденный игрок – не умел проигрывать даже нарочно, даже собственному ребенку, и научиться было нереально, интерес пропал навсегда.
Далее она не понимала, что делать, и стала придумывать как вежливо уйти. Эти двое разговаривали громко и в основном матом, «Культуру» она не слышала. Дима ушел по-хозяйски хлопотать на кухню. Одному из парней позвонила девушка, он грубовато ей ответил, что на работе. Второй спросил, а чего он её отшил, первый ответил:
– Да, привязалась, один раз с ней встречались, ей только бы трахаться – больше разговаривать не о чем. – Он искоса смотрел на Женю. Ее он уже расспросил, так же искоса глядя на нее, кто, что, откуда и где она и сколько ей лет.
Женя пошла на кухню, прощаться с Димой.
– Ты что, уходишь? – разговорчивый парень нагнал ее в коридоре, взял за руки. – Она не успела ответить, дескать, да, пора, она и так уже собиралась, как вдруг он втолкнул ее в рядом находившуюся комнату. Дверь щелкнула замком. Он сжал ее в объятья, схватил за ягодицы. Она обалдело стала брыкаться в его цепких руках. Парень был крепкий, не худой. Он вытянул из-под ее джинс водолазку, и пытался втиснуть вместо той свои руки. Женя убеждала его, что не хочет, не надо, отпусти и т. п. Он продолжал. Повалил на диван, лег сверху, расстегнул ее джинсы, стащил их с ног. В этот момент она попробовала встать, но он, уже успев расстегнуть свои штаны, повалился на нее.
– Мне нельзя! Я верующая! – вспомнила она, как прошлым летом в попутке, деревенский мужик лет 45, водитель молоковоза, вопреки всяким ее увещеваниям уже сел на нее, достав свое торчащее достоинство, и вдруг… – мирно сполз с нее со словами: «Давно бы сказала! Верующих трогать нельзя! – Грех!» – уверенно заключил мужик. Она тогда восхитилась такому проявлению религиозного трепета…
– Фигня все это, – даже не сделав паузы, отмахнулся парень. – Ну, ты ж хочешь…
Она стала молиться про себя. Это уже не раз выручало ее в самых безнадежных ситуациях: так же как тот, мужики неожиданно останавливались и слезали с нее.
Молитва кончилась. Не помогло. Он уже тыкался в нее. Но она сильно сжала мышцы.
– Ну, расслабься, ну, чего ты. Ты такая хорошая, у меня таких не было, – он заговорил ласково, даже нежно. Видимо, это все действительно было искренно, он вообще так жил. – Это что?.. – он даже хотел погладить ее по голове, шарф упал. – Ну, чего ты? Сейчас будет нормальный секс.
«Ставки снижены. Не захотела шикарного, – вот тебе нормальный». – «Господи! Дорогое Мироздание! Я сделала все, что могла. Если вы считаете, что все годы моего воздержания, очищения и переосмысления должны закончиться вот так, – не я это решила! Уже можно расслабиться?..»
Вдруг парень остановился.
– Ты чего, правда, не хочешь?
– А я что тебе уже 5 минут говорю?
Он молча, суетливо натянул штаны и быстро вышел из комнаты. Она отдышалась, оделась, повязала шарф. Вышла. Из кухни шел хозяин.
– Ты что, уходишь? А что случилось? – он заметил ее сбитое с толку состояние.
– Не важно, – она глянула в сторону ребят. Тот сидел на прежнем месте лицом к двери и к ней, опять играл в карты, и прятал глаза. – Выпусти меня.
Она бежала вниз по подъезду с 5го этажа. «У меня что, интуиция совсем отключилась?.. Но Дима-то ничего такого и не сделал!.. А тех он, видно, и сам не ждал. Ладно, «все хорошо, что хорошо кончается». И как всегда в таких случаях, она рассмеялась смехом облегчения и удачного освобождения.
На следующий день сеанса не было, хозяйка куда-то ушла, и в квартире на какое-то время образовалось слабое подобие воздуха, Женя заснула. Ее разбудил громкий трезвон в дверь – она ошалело выскочила из комнаты, и мало соображая, что хозяйка не могла сама себя закрыть ключом снаружи – открыла дверь в ее комнату – это можно было делать в любое время, чтобы, например, посмотреть телевизор – убедилась, что хозяйки нет. Навстречу выбежал огромный пёс хозяйки вместе с кошкой-персом. Комнату последней Женя заняла и соответственно теперь не пользовалась любовью этой особы, если эта порода вообще умеет любить. Схватив ключи, Женя побежала к двери. Некто трезвонивший уже ушел. Женя вернулась в комнату хозяйки. Псина, размером с хорошего теленка, бегала к двери и обратно за Женей. Жене нужно было обратно вернуть всё на место: псину с кошкой в комнату, ключи в дверь.
– Ну, давай, заходи, – сказала она псу.
Пёс стоял снаружи комнаты и удивленно смотрел на Женю.
– Ну, чо ты? Я спать хочу! Давай заходи, ну? Сюда, – Женя постучала «к ноге».
Псина задумалась.
– Ну, чего ты думаешь? Давай-давай!.. Ну, ладно уже, заходи…
Пёс зашел, кошка, с характерным своей породе вечно невозмутимо недовольным видом, наблюдавшая этот диалог, однако, явно с интересом, – зашла следом.
– Ну, вот, молодцы, – похвалила их Женя, вышла и замкнула дверь.
Вечером она рассказала хозяйке про чей-то настойчивый звонок в дверь.
– Ой, я ж тебя забыла предупредить! Ты без меня смотри ни в коем случае не заходи в комнату, не открывай, а то я не ручаюсь за своего пса. То есть я конкретно предупреждаю, что это опасно. Моя подруга, очень близкая – он ее с вот таких пор знает, – показала хозяйка размер с котенка-подростка, – можно сказать, на руках носила, воспитывала, она у меня жила тогда даже какое-то время. И гуляем мы вместе часто – родной человек. Так она без меня в комнату заскочила – и все!
– Что – все? – ждала Женя, как сильно надо пугаться.
– Он ее не выпустил. Рычал, лаял – арестовал, короче, комнату забарикадировал, она меня два часа ждала под его оком. Нет, ты не бойся, – хозяйка увидела Женины удивленно поползшие вверх брови. – при мне он тебя не тронет. Ты ж видишь, он мирный, просто, без меня – нельзя. Охранник. С подругой-то я даже не ожидала такого, а ты ж вовсе чужая, надо было сразу предупредить. А так-то не бойся. Хорошо, что ничего не было – что ж я не сказала-то!..
Женя вспомнила удивленное лицо пса в рамке узкого дверного проема, и не стала пугать хозяйку.
«Забавно, однако… я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… И мужчины меня в итоге не трогают, и собаки кушать не хотят… Обидеться, что ли?»
Через день утром она встретила маму с сестрой, возвратившихся с Урала от бабушки. Дома она рассказала им историю с Олегом. И сестра Алька торжественно сказала: «Это тебе было искушение перед настоящим! Теперь у тебя обязательно появится настоящий любимый мужчина! Ты – молодец!» – реакция родных окончательно примирила Женю с собой.
Они засадили огород. Как долго весна не тянется, земля к определенному сроку должна принять семя и успеть вскормить его накопленной за зиму влагой.
Приехав сюда из голодных девяностых, Женя была счастлива – все в твоих руках, что посеешь, то пожнёшь. Девяностые – сложносочиненное время, для кого какие, для них реально – голодные: маму сократили, папе не давали зарплату. Анекдоты про голодных студентов – «Три котлеты… – Жирует, гад – …и шестнадцать вилок, пожалуйста» – для многих все же, были архаикой, и скорее, означали, что студент всегда не прочь поесть, а вот деньги улетели невесть куда уже до еды, – для неё же вполне пахли правдой. Мама с сестрой сидели на хлебе с сахарным песком и воде, практически все, что удавалось добыть случайными мамиными заработками, отсылали Жене. Ей это давило на мозги и на всю остальную нервную систему. В деревне и Женя, и мама напрочь забыли – забыли вспомнить, что он был – с самого рождения «медицинский учет», ранний сколиоз и перманентная облегченная физкультура, занудная ЛФК – веселее повеситься. Жене с её склонностью отрешаться от бренного физического мира только это и нужно было. В школе же – легче отлучить, чем научить, что делать вот с таким – с виду вполне здоровым телом. А вдруг, что сломается – ты лучше, девочка, вот тут посиди. Она и сидела – и только её голова регулярно участвовала в качестве дополнительной баскетбольной корзины, что не прибавляло Жене любви к физкультуре и спорту. И тут она с места в карьер принялась осваивать радости не культуры – физического труда…
Курс лечения заканчивался в начале июня. В городе было еще теплее. В последнюю неделю своего лечения она даже ходила на реку, пробуя загорать.
Как обычно, возвращаясь автостопом, она отвечала на одни и те же вопросы водителей, которые не любили ездить молча.
– А как вы насчет секса?
– В уместных обстоятельствах – положительно, – вздохнула она.
– Ну, например, сейчас…
– Да, хотелось бы, как-то, с любимым мужем.
– Но вы ж пока одна.
– А зато у вас – жена и дети.
– А вы?.. Вы девушка уже взрослая. Чего скучать? Можно иногда развлечься… Один разок-то можно?
– Вы знаете, сколько вас таких, предлагающих один разок? – Мужик был не агрессивен, улыбчив, скорее игрив, чем похотлив. – Всем давать?
– Ну, не всем, на выбор. По сердцу надо.
– Ну, вот, я «по сердцу» – жду любви.
– А может, я вам понравлюсь, давайте я к вам приезжать буду, пока вы ждете суженного.
– Спасибо, я так подожду. Счастливо! – попрощалась она. – Вас много, а я одна! – проговорила она уже за дверью кабины. – «А по статистике, вроде, наоборот?.. А так, по дорогам: на каждую меня – по несколько желающих. Откуда берутся?»
Она задумчиво стояла посреди полей, оставалось еще 20км до деревни. Ближние за полями сопки в деревьях совсем по-летнему зеленые. Вдоль дорог – полосы густой травы. На дальнем отсюда лугу рассыпчато бродили коровы. Горы вдали красиво свежо синели под небом «в молоке». От всего пахло свежестью начала лета, вспаханной и засаженной, но еще открытой не заросшей землей. Вспомнила старика-соседа.
Ветеран, похрамывающий, резкий, он каждую весну громким криком ворчал о проклятой крестьянской доле, о неудачной погоде – предрекал неурожай, загибая пальцы: «Осенью дождя – не было! Зимой снега – не было! Сейчас дождя – нет!» – махая в отчаянье рукой.
А как-то она вышла, когда пахали огороды, и оглянулась поздороваться. Он стоял за забором от пашни, опершись на него сверху рукой и положив на нее подбородок. И был весь захвачен созерцанием пахоты. Земля из глиноподобной, пришмякнутой за осень и зиму машинами, тракторами и санями с сеном, дровами и прочим, становилась под плугом трактора рыхлой теплой влажной, ждущей трудов человеческих. Лицо старика светилось блаженной улыбкой. Глаза с довольством и умилением следили за превращением земли.
«Инстинкт пахаря-сеятеля», – растроганно улыбнулась тогда Женя.
«Инстинкт пахаря-сеятеля, – усмехнулась она сейчас. – Они чувствуют мою целину и не могут пройти мимо спокойно».
Ягода-клубника
Как-то раз они с приехавшей нарочно для этого Танюхой договорились, что их свозят по ягоду на телеге. Ранним-преранним летним ясным, а значит, росистым-преросистым утром они отправились из деревни до ближайших сопочек с одиноко либо небольшими группками стоящими березами – надежная примета ягодного места.
Собирать клубнику луговую – это одно из занятий – а какое еще-то, кстати? – что всегда реально доставляло ей экстатическое наслаждение.
Босыми ногами, то и дело напарываясь на прошлогодний сушняк или нововызревшую колючку, пробираешься сквозь целый лес густых-прегустых трав, упруго ласкающих своими макушками и, изрядно промокшая, облитая их росой обильнее любого дождя, добираешься до сопки. Наклоняешься, разгребая пальцами траву – тянешься к призывно набухшей сизо-багровой грозди, сгребаешь ее, набираешь полную ладонь – срываешь и засовываешь в рот. Прижимая языком к небу налитую пунцовую сладость, выдавливая сок, растворяешься в душисто-приторно сладком слегка горьковатом вкусе. И так – всем телом в поклоне, вздрагивая порой от укусов тех отчаянных комаров, что преодолели барьер из защитного крема – медленно-медленно взбираешься наверх
Блаженно растекаясь во времени и пространстве, прогреваясь ярким, сверкающим везде вокруг – с неба и в росе – солнцем, слушаешь гул бурлящей жизни земли и тишину отсутствия кипучей человеческой деятельности.
Поглощая горсть за горстью приторно-сладкую пунцовую массу, в высокомотивированном одиночестве – ибо набранное в таких трудах ведро, а то и больше, честно принесешь семейству – поднимаешь взор от слепящего, гудящего подножья к торжественному изумрудно-синему поднебесью дальних гор и ближних лесов, и выше, к голубой бездонности… И окунаешься в редкостное сочетание воли, души и тела, согревающую целостность… И сознание на какое-то время обретает умиротворенное равновесие.
Солнце поднимается в зенит и полирует зноем траву, отражаясь от нее, уже сухой и блестящей как стекло. Тогда ползешь по этой зеркальной траве или садишься на колени, на четвереньки, на корточки, на попу – она завела специальные «клубничные штаны», помеченные теперь бордово-лиловыми пятнами. Или можно поедать клубнику лежа – перед тем как лечь, объев всю территорию под собой – время от времени, изнемогая, переворачиваясь на спину, чтобы передохнуть, глядя в золотисто ликующую лазурь. Когда уже мокрая и липкая от пота и ягоды – по самую макушку и от самых ног и вся насквозь, изнываешь на грани наслаждения и терпения, – тут на достойную смену комарам прилетают слепни-оводы-осы и прочее такое, которое со звуком реактивного самолета намотав вокруг кругов -дцать, найдет-таки, куда врезаться своим отрезвляющим уколом. И тогда мерно гудящее томное марево пронизывает вопль, озвучивая сопричастность, слитность, обратную связь и взаимопроникновение человека и Бытия.
Вот прошлое лето было неягодным, и жалко даже не самой ягоды – этих клубничных походов, со вкусом и запахом, настоянном на травах и цветах, земле и солнце, смолах деревьев и россе, ибо ни прогулки по лесу просто так, ни сбор грибов и прочее не даруют ту долготерпеливо достигнутую сладость и щедрость разнеженного разморенного труда.
Вернемся, все же, к той поездке. Они еще только выехали, раным-рано, и еще только предвкушали ягоду, сонно сидя в повозке. А та повозка была не телега о 4-х колесах, а двуколка. А лошадка-то была молодая, норовистая, нерожавшая еще, только-только жизнь вкушать начавшая. С ней и так едешь – она возьмет и попрет поперек луга, хоть по кочкам, хоть как, съедет с дороги и мчит, и дела ей нет, что телега на ней, а в ней люди. А тут горка – так лошадка встала: не хочу ехать и все – горка крутовата, да. Хозяин их, человек ума неторопливого, возьми, да и встань с этой повозки, которая двуколка, – в результате чего, Женя с Татьяной, сидевшие сзади, лишились шаткого равновесия, и решительно закачались, – да еще давай свою лошадку понукать, а та не будь дурой, встала на дыбы. А в месте том обочина оказалась оврагом 2,5 метра глубиной, куда их с Танюхой и вытряхнуло. Жания сидела заднее, или оттого, что весом полегче, ее первую сдуло с двуколки – и только успела подумать про свой позвоночник, как наперекрест нее грохнулась Танюха, а весила она кг на 15—20 побольше. Когда же Татьяна сползла с Жени, она стояла на трех костях, потому что одной рукой ощупывала ребра и таз, пытаясь определить, целы ли ее кости, слегка подняв глаза, Женя увидела в 5-см от того места, где только что была ее голова – лежала… литовка – коса, то есть, ее лезвие. Хозяин их, безоговорочно доверяющий, что на все воля Божья, положил ее просто так в эту самую двуколку, ничем не закрепив, в результате чего она вослед за подругами и полетела, о чем он им с улыбкой просветленного и сообщил теперь. Так вот, обнаружив это режущее взор зрелище над своей головой, Женя внутренне глубоко и очень ясно прочувствовала и поняла, что жить она будет и будет жить долго, вопреки ее ожиданиям и не смотря на истерически-виноватое чувство, что колеблет равновесие мира своим присутствием…
А в это лето – не получилось побывать на клубнике…
***
В конце июня умерла бабушка. Неожиданно в 90 лет. Все привыкли, что она всегда выживает. А она умерла – тихо, во сне, как «мечтал – лишь бы на чужой рук не лежать», и летом – «чтоб могилка копать легко был». Эти 2 фразы они слышали лет 20. Накануне мама разговаривала с ней и пришла радостная: так хорошо поговорили, и бабушка отошла от сердечного приступа, который случился за 2 недели до того… 16 лет назад бабушку оперировали: рак. Оказалось, что он уже дал метастазы, и врачи предупредили, что в таком возрасте, с таким состоянием организма она проживет полгода, ну, разве что – бывают такие сильные – может год, ну, два с обезболивающими. Бабушка выжила. А 4 года назад ей удалили желчный пузырь, мама с Алькой дежурили у нее, и лечащий врач после сказал: «Благодарите дочь и внучку, мы не надеялись, что вы выживите»… В этот раз все успокоились, едва ей полегчало. В последнем звонке она сказала: «Вот, мечтаю, Жания осенью приедет»… Жания поехала летом.
На мусульманские похороны успеть было маловероятно, разве что самолетом прямо из деревни. Она приехала поездом к концу третьего дня, когда осталась уже только близкая родня. Когда поминки закончились, родственницы убрались и ушли, она уселась на диван в немом диалоге с бабушкой, чувствуя ее присутствие.
Отношения у них давно были сложные, с детства. Впрочем, с бабушкой никому не было просто. Но у них были одинаковые характеры при полной разнице во взглядах. В любой любви гораздо комфортнее смотреть в одном направлении, чем выяснять отношения лицом к лицу.
Больше года назад, когда, прожив с бабушкой полгода, собиралась уезжать, Женя совершенно отчетливо поняла, что больше ее не увидит. Жанию волной отчаянья захлестнула безнадежная вина – что всем известна – пред безвозвратно утраченным. Она попыталась наладить с бабушкой более теплые и мирные отношения, даже для этого отложила отъезд на две недели. Но, живые люди говорят, смотрят, реагируют и провоцируют друг друга куда более многообразно, чем после представляется в глобальном гимне раскаянья. Особо ничего не вышло. И тогда Женя осознала, как бессмысленна для ушедших эта запоздалая вина. Если я не умею согреть человека при жизни – это вообще моя такая душевная скудость. И она проявляется ко всему и вся. А вина над мертвым телом лишь показывает, что есть, что наращивать в своем сердце. И нужно для этого жить, отдавая живущим то, что умершим уже не пригодится. Тем спокойнее будет и последним.
Поэтому ей было сейчас просто. Она очень хотела побыть с бабушкой до 40 дней в этом бессловесном разговоре двух душ – двух сестер, которым Господь определил оказаться в одном роду, в одной связке женских судеб. И что-то помочь друг другу понять.
Видимо, в компенсацию за неучастие в похоронах, чего она и не любила, и поминках, ей вспомнилось, как в тот ее последний к бабушке приезд они вместе ходили на поминки родного дедушкиного брата, дяди Саши, по-настоящему Рафката. Тетя Флюра, вдова двоюродного дедушки, пригласила бабушку еще дней за 15. И баба все эти дни говорила Жание: «Со мной пойдешь, а то я заблужусь». Правда, они и вдвоем с успехом заблудились – промозглое слово это было очень под стать бесприуютной погоде того дня – о чем бабушка раз десять потом рассказала тете Флюре. Когда же бабушка только решила взять ее с собой, Женя с удовольствием – и это слово вполне вяжется с мусульманскими поминками – согласилась. Проявились какие-то очень милые, приятные чувства, во сне приснилась почти вся дедова родня, будто происходило что-то, какие-то события, и Женя прямо-таки ждала, как увидит тетю Флюру и дядю Рашида, ее и дяди Саши сына. И на поминках ей было непередаваемо хорошо, просто здорово. Ничего такого, что можно описать, не произошло. Ей было тихо радостно их обнять, на них смотреть, с ними побыть. Там были и жена дяди Рашида, тетя Ира, и их дочери Наташа и Оксана, и их «молодые люди» (не знаю, как это по-русски). Сначала, естественно, молитвы. Абыстай* была чудесная – видно, очень мудрая, такое светлое и осмысленное лицо. Она пела молитвы – Женя улетела, поплакала от души, было очень хорошо. Потом абыстай произнесла, видимо, что-то вроде проповеди «за веру», за то как она спасает. Потом, как обычно это бывает, бабушки вкушали – быстро и слаженно. Так же и разошлись.
После уселась родня. Благодаря бабуле, которая взялась стесняться непутевой внучки, все устремили свои взоры на Женю – почему она ничего – в смысле мяса – не ест, да «что за дурью ты маешься». Если бы не бабуля, никто б внимания не обратил, – но она, с ее сложными для Жени логическими хитросплетениями обязательно чего-нибудь отчебучит: тетя Ира и Володя, жених одной из дочерей, держали пост, и там была сварена просто картошка, и Женя ее благополучно поела. Как и пирожки и плюшки с ватрушками неповторимого вкуса детства, в которое вплетались все эти обряды и празднества, и эта атмосфера соединения большой родни.
После тех, дяди Саши, поминок Женя сошла с трамвая раньше бабушки, и тихо-тихо, часа полтора, шла пешком, вся переполненная ощущениями – детства – мусульманства – Вечности – Бесконечности – родства – Единого – многообразия мира – судьбы – ценности каждого мига – проявления Вечного и Бесконечного в малом и конечном. Погода была с ней солидарна, радикально изменив свое настроение за вечер: чудо, ее любимая – хотя водители авто вряд ли ее поддержали бы – крупными густыми хлопьями валил снег, и теплынь. Снег тут же переходил в дождь и обратно. Под ногами – месиво талое, мокрое. На деревьях – толстый иней. Капель, мягкий ветерок. Зима та была малоснежная, резко ветреная, серая. Теперь природа отдавала весь зимний снег, соединяя снежинки в сплошную влагу, слепляя ею небо и землю…
***
Ночью приснились дед с бабой, их дом с садом, который снился часто, впрочем, и во многих других снах, всегда играя в них свою роль – многообразную и важную, от отчего дома до Ноева ковчега.
Днем она принялась разбирать бабушкины вещи.
Всю ночь промаявшись с «шаром», под утро будто поспала, беспрестанно будимая солнечным светом, вздрагивая от его прикосновений сквозь слабые шторы.
Поднялась с головой, напоминавшей бабушкин старый тяжелый – потому что в нем всегда была соль, кг 5—6 вмещал – глиняный горшок. Ближе к вечеру вышла на улицу, пройтись в надежде поймать головой свежесть. Было прохладно, или ее знобило от недосыпа. Увидела книжный магазин. «Книгу, что ль купить, что б было на что отвлечься?»
Осматривая полки, моргая сухими глазами, она оценила название: «Тропик Козерога». У нее в голове были тропики, в теле – козерог: зима и холод, длинные зимние ночи. Девушка-продавец включилась в процесс, сообщила про скандальность автора. Женя посмотрела: 30е годы. «Ну, что теперь тогдашняя скандальность. Гарри Миллер. Что-то знакомое. По-моему, он был джазмен. Интересно, еще и писатель… А может это и не он?.. Мало ли в Бразилии донов Педров…» Она пыталась соображать своей глиняной головой.