Подруги. Над пучиной (сборник)

– Очень люблю, но не в таком изуродованном виде.

– Ну, чтоб тебе было приятней на них смотреть, – предложила Савина, – хочешь я вставлю в букет несколько ландышей?

– О, ни за что на свете! Вот еще, губить ландыши! Испортить за пару часов цветок, которым можно любоваться две недели? Нет уж, спасибо тебе, Маша!

– Да я для тебя же, – смеялась Савина.

– Ну, пойдемте, пора! Прощай, Надя! Желаю тебе много танцевать и веселиться.

– Уж не сомневайтесь! – насмешливо согласилась Молохова.

– A главное, не выходить из себя из-за всякого вздора, быть снисходительнее к сестрам и вообще добрее, – шутливо пожелала на прощание Ельникова.

– Ну, а вот этого обещать не могу, это гораздо труднее!..

Глава III

Братья и сестры

Надя проводила подруг до боковой лестницы, a потом прошла в комнаты детей. Там царил полнейший хаос, особенно в детской, где обитали младшие, Серафима и Виктор.

Здоровый, толстый мальчуган Витя сидел на высоком стуле у стола, на котором дети только что пили чай. Теперь он один оставался полным хозяином: нянька ушла поглазеть на «барышню», a девочка, приставленная к нему «для забавы», тоже отошла к дверям, откуда смотрела на старших барышень, которых гувернантка и горничные уже разодели в пух и прах для вечернего празднества, на котором им, по-хорошему, совсем не следовало бы присутствовать.

Витя с успехом пользовался своим одиночеством. Он разлил на столе целые озера молока и чая, облился сам и радостно взвизгивал, заливаясь смехом каждый раз, когда ему удавалось, хлопнув ладонью по остаткам чая в блюдечке, забрызгать им сестру. Шестилетняя Фимочка, хоть и на два года старше брата, была такой больной и слабенькой, что не могла встать или отодвинуться от него. Она только хныкала и испуганно вздрагивала, напрасно стараясь закрыть лицо и голову от чайных брызг. Девочка радостно встретила сестру, которой пришлось наводить порядок, рискуя при этом свежестью своего бального платья. Надя, зашедшая сюда, чтобы взглянуть на свою любимицу, знала из прежнего опыта, что застанет в детской такой хаос. Она прикрикнула на нянек и мамок, посидела с больной девочкой, когда ту уложили в постель, убаюкивая одной из ее любимых сказок, а когда Фима задремала, она вышла из детской, думая, что надо будет непременно зайти еще несколько раз в течение ночи.

В пустых, ярко освещенных гостиных она нашла только Полю и Риаду, которые вертелись перед зеркалами, любуясь своими нарядами, оправляя локоны и банты на головах и платьях. Гувернантки еще не было с ними: она занималась собственным туалетом. Пользуясь свободой, третья девочка, Клавдия, переходила в столовой, где был накрыт большой стол с угощениями, от одного его конца к другому, будто любуясь его убранством, хрустальными вазами, корзинами с фруктами, конфетами и цветами, а на самом деле не упускала случая стянуть то конфетку, то сливу или кисточку винограда. Надя не пробыла и минуты в гостиной, как услышала отчаянный крик Клавы. Перепуганная, она пробежала через ярко освещенную залу в столовую, догадываясь, что лакомка там, и опасаясь, как бы она не опрокинула что-нибудь или не ушиблась. Но оказалось другое. За Клавдией уже довольно долго исподтишка наблюдал из-за дверей залы ее брат Элладий, лет тринадцати, самый старший из детей госпожи Молоховой. Он не мог упустить случай помучить младшую сестру. Все сестры боялись брата, заранее сердились и прогоняли его, как только он приближался. С двумя старшими он все-таки был милостивее, тогда как Клавдии, менее любимой матерью, часто приходилось от него терпеть. Заметив, что девочка, спеша, чтобы ее не увидели, засунула себе в рот целую сливу, он подкрался к ней и пребольно схватил за ухо, отчего Клавдия закричала на весь дом.

Надежда Николаевна, войдя в столовую, увидела, что он немилосердно трясет сестру за ухо.

– Оставь ее! – закричала она.

Мальчик только вскинул на нее глаза и еще сильнее дернул младшую сестренку, так что она пригнулась к самому полу, вся красная, крича во все горло и заливаясь слезами.

Надя решительно подошла к брату и сказала:

– Если ты сейчас же не оставишь Клаву, я позову отца!

Эти слова подействовали. Мальчик выпустил истерзанное ухо, но, вскинув голову, нахально ответил:

– А зачем эту дрянь сюда пустили? Она все подносы объела. Если б я ее не увидел, она бы тут все съела!

– Очень жаль, что ты ее увидел, – возразила сердито старшая сестра. – Вовсе не твое дело за ней присматривать, и ты не смеешь бить сестер!

– Не смею? – дерзко рассмеялся Элладий. – Нет, я всегда буду драть ее за уши, чтоб не жадничала и не воровала!

– Я ничего не крала! – вопила сквозь слезы Клавдия. – Разве это кража, что я взяла одну сливу? Мама мне сама дала бы…

– Нечего оправдываться, Клава! – урезонивала ее Надежда, отирая глаза и приводя в порядок платьице девочки, в то время как брат выходил из комнаты, посмеиваясь и презрительно поглядывая на них обеих. – Что правда, то правда! Ты жадная и непослушная девочка. Попросила бы, тебе бы и дали, a самой здесь нечего распоряжаться.

– A ведь он и сам ел, Элька-то… Я видела, когда вошла. Он ел! Все ел!.. Ему можно, a меня, вон, чуть не до крови побил, злюка эдакий!

– Нечего браниться, сама виновата! Перестань! Вон, слышишь, кто-то приехал. Перестань же, a не то я тебя отведу в детскую и не велю пускать сюда.

– Кого это «не пускать»? – спросила, показываясь из внутренних комнат, Софья Никандровна, привлеченная криком дочери. – В чем дело? За что это ты ее так, Надя? Сколько раз я говорила, чтобы ты не командовала моими детьми!

– Вы бы это потрудились приказать Элладию, a не мне, – сухо ответила Надежда Николаевна. – Мне такие замечания не нужны – я никогда не бью детей, a если что-либо им замечу, то для их же пользы.

– Надя меня не трогала! – все еще всхлипывая, подтвердила Клавдия. – Это Элька противный! Злой дурак! Негодный мальчишка!..

– Как ты смеешь так бранить брата? – переменила вдруг тон госпожа Молохова, убедившись, что речь идет не о ее старших любимицах, a только о Клаве. – Наверное, ты заслужила! Объедалась, верно, десертом, жадная девчонка? Пошла в детскую!..

Девочка, горько заплакав, направилась к дверям.

– Она уж была наказана, – заступилась Надя. – Элладий так надрал ей ухо, что оно распухло. Как раз ему-то и не следует позволять так издеваться над детьми, тем более что он сам ничуть не благоразумнее сестер и часто их обижает.

– Пожалуйста, перестань! Я знаю, что ты ненавидишь брата и рада все на него свалить. Ах, кажется, звонок, a я еще без перчаток!..

Молохова быстро пошла в свою комнату. Падчерица следовала за ней со словами:

– Так я скажу Клаве, что вы ее простили? Пусть ее приведут в порядок и пустят сюда. Поля и Риада здесь, за что же ее так наказывать?

– Ах, пожалуйста, не учи меня! – с досадой воскликнула мачеха, натягивая перчатки. – Чем о Клавке заботиться, лучше собой займись. Я еще не осмотрела, все ли в порядке на тебе? Повернись!

– Оставьте, maman, я не ребенок! – решительно возразила Надежда Николаевна.

– Ты во многом хуже ребенка! А где же букет, что я тебе прислала?

– В столовой. Я возьму… Во всяком случае, если я и ребенок, то не в том, что касается справедливости к детям. Позвольте мне привести Клаву в гостиную.

Повторный звонок, a за ним еще два подряд прервали их разговор.

– Ах, Боже мой, гости! И дамы! – отчаянно запричитала Софья Никандровна, застегивая последнюю пуговицу на перчатках. – Ах, отстань, Бога ради! Веди кого хочешь, только меня оставь в покое. И сама выходи в приличном виде!

И она величественно направилась в приемные покои. Надя посмотрела ей вслед, насмешливо и укоризненно покачала головой и поспешила утешить и выручить изгнанную с праздника сестренку.

Между тем Аполлинария и Ариадна тоже не скучали.

Когда Надежда Николаевна оставила их вертящимися перед зеркалами в гостиной, Полина сказала сестре, которая упражнялась в грациозных реверансах:

– Ишь, как ее мама нарядила! Платье-то сто рублей стоило! Я сама видела, как мама платила.

– Да, но у нее и в нем такая же вульгарная наружность, – заявила Риада. – Elle n’a rien de distinguе![5 - В ней нет ничего элегантного! (франц.).]

– Платье бы еще ничего, – продолжала старшая, – у меня и получше будут, но мне досадно, что мама отдала ей свой жемчуг. С какой стати? Она ей не родная дочь, зачем же отнимать у своих? Это несправедливо!

– A мне все равно! Мадемуазель Наке говорит, что лесные ландыши на хорошо воспитанной особе наряднее, чем драгоценные брильянты на невоспитанной.

– Ну, да что там воспитание? Были бы деньги да красота! Дурная – что ни надень, что ни скажи – все гадко, a хорошенькая да нарядная – всегда первой будет.