Куда приводят сундуки

– Лев, наши лыжи были сразу после Нового года около Лисьей горы, но я Вас там не видела. Мне кажется, Вы вообще как-то нами пренебрегаете. Обидно! Вы же потомственный участник Общества. Обидно! Но я могу дать Вам шанс исправиться: в мае мы организовываем выставку-продажу старой и старинной мебели. Мероприятие серьёзное, масштабное, мы даём объявление в местную прессу, рассчитываем на визит журналистов из Москвы. Проблема в том, что не определено место проведения выставки. Понимаете, помещение библиотеки может всех участников не вместить. И кроме того, есть один деликатный момент: если кто-то будет подвозить шкафы и буфеты, то в библиотечную калитку они могут не пройти, понимаете? Лев Георгиевич, у Вас ведь ни цветника, ни огорода нет на территории…

«И калитки у меня теперь тоже, видимо, не будет», – подумал про себя Ирин отец.

– Может быть, – продолжала вкрадчивым тоном Надежда Платоновна, – Вы согласитесь разместить у себя перед домом владельцев мебели и гостей на Вашей удобной лужайке?

– Я понял, понял… Я подумаю на досуге… Только, подождите, почему Вы сказали про выставку-продажу? Последнее слово меня смущает. Мы же продавать не имеем право, согласно Уставу.

– Совершенно верно! Это такой рекламный трюк – для привлечения публики, не более того! В наш век всё покупается, к сожалению, и всё продаётся… Значит, помните, Вы должны выбрать по Вашей личной описи два-три предмета мебели, которые хотите демонстрировать и придайте им товарный вид: чтобы никаких паутин и прилипших свечных огарков я не наблюдала. Ну и бирки должны быть обязательно, образец я Вам оставляю.

Каренина порылась в ридикюле и вытащила оттуда несколько маленьких серых картонок: «Самовар тульский, медь, мастерские Ивана Михайлова 1839 год», «Чашка фарфоровая с надглазурной росписью, фабрика Попова, город Дмитров, конец 19 века», «Сервиз трактирный, фабрика Вавилы Сабанина, сельцо Власово Покровского уезда, первая четверть 19 века».

Лев Георгиевич не стал спрашивать у гостьи о судьбе этих бирок: он боялся затянуть незапланированный визит уважаемой Надежды Платоновны.

Каренина положила на стол и копию описи всей старинной мебели в доме Льва Георгиевича. Общество раз в пять лет обходило все дачи и с разрешения хозяев делало фотографии, замеры и зарисовки всех довоенных и дореволюционных комодов, буфетов, этажерок. Потом эти фоторепортажи вывешивали на стендах местной библиотеки.

Среди заядлых дачников, большая часть из которых жила в Салтыковке уже постоянно (собственно, и Лев Георгиевич был в их дружном числе), не было ни одного человека, кто пытался избавиться от бабушкиных деревяшек – все поголовно были фанатами старинных интерьеров. Никто никогда ничего не продавал. В крайних случаях предпочитали обмен друг с другом. И, конечно, все радовались, если по счастливой случайности удавалось пополнить эту общую гигантскую коллекцию (из московских квартир иногда приез-жали «лишние» венские стулья, из Владимира – патефоны, из Орехова-Зуева – большие мутные зеркала в резных деревенских рамах местных кустарей).

Надежда Платоновна ушла за полночь. Просила не провожать. С порога напомнила, когда готовить телегу, а когда – сани. «И чтобы никаких свечных огарков!».

Ирина долго не могла успокоиться после ухода гостьи, настаивая на теории всеобщего весеннего обострения.

– Пап, но она же с тобой как с мальчишкой! А ты сидишь и не сопротивляешься! Неужели нельзя отказаться от участия в этом Обществе? Ты же теряешь своё время. Это же посягательство на твою частную жизнь со стороны этой вонючей старухи. Я не понимаю, почему она распоряжается твоей собственностью?

– Дочь, успокойся, во-первых, она не вонючая и ничего плохого лично мне не сделала, а во-вторых, к сожалению, меня обязывает мой дом. Ты же знаешь, что у нас дореволюционная конструкция в ропетовском стиле…

– …на которую раньше имелась охранная грамота от государства, которую ты куда-то засунул.

– Совершенно верно! Так что, я обязан участвовать во всяких местных развлекательных мероприятиях для пенсионеров, коим и сам вскоре стану.

– А почему ты от приза в велосипедной гонке отказался?

– Так ведь это было полное собрание сочинений Ленина! Мне было лет семнадцать. Я заявил Карениной, что мне одному всё это не утащить, что я устал, и смылся. Она потом отца моего распинала вот на этой кухне. Спасибо отцу, он довольно скоро её выпроводил, но я тогда поклялся больше никогда никаких соревнований не выигрывать.

– Слушай, а если нам из маминой квартиры кое-что из старой мебели взять для этой выставки?

– Категорически против: у нас на чердаке своей мебели хватает, и я готов маме пару лишних шкафов отправить. Завтра полезем и посмотрим. И велосипед, кстати, достанем. Так, что у нас там с мурманским поездом?

– Отошёл два часа назад.

– Отлично! Пусть пока колёса стучат. Успеваем. А относительно «посягательства на мою частную жизнь» я тебе вот ещё что добавлю: был договор шестьдесят лет назад, при отце, что все старинные дома в Салтыковке и мебель в них – неприкосновенны. Они должны были служить как бы маленькими музеями со свободным для всех желающих входом. Но при этом ты имел право построить рядом новый дом по своему усмотрению и продавать из него всё, что тебе вздумается. По-моему, отличная была идея, а?

– Пап, но это игра.

– Ну и пусть! Благодаря этой игре у нас на некоторых улицах ещё можно ухватить за самый кончик настоящий девятнадцатый век… И никаких «посягательств» я в этом не вижу. А в велосипедной гонке я действительно могу не участвовать. Видишь, лыжную я благополучно проспал.

Утро в Салтыковке было позднее и промозглое. Прохожих практически не было.

Сырой ветер моментально забирался под одежду. От такой погоды единственным спасением – для редких отважившихся пройтись – был станционный кафетерий на первом этаже большой кондитерской фабрики.

Из-за разноцветной горы тортов и пирожных под покатым стеклом длинной витрины сиротливо выглядывали две маленькие головы продавщиц в синих веерообразных наколках.

– Лёва, здрасьте! Лёва, Вы с невестой? Эклерчики возьмёте? Ночные. А дама? Лёва, а сырные шарики го-ря-чие, – смешно тараторила продавщица постарше.

– Лев Георгиевич, сахару я по два кусочка положила. Салфеточки не забудьте, – устало сказала молодая продавщица, выставляя на верх витрины пару картонных стаканчиков чёрного кофе.

Взгляд Ирины теннисным мячиком перескакивал с одной стороны витрины на другую: от отца к этим двум женщинам и обратно. Отец же, с довольной ухмылкой, обхватил озябшими пальцами горячие стаканы и направился к столикам. Ирина попросила положить в одну коробочку десяток разносортных пирожных, завязать «с собой» маленький тортик и присоединилась к отцу.

Пять высоких столиков были выставлены в один ряд у огромного окна, напротив которого, через дорогу, красовался на заборе плакат «Культурно торговать – почётный труд».

– Пап, признавайся, ты здесь постоянный клиент?

– Можно и так сказать. Вообще я здесь подрабатываю грузчиком время от времени.

– Ты?! Сколько всего я о тебе не знаю! Подожди, ты бросил свою редакцию, потом сидел неотлучно за своим письменным столом, кода же ты успел на работу сюда устроиться?

– Понимаешь, мне по сюжету моей книги это нужно было года три назад… Проработал два месяца в ночную смену, понравилось: одну ночь несколько машин загружаешь-разгружаешь, под утро – горячий хлеб за пазуху и на три дня голова свободна. Потом надоело, ушёл, вернулся через год, на месяц, приняли как родного. С тех пор иногда подрабатываю.

– Ты популярен!

– И полезен, заметь! Мне, кстати, сегодня вечером заступать на смену. Как тебе местный кофе?

– Вполне. Главное, дешёвый.

Я сошла в Салтыковке. Приятная тишина. Синички крутились на ветках. Снег – белый. Старушки торговали вязаными носками. Не хотелось никуда отсюда уезжать. Хотелось вечно стоять здесь, прямо на платформе, смотреть поверх заснеженных крыш дачных домиков, слушать перекличку галок. Сырой ветер немного портил всю картину, но он был какой-то другой – не московский, не противный… Я замотала голову и шею длиннющим коричневым шарфом и пошла вдоль Разинского шоссе искать «Медицинский» поворот.

Увидев снегиря на заборе, я чуть не села в снег от удивления.

– Смотрите! Живой снегирь! Вот, совсем рядом! – крикнула я в панике прохожему старичку в синем ватнике.

– Больная, что ли? – нехотя ответил старик на ходу и сплюнул в снег.

Всё-таки большой город вышибает из нас самые простые вещи; я, кажется, готова была удивляться даже чистому белому снегу за деревянными заборами… А замёрзшее яблоко на ветке в чьём-то саду, совершенно скомканное и побуревшее за зиму, буквально приковало мой взор. Я чувствовала себя гостьей в волшебной стране Салтыковке.

С нужным мне поворотом я определилась довольно быстро: имя ему было – Аптекарский переулок. И теремок на нём действительно был один единственный, как и обещала Ирина мама.

Я вошла в калитку. Всё правильно: табличка на стене рядом с резным крыльцом «Дача 10». Значит, я там, где надо. С крыльца кубарем скатилась чёрная дворняжка на высоких лапах и кинулась мне навстречу, яростно виляя хвостом. Поравнявшись с моими сапогами, она рухнула на спину и не прекращая хвостовые вращения предложила мне почесать ей брюшко… Не знаю, кому из нас двоих было приятней… Ух, вонючая Москва! Надо срочно переезжать в деревню! Заведу себе пёсика лохматенького, чтобы жил на крылечке. Гулять ходить с ним не надо три раза в день: собака и так круглосуточно на воздухе здоровье поправляет. И не приходится ей чихать от выхлопных газов, переходя городские проспекты.

– Вы меня определённо преследуете! – прогремело за моей спиной.

Я обернулась: по тропинке от калитки к дому шли Ирина и мужчина лет пятидесяти. Я прекратила массажировать пёсье брюхо и выпрямилась.

– Меня сюда прислала Ваша мама, с которой мы абсолютно случайно столкнулись на Селезнёвской улице в начале этой недели, – сказала я.

– Мама не выходит из дома, она не выносит толпу – придумайте что-нибудь другое, – грубо отреагировала Ирина.

– Значит так, – я приняла её тон, – во-первых, я не девочка, во-вторых, ваша мама ела мороженое, и в-третьих, если Вы будете продолжать разговаривать со мной в такой же манере…

Что сказать дальше – я совершенно не знала. Мною руководил гнев. На помощь пришёл Ирин отец: