Deus Ex… Книга 1

Не был. До этой поры.

Намотав чудесные волосы на кулак, Рогар с диким рычанием потянул девушку на пол, поставил на колени. Нажал на челюсть, распахивая рот. Дернул вниз шоссы, высвобождая наконец член, болезненно пульсирующий в ладони. С первого раза достал до самого горла. Лицо нежное, черты тонкие. Он словно пачкает пастельную дымку грубыми мазками дегтя. Девчонка поперхнулась, из глаз брызнули слезы, но он знал – не плачет, как не рыдала и под свист плетей, просто сработал рефлекс.

Чуть двинулся назад и снова забился как можно глубже, крепко удерживая ее за волосы, чтобы не смогла отстраниться. Да, он виноват в том, что целовал эти губы не слишком нежно, что кусал их, обуреваемый слишком непонятным для девушки желанием, жаждой секса, известной лишь тому, кто уже испробовал этого хотя бы однажды. Но все же брать ее собирался не так, не так…

Но рачонок пришла не к нежному любовнику, не к внимательному мужчине, которым Рогар хотел бы стать для нее в эту ночь, а к жестокому дею, богу-убийце других богов, и теперь ему оставалось лишь оправдать ожидания. Мышцы ее горла стиснули его член так, как он не мог раньше и представить, девушка дернулась, задыхаясь, и это окончательно сорвало его самообладание. Тугая пружина свернулась внутри и со щелчком распрямилась, Рогар почувствовал, как семя выстреливает, раз, другой, опустошая его и наполняя ее до отказа. Оргазм длился и длился, выкручивая его нутро, и казалось, это не закончится никогда.

– Теперь сделка точно состоялась, – прошипел дей, согнувшись пополам от последнего невыносимо приятного спазма и глядя прямо в янтарные глаза, подернутые пеленой чистой воды, наполненные ужасом и болью. Ну вот и конец. Вот он и добился своего. – Я обещал твоему отцу, что пролью в тебя семя, а уж куда оно попало – не моя беда.

Он медленно вышел из ее рта, и одна капелька, светящаяся в полумраке, как и полная Благословения мазь, как и практически любая жидкость его нечеловечного тела, потекла из уголка губ по подбородку рачонка. Испытывая почти физическое отвращение, Рогар разжал пальцы, и девушка упала на четвереньки, кашляя, глотая воздух и захлебываясь слезами. Волосы плотной пеленой закрыли лицо, худенькие плечи вздрагивали, и ему тут же стало стыдно за то, что он с ней сделал. Ярость схлынула, как морская волна, оставив после себя белую пену мертвого оцепенения.

– Убирайся, – глухо приказал Рогар и отвернулся. Он не желал больше видеть ни ее, ни кого-либо другого. Даже себя на этом острове и в этом шатре, если уж на то пошло. Какое счастье, что у него всего один глаз, это сокращает поле зрения вдвое.

Едва слышный шелест полога подсказал, что девушка убежала, а дея распирала такая злость, что, казалось, он может убить кого-нибудь, если рискнет высунуться из шатра за выпивкой. Несмотря на то, что кончил, Рогар не чувствовал облегчения, даже наоборот. Он только распалился больше и жаждал еще сильнее, но понимал, что мечтает о невозможном. Есть вещи, которые неподвластны даже дею. Женское сердце, например.

Обернувшись, он нашел то, что искал: плошку с источником света, и смел ее на пол с исступленным рыком. Зачем он не задул эту проклятую свечу? Уступил своей слабости, хотел лишь подольше налюбоваться неявной, тайной красотой островитянки. А ведь она тоже смотрела… видела его глаз, его прочие шрамы. Безумный дей! Глупая девчонка!

– Мой дей…

Оставшись без последней свечи, Рогар обернулся на женский голос, сдерживаясь из последних сил, чтобы не сорваться на еще одну неразумную, решившую, что может рисковать добрым расположением бога. В темном силуэте не угадывался цвет волос, но он все равно узнал жену старейшины.

– Кайлин выбежала отсюда в слезах… она вас рассердила?

– Что тебе-то от меня нужно? – как ни странно, Рогар ощутил, что вот на эту женщину он не может сердиться. Слишком она напоминала ему Ириллин, а Ириллин всегда была добра к нему, всегда была ему не только любовницей, но и другом. Проклятье, Ириллин… она же все поймет, даже если он ничего не скажет ей. Это окончательно уничтожит ее.

В липкой, пропахшей его потом и похотью темноте шатра женская фигура мягко скользнула к дею.

– Вы были правы, – горячее дыхание овеяло его обнаженную грудь, когда женщина почти уткнулась в него носом, – с первого мига, как я увидела вас, там, на причале, я не могу думать ни о ком другом. Кайлин была у вас недолго, мне кажется, вы остались недовольны. Если это – мой единственный шанс загладить ее вину… и вообще мой единственный шанс…

– Стой, – он перехватил ее за плечо, – это твой муж послал тебя ко мне?

Едва слышно прошелестел тихий вздох.

– Я же сказала, мой дей. Я не хочу сейчас думать о муже… мой муж стар и уродлив, а вы молоды и бессмертны…

Ласковые женские руки потянули вниз ткань его шоссов, теплые губы, похожие на приоткрывшиеся лепестки цветка, обхватили член. Вот теперь женщина доставляла удовольствие Рогару, а не он вколачивался в женское горло с пониманием, что самого желанного все-таки не добьется. Ее влажный язык прошелся по всей длине ствола, приласкал головку, и дей застонал, запустив пальцы в женские волосы и представляя себе совсем другие губы и язык…

…искусанные, обветренные губы и маленький робкий язычок, который он чувствовал в глубине невинного ротика рачонка…

…невинного до этой ночи…

Он рывком поднял женщину с колен и ощутил, как она сама льнет к груди в поисках ласки. Подхватил ее на руки и сделал шаг к постели.

– Я сделаю все, что вы захотите, мой дей. Только будьте осторожны… у меня ребенок…

Рогар опустил женщину на меха и коснулся ладонью небольшой, но вполне определенной округлости под пупком. Нет, конечно, он не станет вредить этому нерожденному малышу.

– Вы его благословите? – спросила будущая мать с надеждой.

– Уже это сделал.

Она тихонько и счастливо засмеялась, накрыв его руку своей ладонью, словно это он был отцом плода.

– А у вас есть собственные дети?

«Предатель».

«Предатель».

«Предатель».

Рогар тряхнул головой.

– Нет.

– Значит, еще будут. Какая-нибудь женщина охотно родит вам дитя. Кайлин бы точно смогла…

Он быстро заткнул ей рот поцелуем, перевернулся на спину, увлекая ее на себя, услышал тихий стон. Вот так – хорошо. Двигаться в одном ритме с этим податливым, мягким женским телом, будто занимаешься любовью с Ириллин. Это не измена. Вот чуть раньше, с рачонком, была измена, а сейчас – нет. Грань здесь тонка и едва заметна, не каждый разберется, не все сумеют понять.

Уже под утро, после того, как он взял женщину с золотыми волосами несколько раз, представляя на ее месте другую, маленькую и медноволосую, Рогар уснул, слыша тихий шепот над ухом:

– Если бы вы только не забыли Кайлин… если бы вы забрали ее с собой…

***

Хоть люди с большой земли и считали Нершиж невеликим клочком суши, который даже неспешным шагом легко обойти за несколько ходов солнца, но при желании и здесь можно было найти, где спрятаться. Особенно, под покровом ночи, подальше от трескучих праздничных костров и шумной толпы, занятой плясками, любовью и непомерными возлияниями.

Кайлин забралась от людей так далеко, как могла, и казалось, не будь она ограничена рамками острова, окажись на бескрайнем материке – бежала бы всю ночь и бежала, не останавливаясь, стремясь достигнуть горизонта и радуясь, что этого не случится никогда, конечной точки путешествия не будет. Она бы бежала, пока бы не выбилась из сил и не упала, а это случилось бы далеко не сразу, здоровье и выносливость у нее отменные, это замечает даже отец. На Нершиже тоже не получилось бы перешагнуть горизонт: вон он, в недосягаемой дали за водами океана, но здесь, увы, сразу понимаешь, что попытка бесплодна, нет места мечте, фантазии, надежде на будущее.

На Нершиже люди всегда знают, что будет с ними наперед, и не ждут ничего от жизни.

Кроме барга с гостями.

Она остановилась у самой кромки воды и то лишь потому, что ощутила босыми ногами влажные камни. В темноте океан казался продолжением суши, такой же темный и недвижный, если не считать легкого шелеста волн и остро-соленого аромата. Вроде бы шагни – и побежишь дальше, бесконечно далеко, к такому недостижимому и желанному горизонту, прочь от всего, что мешает жить и дышать здесь… но это мечты. На Нершиже нет места мечтам и мечтателям, это все знают.

Сжав кулаки, Кайлин застыла, всматриваясь вдаль. Грудь сдавливала тяжесть, в горле стоял ком, щеки стягивало от засохшей соли. Вот сейчас ей надо плакать. Здесь. Выплеснуть из себя все, что накопилось, пока никто не видит – разве не этим моментом она грезила весь долгий день, разве не для этого бежала на край земли, пусть даже вся земля для нее это лишь клочок суши? Плачь, девочка, плачь от обиды, отвращения, злости!

Но она только стояла, в бессилии стискивала кулаки и сухими глазами смотрела в темноту.

Шум праздника постепенно становился тише, даже не находясь на площади, Кайлин знала, что происходит там. Пьяные и расслабленные гости неторопливо расходятся с избранницами по постелям, все мужчины острова во главе со старейшиной заперлись в хижине правителя и вершат ритуал. Сидя кругом на полу, они едят сырого моллара, которой она открыла днем, мажут лица и тела его кровью и мысленно просят о том, чтобы все женщины затяжелели после отъезда гостей. Отец наверняка усерднее всех делает это, зная, что Кайлин сегодня ночует в шатре бога…

Она вздрогнула, вспомнив, как стояла перед пестрым тканевым входным пологом и слышала грохот и крики, долетавшие из шатра. Однажды на Нершиже выпало такое лето, когда океан заболел. Рыбы тогда почти не стало, к берегу прибивало густую желтую пену, а камни стали ужасно скользкими из-за густо наросшей морской травы, которой океан пытался очищать и лечить себя от скверны. Заходить в воду стало опасно, но они все, люди Нершижа, хотели есть и поэтому рисковали. И Кайлин тоже рисковала, правда, с уловом ей не везло.

А одному из ее братьев-через-одну-кость не повезло еще больше. Он поскользнулся на больших валунах, разбросанных в западной части берега, его лодыжка провалилась во время падения в щель между камней, и сломалась нога. Кайлин на всю жизнь запомнила, как белела кость в ране, как кровь капала на раскаленный берег, и как парень кричал, когда его вытаскивали и несли на руках. И как начал кричать еще сильнее, когда старейшина осмотрел его, пришел к выводу, что такое не залечить, и приказал надеть бедняге камень на шею.

Так вот, дей кричал точно так же. И она стояла перед шатром и боялась к нему входить не только потому, что помнила, как он нечеловечно уродлив, но и потому, что знала: раненый моллар гораздо опасней в схватке, особенно, если бороться с ним в воде, а тот, кто бьется внутри шатра – совершенно точно в этот момент подыхает от боли.

И все-таки на дее не было ни царапины. Ни крохотного увечья, которое мог бы заметить взгляд Кайлин. Почему же тогда он так кричал?!

Она судорожно вздохнула, ощутив облегчение от того, что слезы наконец-то навернулись на глаза, и ночной ветерок холодными пальцами пробежал по мокрым дорожкам на щеках. Что же с ней не так? Почему она не может просто жить, как другие женщины? Она ничем не лучше и не хуже прочих. Почему же они после гостевых ночей лишь улыбаются и вполголоса делятся между собой подробностями? Почему потом спокойно выходят за тех, кто их выбирает? Почему теперь, после того, как самое ужасное позади, после того, как Кайлин потеряла невинность, прошла через нечто унизительное с деем и ей больше не нужно гадать, как это все происходит… почему она чувствует, что просто не вынесет подобного еще раз?! Почему мысль о том, что теперь вся ее грядущая жизнь будет складываться из таких вот ночей, вызывает у нее яростное нежелание жить как таковое?! Она же хочет жить! Она будет жить несмотря ни на что!

Самое гадкое, что в какой-то момент она не испытывала ненависти к дею. Он так кричал… и она вошла к нему в шатер, терзаясь состраданием к этому странному, больному изнутри существу. Если бы в тот момент он истекал кровью – она бы позвала на помощь. На Нершиже не умеют лечить, это все знают, и сильно больных просто отправляют в океан, но на барге дея наверняка нашелся бы кто-то более сведущий в медицине.

Но он просто стоял там с мечом, полуголый, босой, и на миг Кайлин потеряла дар речи, разглядывая мужское тело без обилия всех подобающих одежд. Ее тогда снова бросило в дрожь, но почему-то не от страха, а от какого-то другого чувства, которое она сама себе не могла объяснить. Как тусклый свет падал на рельеф его мускулистого тела… как жуткие рубцы шрамов, изгибаясь, пересекали спину и бок, а спереди шли по животу… как с одной стороны, под рукой, темнел непонятный рисунок на коже… как дей обернулся и посмотрел на нее, и его единственный глаз едва заметно светился в полумраке… как падала вдоль его лица одна выбившаяся из общей массы черная прядь волос, закрывая пустую глазницу, и от этого Кайлин показалось, что никакого уродства на его лице и вовсе нет…

Неужели мачеха была права? Неужели дей – такой же мужчина, если научиться смотреть на него правильно?

Она задохнулась, всем существом отвергая подобную мысль. Дей – не мужчина, он чудовище, монстр, отвратительный убийца других, добрых и милосердных богов. Кайлин вспомнила, что говорили. Те боги принесли людям Благословение, они никому не желали зла. Они лечили детей и во многом другом помогали улучшить жизнь в долине Меарра. А теперь чем славен Меарр? Цитаделью дея?! Тем, что никто не хочет ехать туда?! Кайлин стало стыдно, что днем, жалея себя, она не подумала о главном: пятнадцать ее братьев-через-одну-кость отправятся в Меарр, чтобы погибнуть. Пятнадцать живых людей, которых дей заберет на верную смерть! А как он смаковал этот факт в разговоре с отцом, как усмехался, даже не пытаясь соврать, сделать вид, что просто ищет себе слуг, обнадежить. В нем нет жалости, он бессердечен. Чем провинилась Эра, что ей достался именно такой дей?!

И то, как он прикасался к Кайлин, как целовал, просто не сумел бы обычный человек. Она ощущала такое… кровь приливала к щекам даже от одного его взгляда. Тело наливалось тяжестью и словно свивалось тугими узлами, когда он трогал ее грудь или между ног. Кайлин не узнавала себя. Отправляясь выполнять долг, она представляла, как ляжет на кровать, стиснет зубы и перетерпит боль от потери невинности, о которой мачеха ее предупреждала. Это будет мерзко, и она поплачет потом, когда все закончится, испытывая облегчение от возможности оставить все в прошлом.

Но теперь облегчения не было. Ее тело так же горело, будто дей все еще стоял рядом и никуда не уходил. Соски ныли, между ног пульсировало, как тогда, когда он смотрел на нее в упор, нависая сверху. Смотрел, и хрипло говорил ей что-то сквозь зубы, и тяжело дышал. Он хотел сделать с ней что-то плохое, страшное, и Кайлин, как могла, избегала этого. И в какой-то момент вдруг поняла, что не вынесет мысли забеременеть от него. В этом ребенке она всегда будет видеть его, дея, и никогда не сумеет забыть, как его твердые, то невыносимо грубые, то еще более невыносимо осторожные пальцы проникали в ее тело, как откликалось что-то внизу живота, как вся ненависть и страх из Кайлин улетучивались, превращая ее в какую-то другую девушку, какой она ни за что бы не хотела становиться. Как дей стонал в ответ на ее стоны, и от этих звуков ее бедра сами подавались ему навстречу.

Он уже тогда изнасиловал ее, пусть душой, а не телом, уже тогда, когда превращал ее в податливую глину для лепки, хотя она сразу просила так не делать. Так в чем же ее вина, если, получив выбор, она предпочла меньшее из зол? Она не хотела зачинать ребенка от дея, а он сказал, что отпустит ее, не тронет, если Кайлин сделает все сама…

Она и сделала. А он пришел в неконтролируемую ярость, двуличный бог, который не выполняет своих обещаний.

Всхлипнув уже в голос, дрожа на ночном ветру, она сорвала с себя ненавистное праздничное платье, стараясь не обращать внимания на боль в левой руке. Какое было у дея лицо, когда он повернулся… как он выхватил у нее меч… Кайлин видела, как побелели костяшки, а ведь бог держался прямо за лезвие, стиснул его ладонью. И когда отшвырнул – на руке не осталось ни следа, зато ей было так больно, невыносимо больно!

Наверное, эта боль и помогла ей. Она сжимала и разжимала порезанные пальцы, отвлекая себя все время, пока дей стонал и толкался в ее рот, держа за волосы. И последний горловой звук показал, насколько ему было приятно это делать. Его удовольствие – это ее боль… в тот момент Кайлин возненавидела его так сильно, что, казалось, ее сердце выпрыгнет из груди и разорвется на отдельные трепещущие части.

Содрогнувшись от момента, который продолжала снова и снова переживать теперь уже в мыслях, она отбросила платье и обнаженной шагнула в прохладный ночной океан. Быстро поплыла, рассекая воду уверенными сильными движениями. Ей хотелось стереть со своего тела следы поцелуев и прикосновений ненавистного дея. Вот он стоит в свете свечи, полуобернувшись и чуть склонив голову, а его темные волосы падают на лоб и лицо. Будь он проклят! Вот он целует ее, и Кайлин задыхается, выгибаясь в его руках. Будь он проклят! Вот он ставит ее на колени перед собой, сжимая пальцы на затылке, и откидывает голову, а она видит, как сокращаются мышцы его живота, когда он… ей в рот… и пальцы его свободной руки в это время размазывают слезы по ее щеке, а губы бормочут что-то не на языке Эры… Будь он проклят! Проклят! Проклят!

Нырнув под воду, она открыла рот, набрала горько-соленой воды и проглотила ее, подавив рвотный позыв. Ничего, ничем не хуже, чем семя дея. Она может до одури оттирать кожу снаружи, но как промыть себя изнутри? И, что важнее, как стереть из памяти то, о чем не хочется думать? Почему она не такая, как все? Почему не может просто принять то, что случилось? И назавтра, в компании других девушек, которые обязательно накинутся с расспросами – еще бы, ведь прежде никому из них не доводилось спать с деем – почему бы ей просто не смеяться беззаботно и не описывать его тело, его член и все те слова, что он шептал ей в порыве страсти? Ведь ей станут завидовать, это точно!

Кроме того, ее замужество уже решено. Вечером, перед тем, как отправиться в шатер, она слышала разговор отца с мачехой. К счастью для старейшины, ее репутация из-за стычки с деем не очень пострадала и женихи не отзывали дары. Кто станет мужем – решат в ближайшее время. Кайлин не чувствовала от этой мысли ничего, кроме глухого отчаяния. Может, она какой-то неправильной уже появилась на свет? Дей заметил, что дети Нершижа рождаются больными, может, Кайлин тоже больна, ущербна, только не физически, а как-то иначе? Почему ей так хочется бежать? Почему ей совсем не стыдно за то, что не выполнила свой долг – не понесла от дея, зато очень стыдно за то, какие ощущения вызывал в ней он? Почему тянет утопиться от мысли, что выйдет замуж?

Она нырнула еще глубже и ухватилась за камень на дне, подтянув ноги к груди и выпустив из легких воздух. Кровь тут же застучала в висках, но сознание пока не мутилось. Вообще-то Кайлин могла достаточно долго держаться под водой, научилась, собирая моллюсков в пищу. Что, если так и остаться здесь? Что ждет ее наверху? Мачеха была права, ей претит всю жизнь получать тумаки от отца и мужа, ей не хочется рожать детей от нелюбимого и ее разрывает на части необходимость отдаваться тому, кому велит долг. Если она не предназначена для жизни на Нершиже, рано или поздно ей светит оказаться с камнем на дне, так почему не сейчас?!

И все-таки, когда под сомкнутыми веками поплыли красные круги, а боль в груди стала невыносимой, Кайлин не выдержала и разжала пальцы. Оттолкнулась от дна и стрелой устремилась вверх, с громким жадным вдохом вылетела на поверхность, поднимая вокруг себя брызги. Мимолетный порыв прошел. Она распахнула глаза и легла на воду, любуясь тем, как кругла и бела луна на фоне черного неба, как свеж и вкусен морской бриз. Она очень любила жизнь, даже такую простую и нелегкую, как на Нершиже, и то, что сделал дей, все равно не вынуло из нее всю любовь до конца.

Кайлин вспомнила, как пыталась достучаться до дея, рассказывая ему о луне и солнце. Она не лукавила, ей всегда нравилось постигать что-то новое, открывать для себя, как устроен мир за пределами Нершижа, а память легко удерживала интересную информацию. Поэтому Кайлин жадно слушала все истории того зведочета и прочих гостей и бесконечно донимала мачеху с просьбой рассказать о ее родине. Она знала, что мир живет по своим законам, и изучать их можно бесконечно, а еще – что Эра непередаваемо красива. В ней есть такие долины и горы, леса и поля, что дух захватывает от восторга. Даже на Нершиже есть кусочек красоты: когда смотришь на мелководье на разноцветные камушки и ракушки, усыпающие берег. А дей только усмехнулся, когда она попыталась ему об этом рассказать…

Кайлин ударила кулаком по воде. Она больше не будет об этом думать. Не будет – и точка! Она научится не принимать близко к сердцу то, что делают мужчины с ее телом. Сейчас это кажется трудным, но если очень стараться, то все получится. Вот бы и правда научиться, перестать быть такой ущербной, какая она сейчас…

Но, развернувшись, чтобы плыть к берегу, Кайлин тут же растеряла всю решимость, с которой только что призывала себя к мудрости и смирению. Чья-то рубашка смутно белела там, впереди, и в лунном свете блеснули чешуйки рыбы-павлина на ее собственном платье, которое кто-то поднял.

Шион. Она почти забыла о нем из-за дея! Только он о ней, похоже, не забыл. Кайлин догадалась, что мужчина бродил по берегу и наткнулся на брошенную ею одежду и теперь недоумевает, куда подевалась хозяйка платья. Она бесшумно двигала руками и ногами в воде, колеблясь, стоит ли обнаруживать себя. Шион… он был так добр с ней, он, пожалуй, единственный из мужчин, кого она по-прежнему хотела видеть рядом, хотела, как настоящая Кайлин: с искренней радостью и восторгом, а не как Кайлин, которой она решила стать: с равнодушной обреченностью. Но захочет ли он теперь ее видеть? Все знают, что она вошла в шатер к дею. Знают ли все, что дей там сделал с ней? Как отнесется Шион к девушке, которая ему не досталась? Воспримет это как данность, как поступил бы любой из ее братьев-через-одну-кость? Кайлин почему-то стало горько от этой мысли. Она мечтала о том, чтобы найти мужчину, который не позволил бы никому делить ее, жаль, что Нершиж – это не место для мечтаний.

А если Шион – как раз такой? Тогда ее совокупление с богом отвратит его! От этой перспективы ей стало еще горше. Нет, она действительно неправильная, и так ей плохо, и эдак не так! Тоскливо вздохнув, Кайлин шевельнула ногами, нащупала дно и пошла из воды.

Мужчина на берегу поднес к лицу ее платье. Он стоял там и зачем-то вдыхал ее запах, когда услышал всплеск и резко повернулся, увидев ее. Теперь на нем не было всей богатой и ненужной одежды, как и на дее, лишь простая белая рубашка, темные шоссы, и он тоже был босиком. Ночи на Нершиже почти так же жарки, как и дни, ничего удивительного, что захотелось раздеться. Кайлин невольно залюбовалась его стройной фигурой и тем, как белая ткань оттеняла шею и лицо. Почему он – не дей? Ему бы больше пошло быть богом.

Платье упало к ногам Шиона, когда он увидел, как Кайлин выходит к нему: мокрая, голая, блестящая при лунном свете, она прочитала изумление и восторг в его глазах, когда приблизилась и остановилась, не делая попыток прикрыться. Собственная нагота в его обществе не смущала Кайлин, наоборот, казалась чем-то естественным и даже приятным. В конце концов, ее грудь такая же, как у любой другой женщины, ну разве что, еще не развилась так, как оформляется после кормления младенцев, а между ног все скрывает ночная тень. В остальном ее тело выглядит, как и днем во время рыбной охоты или купаний. Только чужаки надевают на себя несколько слоев одеяний, чтобы потом потеть в них, на Нершиже влага слишком ценна, чтобы терять ее просто так.

Зато как впечатлен Шион!

Он шумно втянул носом воздух, разглядывая ее во все глаза, затем вдруг спохватился, порывисто взялся за пуговицы на своей рубашке, резкими движениями сорвал ткань с плеч. Чтобы накинуть ее на Кайлин, ему пришлось шагнуть ближе и обнять девушку. Рубашка тут же прилипла к мокрому телу, но Кайлин не стала возражать, только подняла голову, заглядывая Шиону в глаза. Что он теперь скажет ей? Как отнесется к тому, что она была с деем? И почему вообще бродит здесь один, когда все веселье и праздник там, на площади, на другом конце Нершижа?!

Неожиданно Шион схватил ее за плечи и даже слегка встряхнул.

– Знаешь, о чем я думал, когда бил тебя? – заговорил он, вплотную стоя к ней, и Кайлин могла поклясться, что его глаза пылают в темноте. Почти как у ненавистного дея, хотя, конечно, это была лишь игра ее воображения, разгулявшегося от звука красивого, глубокого мужского голоса, в этот момент наполненного мукой и болью и некстати напомнившего другой чуть хрипловатый грубый голос, от которого мурашки бежали по коже и тугой узел свивался в животе. – Я думал о том, что это конец. Моя жизнь уже не будет такой, как прежде. Я причинил боль девушке, которая совсем этого не заслужила. Которую я мечтал поцеловать каждый раз, как видел. Я никогда не смогу простить себя за это. А ты?! Ну скажи, ненавидишь меня теперь? Ненавидишь?!