Дети вечного марта

В этот раз Саня подходил к лошадям без опаски. После рассказа девушек он почувствовал себя увереннее, но все же кольнуло: вот почему арлекины его спасали. Нужда приперла, а так – сдали бы, и деньги в карман.

– По роже вижу, сомнения в тебе так и кипят, – заключил собака. Он тут прятался за пламенем костра. Саня дал себе слово, следить за физиономией. Ему надоели собачьи подковырки.

– На, – Шак протянул коту кружку.

Саня принял посудину. Вино ему приходилось пробовать редко. Такое лакомство не для бродячих котов. Но пить он не стал. Понюхал и отставил.

– Мы тут с Чалым поговорили. В общем, дела такие: тебе лучше остаться с цыганами. С ними, считай, легально дойдешь до восточной границы Венса. Там они тебя переправят в Глечики, и дуй, котяра, во все лопатки, – деловито заговорил Шак.

– А почему не в Гошенар? – Спросил Саня, первое, что пришло в голову. Он-то думал, его уговаривать начнут, да расписывать будущие награды.

– Кленяки, Гошенар и Венс недавно договорились, сообща ловить преступников. В Гошенаре тебе дороги до первого стражника. По княжеству Венс с живым котом-людоедом тоже не погуляешь. Нас начнут проверять на каждом посту, и тебя, так или иначе, поймают. Можно рвануть к восточной границе, минуя поселения. Только, какой смысл?

– Но вы же туда так и так собирались.

– Если ты с нами идешь на фест, тогда – да. Тогда смысл есть. Если нет, дадим пару представлений в Венсе и повернем на юго-запад. Там зима теплее. Мне о девочках надо заботиться.

– Не сомневайся, кот, – подал голос Чалый, – тебе у нас понравится. Покрасим тебя в черный цвет, кольцо золотое в ухо вденем, дадим гитару – такой цыган получится, пальчики оближешь. И ни один стражник не привяжется. А там, и насовсем с нами останешься. Это ты еще наших женщин не видел. Как увидишь, сам в табор запросишься.

Саня сидел к костру боком. Припекало. Он отодвинулся, вспомнил о кружке, поболтал содержимое, понюхал, хлебнул…

Чем бы еще заняться? Можно блох половить. Но, во-первых, таковые на нем не водились; во-вторых, не вежливо – лошади ждут. Девчонки притихли. Тоже ждут. У Чалого улыбка от уха до уха – зубы наголо. Красивый цыган, значительный. Такому не захочешь, да поверишь. Шак, наоборот, уставился в землю. На роже ни одна морщинка не дрогнет. Что же делать?

Саня закрыл глаза. Под веками мерцали всполохи.

Горел костер. За костром стояли кибитки. Много кибиток. Чалый соберет большой табор. И пойдут они по долам и весям. Красивые, вольные, черные. Кто натуральный, кто – крашеный. Какая людям разница – цыгане. С одной стороны любопытно, с другой – боязно.

Прикочевали на край деревни, сразу женщины по дворам идут. Хозяйка, куртку купи. Твоему мужу понравится. Нет мужа? Давай наворожу. Завтра сваты придут. Денег нет? Отдай курицу. У тебя в сарайке квохчут. Не бойся, мы такие же люди как ты. Давай, давай курицу. Ай, молодец. Жди завтра сватов…

У кибитки стоит старый одноглазый цыган. К нему ребятишки подбегают. В доме с соломенной крышей одинокая тетка живет. Мужа нет. Хозяйство справное. Старый цыган кличет молодого: Сашко, пойдешь в тот дом. Сашко, – невысокий, коренастый с пышной кудрявой шевелюрой, с ясными светлыми глазами красавец, – идет к тетке, заговаривает, смеется, показывает ровные белые зубы, подмигивает, улещает. Можно не сомневаться, оставит тетка парня ночевать. И на завтра оставит и на послезавтра. А на четвертое утро, проснувшись, да потянувшись от стонотного ночного счастья, не найдет ни парня, ни кошеля, что в сундуке лежал, да и самого сундука не найдет. Выбежит на подворье: стайка распахнута, сарайка – тож. Тихо пусто, а за плетнем соседка, которая вчера от зависти чуть не удавилась, на всю деревню хохочет: лови свое счастье.

Всполохи… Шак по пояс в воде толкает осевшую телегу. До судорог замерзший, Саня тащит на тот берег Цыпу. Несет на плече, как волки барашков. Обрывая кожу на руках, цепляется за ветки и камни. Собака рычит от натуги, тянет завязшую лошадь. Сечет холодный дождь. Фасолька плачет на берегу.

Если он уйдет с Чалым, – и не продадут, разумеется, – будет жить в свое удовольствие. Много ли надо, чтобы людей обманывать? Он, считай, всю жизнь их обманывал, человеком прикидывался, как мамка научила. Закружится кот. Серьгу в ухо… гитару дадут. Будет петь, бабам в глаза заглядывать. Главное – не забывать, что за тобой смотрят. Шаг в сторону – тебя за шиворот хвать: куда, котяра, наладился?

Хлеб, сало, луковица, немного вина… суровый Шак, ехидный собака… девочки. Некому будет нести Цыпу на берег, сама пойдет по пояс в ледяной воде, цепляясь за телегу.

Саня передернул плечами. В теплый летний вечер по коже продрало морозом. Полоса шерсти на спине встала дыбом.

– Шак, я пойду с тобой.

– До конца? – поднял голову Апостол.

На Саню глянули темные усталые глаза. Ни радости, ни одобрения, ни тем паче торжества. Разве, отблеск понимания. Да какое понимание! Просто тени играют, сбивают глупого кота с толку. Ведь завтра же будет локти кусать, клясть себя за дурость.

– До конца пойду, – твердо сказал Саня.

И чуть не завалился на спину. Фасолька, обхватив сзади руками, зацеловала в затылок, в шею, затормошила.

– Ах, ты мой котенька! Ах, ты мой ласковый.

Чалый сидел, дергал верхней губой – точь-в-точь лошадь – сейчас укусит. Шак Апостол наконец улыбнулся. Собака нехотя поднялся с нагретого места:

– Пошли, Санька, цыган из лесу принесем. Пусть их баро забирает.

* * *

Телега, подскакивая на мелких ухабах, переваливалась боками. Трясло, так что клацали зубы. Правила Солька. Цыпа сидела, вцепившись в бортик. Лежа на соломе, Саня пытался читать.

Зряшное дело. Не то, что буквы, вся книжка прыгала перед глазами, бешеным зайцем. Упустив в который раз строчку, кот захлопнул книгу, поискал, куда спрятать и, наконец, засунул себе в мешок. На привале, случится минутка, он ее опять откроет.

Второй день задворками княжества Венс они пробирались к восточной границе. Чалый указал дорогу верно. Может, и пожалел потом, только слово не таракан, влезло в чужое ухо, не выковырнешь. Шак с Собакой то и дело сверялись с нарисованной на старой клеенке картой. По ней, до границы оставался дневной переход с небольшим гаком. Гак они решили не считать. Вряд ли Чалый сильно ошибся. Так что к вечеру арлекины рассчитывали добраться до лесного урочища, по которому в этом княжестве было принято гонять контрабанду.

Саня поежился. Не думал, не гадал, жил в согласии с законами, – старался, во всяком случае, – а тут попал, так попал. И обратной дороги уже нет. Он себе ту дорогу отрезал собственным поганым языком. Сто раз была права мамка: гордость еще ни одного кота до добра не доводила. Ехал бы сейчас у Чалого в кибитке, халву кушал, вином запивал. Сам весь черный, в ухе серьга, на ногах шикарные сапоги лучшей цыганской работы. А еще бы ему Чалый дал рубаху красного атласа. О! Гитару забыл. Гитара бз-з-зым-м-м. Вай, вай, вай, загубила-а-а ты мою головушку…

– Цыпа, а вы давно вместе?

– Давно, наверное.

– Что значит: наверное? Ты разве точно не помнишь?

– Помню. Только я не всегда была с ними. Уходила.

– Надоело скитаться?

– Меня замуж взяли.

– И что?

– И ничего! – обернулась Фасолька. – Отстань от нее.

Саня, оторвался от созерцания облаков. У Сольки даже спина выражала возмущение. Он глянул на Цыпу. Та продолжала цепляться за бортик. Пальцы побелели, глаза закрыты, сморщилась. И так не красавица, а стала уж и вовсе страшна. Вот-вот расплачется, сообразил кот.

– Цыпочка, прости, если обидел. Я ж не хотел.

Вроде и не виноват, а кажется, что виноват. Ну, бабы! Никогда не знаешь, от чего они крик поднимут. Что он такого сказал-то?

– А хочешь, я тебя на коленях подержу? Брось ты этот бортик. Иди ко мне.

Цыпа будто не слышала. Саня переполз к ней и мягко боднул головой в живот.

– Цы-ы-па? Ну, погладь меня. Сразу с души камень свалится, – подсунулся под руку, которая не сразу, но таки провела по лохматому затылку. – Еще, еще гладь, а я мурлыкать стану.

– Над головой заквохтало. Саня посмотрел. Цыпа уже точно не собиралась реветь. Сморщенное личико разгладилось. Она опять хихикнула. За ней следом звонко залилась Солька:

– Ну, Санька, ну, хитрец. Давай я тоже заплачу, а ты меня пожалеешь.

– Чтобы Апостол мне потом шею свернул?