Однажды в Пушкарёвом

Нянька накрыла чай в просторной столовой. Красивый абажур из оранжевой ткани, украшенный нитями цветного бисера, спускался до самых голов сидящих за столом.

Ребята успокоились, но, казалось, ни у кого не было желания обсуждать случившееся. Няня подала высокую хрустальную вазочку на ножке с земляничным варением, пирожки с капустой, пиленые кусочки сахара и большую коробку шоколадных конфет:

– Это Вам, Катюша, маменька по случаю каникул у Сиу вчера заказала и просила, чтобы всем гостям досталось, – улыбнулась няня и с поклоном удалилась на кухню.

– Ух ты, «Сиу» – это я люблю! У них ещё печенье такое есть – прямо хрусти, как кролик морковкой. Помнишь, Лёша, нас Петька в гимназии угощал? Ему тётка большую такую жестяную банку присылала? – обратился Сергей к брату.

Компания какое-то время тихонько чавкала и хлюпала. Каждый смотрел только к себе в блюдце. Катя на правах хозяйки занимала место у самовара. Вдруг её рука застыла на крантике, кипяток полился из чашки на блюдце, из переполненного блюдца хлынул на ажурную скатерть.

– Ребята, мы забыли про блюдце! Надо было постучать три раза, а мы забыли, – с ужасом прошептала она.

У Мани и Шуры пробежали по спине мурашки: они же обе знали! Они должны были!…

– Катя, мы все виноваты… Меня же Сонька предупреждала вот только сегодня!.. И ты знала, что постучать надо? – спросила Маня.

– Конечно! Это все знают. У нас в гимназии всегда стучат. Ах, какая же я растяпа!..

– Погоди, может, и так обойдётся, – попыталась Шура её успокоить, – Мы вот когда поэта одного древнегреческого вызывали – не прощались. И ничего! Кать, ну это же всё равно игра. Правда, успокойся. Можно и так.

– Нет, девочки. Так – нельзя. Я поднимусь одна поздно вечером на чердак и закончу. Я должна.

– Ну, как знаешь, Кать. Я бы пошла с тобой, но боязно как-то, – призналась Маня. – Слушай, а туфли-то новые покажешь?.. Про туфли же ты не сочинила?..

В полночь Катя с керосиновой лампой в руке, закутавшись в мамину шаль, стала аккуратно подниматься на чердак. Проснувшейся няне она соврала, что оборонила там брошку, папин подарок, а без неё никак она папе показаться не сможет, а ехать к папе уже завтра.

Поднявшись на последний этаж, Катя вскрикнула: на чердачной двери висел совершенно новый огромный амбарный замок, ключа от которого в её кулачке не было.

Это дворник, из соображений пожарной безопасности, решил прекратить походы на чердак нежелательных лиц нежного возраста. Катя тихонько заплакала, прислонившись лбом к дверному косяку: что же она натворила! Ведь знала же все правила…

Катя повернулась корпусом к соседней двери, той самой, за которой была таинственная зала с шестью колоннами. Погладила её рукой. Потрясла её тихонько. Ни-че-го. Дверная ручка была давно свинчена, и даже замочная скважина была наглухо заделана какой-то вонючей пастой. Катя приложила ухо к двери. Там было абсолютно тихо. Девочка прошептала: «Простите меня, пожалуйста…». И побежала вниз по каменным ступенькам на свой этаж.

Катя уже не услышала, как в дверь залы с другой стороны кто-то тихонько постучал в ответ несколько раз.

Глава 4. Маленькое блюдечко из сервиза

Рано утром её разбудила очень нарядная мама. Она держала на вытянутых руках новое фисташкового цвета платье с изящными широкими кружевами и рюшами на груди и вокруг ворота.

– Кати, смотри, какую тебе папа роскошь прислал! Ну-ка, быстро одевайся, а то на поезд опоздаем. Брошку не забудь к новому платью приколоть: она ведь тоже у тебя с зелёными камешками. Ух, балует тебя папа!

– Мама, а когда мы вернёмся домой?

– Вот так вопрос! Мы ведь ещё и не уехали. Да что с тобой? Ты плачешь? С подружками своими не попрощалась?

– Я ведь даже и не сказала, что уезжаю, – всхлипывала Катя.

– Да как же ты так? Весь вечер вчера с ними провела и забылась?

– О другом думала. Мама, может быть, можно отсрочить наш отъезд, а?

– Катюша, никак нельзя. Папа очень скучает. А девочкам твоим напишем вместе прямо из поезда и на первой же станции отправим, хочешь? Давай, поднимайся. Шляпку свою не ищи – я все три уже упаковала. Катенька, ты увидишь это волшебное море и обо всём забудешь, поверь мне! И твоя моська скоро будет счастливая и загоревшая.

– Мамочка, просто дело в том, что у меня здесь остались кое-какие дела, – робко пояснила Катя.

– Вот и прекрасно, что у тебя уже есть дела! Но нет таких дел, которыми нельзя было бы управлять на расстоянии. И потом, Ницца – это не Америка, ведь так? Собирайся, родная, собирайся! Там тоже есть хорошие русские пансионы для девочек. Так писал папа. И он даже присмотрел для тебя один… Господи, может ты плачешь потому, что не хочешь в пансион? Дурочка, но ведь это не монастырь, там же можно жить со своей няней, а порядки, я думаю, даже менее строгие, чем в вашей гимназии. Ну, Катенька, в конце концов, папа не будет против, чтобы учителя приходили к тебе на дом. Только успокойся, прошу, вытри слёзки и давай уже одеваться! Кстати, ты не знаешь, где блюдечко из нашего сервиза? Няня стала рано утром сервиз упаковывать, а блюдечка одного не досчиталась. Придётся теперь весь сервиз оставлять.

– Мама, а оно тебе очень дорого, да?

– Да, мне очень нравился этот сервиз. Ты разбила? Признайся, Катя.

– Нет, честное слово, клянусь, что не разбивала… Я кошку ходила вчера на чердак кормить, блюдечко взяла, ну, и забыла его там. Мне тоже очень жаль, мама. Но на чердаке дворник замок поздно вечером сменил. Я сама проверяла.

– Дворник? Где же мы его теперь сыщем?.. Поезд нас ждать не будет… В конце концов я оставлю ему записку: может ему удастся блюдце наше найти и занести к нам в квартиру. А кто-нибудь нам его с оказией позже переправит.

– Мама, но мы ведь вернёмся?

– Ну, конечно, летом или осенью с подружками свидишься. Одевайся, милая! Я тебя очень люблю.

Извозчики уже ждали их у подъезда: один экипаж для мамы, няни и Кати, другой для чемоданов и корзин с провизией.

Катя оглядывалась на свой дом в Пушкарёвом до тех пор, пока их извозчик не спустился окончательно на Трубную. Она не могла оторвать глаз от тех трёх окон на последнем этаже, которые приходились на тайную залу с розовыми колоннами. Среднее окно-дверь служило выходом на небольшой балкон с балюстрадой. На балконе стояли две девушки в длинных белых платьях, без верхней одежды, несмотря на мороз, с явным наслаждением подставив лица скупому зимнему солнцу.

Кто были эти барышни – знала наверняка только одна четырнадцатилетняя гимназистка Катя, которая так и осталась с родителями на Лазурном берегу в ставшей со временем родной Ницце.

Маня и Шура целый год добросовестно общались со старшей подругой в письмах, но взрослеющих девушек больше стали интересовать начищенные эмблемы на ремнях юнкеров, чем то событие на чердаке.

С годами в памяти Кати видение на балконе превратилось в какую-то небылицу, в плод фантазии… И будучи уже совсем взрослой, она однажды подвергла сомнению всё случившееся. «Ах, не сон ли это был? Мне кажется, сон…» – говорила она своему французскому мужу с милой улыбкой, повествуя о своём далёком московском детстве.

Глава 5. Прошло почти сто лет

Иван стоял в антикварном магазине на Сретенке 9, рассматривая своё отражение в потускневшем исцарапанном зеркале. Зеркало не имело рамы; это делало его брошенным и несчастным. Конечно, оно было старинным, и кто знает, сколько сотен людей, вот так же, как Иван, разглядывали себя в нём. Зеркало устало от времени и помутнело от этой усталости.

Рама – она несомненно была. Скорее всего, резная и золочённая, с обязательными амурами и виноградной лозой. А может быть, она была из некрашеного морёного дуба: строгая, тяжёлая и тёмная…

Ивану почему-то захотелось потрогать пальцами хоть один завиток этой рамы. Он вообще любил знакомиться с окружающим миром прежде всего пальцами: Иван был архитектором. Но белый лист ватмана был для него скучен… Иногда он даже боялся этого чистого белого листа, сомневаясь в верности первого штриха. Молодой человек давно променял ватман на клей, картон и фанеру: он делал макеты тех зданий, которые его коллеги по архитектурному бюро на Трубной создавали на больших белых листах.

Правда, и ватман уходил в прошлое: компьютерные программы моментально справлялись со всеми техническими головоломками, соблюдая при этом все государственные стандарты в строительстве. А уж ювелирные макеты Ивана и подавно стали экзотикой, музейными экспонатами, требующими особых условий демонстрации – исключительно под стеклом.

Начальство обожало Ивана за его талантливые пальцы и радовалось, что в витринах именно их бюро живёт такая редкость: макеты зданий с балкончиками, садиками вокруг, скамейками и даже бездомными кошками…

Кто-то из ближайших Ваниных коллег предложил ему создать макет квартала между Цветным бульваром и Сретенкой.

Это было не так сложно: несколько параллельных переулков, тесно застроенных старенькими трёхэтажными особнячками или доходными домами начала века. Старая Москва – не так уж она была щедра на фасады в этой части города. А если что и было совсем необычного – снесли или само развалилось от старости.

Иван согласился.

И теперь каждый день после работы он отправлялся фотографировать старые подъезды, замысловатые чердачные окошки, балясины балконов, прогнившие лестницы, замшелые мокрые стены, тощие берёзки, проросшие в трещинах эркеров, запылённые гипсовые розетки над окнами и прочие архитектурные излишества. Иван торопился: практически все жилые дома в этом квартале должны были быть выселены и капитально отреставрированы, после чего превращены, скорее всего, в частные и государственные конторы.

В июне 1997 года треть домов уже стояла в строительных лесах; оконные проёмы чернели в отсутствии стёкол, а из открытых настежь подъездов пахло склепом. Раз в сутки с какой-нибудь из стен обязательно отламывался кусок старой штукатурки и глухо брякался об асфальт. Цоколь же как будто сам выплёвывал из-под своей замшелой шкуры по несколько надоевших кирпичей в день.