Другая семья

– Ну что ж ты – в дороге… Какой ужин в дороге? Нехорошо… Хоть чаю попей тогда. Алису не жди, я думаю, она поздно придет. Хорошо, если не под утро… Не жди ее, ложись, отдыхай. Юлечка всегда свой день рождения бурно празднует, ты же знаешь… Она женщина свободная, давно с мужем развелась. Отчего бы ей не похулиганить и бурно не отпраздновать? Она так считает, по крайней мере!

Он кивнул, улыбнулся понимающе. Да уж, мол… Бурно – это еще мягко сказано. Юлечка – та еще тусовщица неутомимая. Его всегда удивляло, на чем держится ее дружба с флегматичной Алисой. На том, наверное, принципе, что минус всегда притягивает к себе плюс? Или на чем другом?

Вообще, они дружили втроем. С детства. Третьей подругой была Ася, умненькая и скромная. И он так и не определил, кто из них Алисе был ближе – Юля или Ася. А может, каждая из них выполняла свою функцию… Юля была красивой и смелой подружкой, Ася – некрасивой и скромной. Красивую Юлю Алиса недолюбливала, а некрасивую Асю боготворила. Классика женской дружбы, что тут еще скажешь… Как Алисе удобно, так и дружит.

Вообще, если вдуматься, Алису очень легко по полочкам разложить. Беда в том, что он эти «полочки» не видит. Или обожествляет их так, что не видит. Или не хочет видеть… А что делать? Наверное, любовь из каждого мужика делает незрячего идиота. Мелкое-обыденное видится большим, наполненным каким-то чудесным особенным смыслом, где любое произнесенное слово кажется значительным, а каждый жест – королевским. Обман сплошной, горько-сладкий. И поддаешься ему, как у Пушкина – «…Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад»… Рад, рад и счастлив! А если глянуть на все трезвыми глазами – удивишься сильно и спросишь самого себя тихо – мол, что это такое со мной было…

Но где взять эти трезвые глаза, где? Как стряхнуть с себя это колдовство невыносимое? Не отпускает оно. Не отпускает, черт бы его побрал…

Алиса пришла под утро. Веселая, пьяная. Было слышно, как Клара Георгиевна выговаривает ей тихо, а Алиса отвечает громко и весело. Мол, отстань, мама, я знаю, что делаю. Иди спать, мама…

– Ты спишь? Фил? – так же громко спросила, зайдя в спальню. – Зря не пошел со мной к Юльке, так весело было… Мы из ресторана потом в клуб уехали, там еще оторвались… Ну, помоги мне раздеться, Фил, я не могу сама! Ну почему у тебя такое вечно лицо недовольное?

– Ложись спать, Алиса. Между прочим, тебе рано вставать. Как пойдешь на работу в таком виде?

– Ой, да ну ее, эту работу… Там такая тоска… Бумаги, бумаги… Лица у всех недовольные…

– Что, уже наработалась, да?

– А не дождешься… Я же сказала, что буду работать, значит, буду! Понял?

– Да ради бога, что ты… Спи давай…

– А не хочу я спать! Не хочу… И вообще… Я женщина или кто? У меня, между прочим, потребности есть… Ну что ты ко мне спиной повернулся? Обидно даже, честное слово… Не нравится ему, что жена повеселилась немного… Сейчас я тебе покажу, как спиной к жене поворачиваться, бессовестный муж…

Она сама подлезла к нему, растормошила, завела. И отдавалась со страстью. Понятно, что ж… Организм – он не Тимошка, он своего требует. Ему плотская разрядка нужна. И все тут было, и пело свою песню – и обманная ее нежность, и раскрепощенность, и страсть, и полет, и падение в пропасть… Все то, что мог подарить хмель. Мол, будь и этому рад, бедолага…

Потом она уснула крепко. А за окном светало… Птицы радостно приветствовали новое утро. И сна не было. Смотрел на спящую Алису и думал – за что, за что ему все это, за что? Вот она, его любовь окаянная, спит с улыбкой на губах, разметав густые волосы по подушке. А проснется уже прежней Алисой… С прежней холодной к нему снисходительностью. И все будет, как всегда…

За что ему все это, за что?

* * *

Через месяц Алиса с работы уволилась. И объяснять ничего не стала, поставила перед фактом. Он и не ждал от нее никаких объяснений – зачем? Захотела бы – сама рассказала, что случилось. А может, и ничего не случилось, просто ей надело по утрам рано вставать.

Но тем не менее была своим увольнением недовольна. Злая ходила, раздражалась по каждому пустяку. Или сидела подолгу в кресле, смотрела в одну точку, напряженно сдвинув брови.

Однажды он не выдержал, спросил прямо:

– Что с тобой, Алис? Если так плохо дома, так не увольнялась бы…

Она глянула сердито, пробурчала сквозь зубы:

– Да я бы не уволилась, если бы… Да ну их… Я что, виновата, что они там все придурки убогие? Чуть что – сразу выговор… Можно подумать, что-то страшное из-за одной ошибки случится!

– Так что все-таки случилось, Алис?

– Да ну… Не хочу рассказывать. Терпеть не могу, когда мне замечания делают. И вообще, Фил, не лезь ко мне лучше! И без того плохо, еще и ты тут…

– А я и не лезу. Я просто спросил.

– Вот и не лезь! Ты, кажется, в спальню шел? Иди спи! Это ведь тебе надо утром вставать, а мне не надо! Мне торопиться некуда… Я могу хоть всю ночь тут сидеть…

Ну вот как, как с ней еще разговаривать? Если она любое слово в штыки принимает? Жалости ей не надо, участия тоже. Ей ничего не надо. И любви его не надо. Остается одно – и впрямь идти спать…

Он еще не успел провалиться в сон, когда услышал, как она тихо вошла, как тихо скользнула под одеяло. Попытался было протянуть руки, чтобы обнять, но она проговорила сухо:

– Не надо, Фил… Спи… Тебе вставать рано… Отстань…

Голос злой, раздраженный. Будто он виноват в том, что на работе какая-то неприятность случилась. Да он и не претендовал ни на что, просто обнять хотел… Поддержать как-то…

И утро началось с проблемы – заболела Клара Георгиевна. Ее присутствие по утрам на кухне, запах кофе и полезного завтрака так вплелись в его сознание, что казались незыблемыми. Нет, он вполне обошелся бы бутербродом, и кофе бы себе сам сварил, не в этом дело. Просто было это все как-то… Непривычно и неуютно. Сбивало с толку. Стоял перед кроватью Клары Георгиевны, не знал, что сказать. И она смотрела виновато, положив дрожащую ладонь на лоб, и пыталась что-то объяснить торопливо:

– Это ничего, Филипп, это пройдет… Со мной иногда такое бывает… Просто сил нет встать… Давление вдруг взяло и подскочило! Это ничего, это пройдет…

– Может, «Скорую» вызвать, Клара Георгиевна? Я сейчас Алису разбужу…

– Нет, не надо ее будить, Филипп. И «Скорую» тоже не надо. Я отлежусь. Ты иди, тебя ведь люди ждут, наверное… Кофе сам себе сваришь, да? Иди, я усну еще, может…

Он быстро прошел в спальню, тряхнул спящую Алису за плечо. Она недовольно приподняла голову с подушки, глянула сонно-сердито:

– Что случилось? Чего ты?

– Проснись, Алиса. Вставай. Кларе Георгиевне плохо.

– А что с ней?

– Так сходи и узнай! Что ты у меня спрашиваешь?

Алиса накинула пеньюар, пошла к двери, пошатываясь. И вскоре вернулась, снова плюхнулась в постель:

– Мама говорит, ничего страшного… Чего ты панику поднимаешь? Просто у нее голова болит… У меня тоже голова болит, между прочим, но я же молчу! Иди уже, я спать хочу…

А вечером, придя домой, он Алису вообще не застал. Клара Георгиевна по-прежнему лежала в постели, увидела его, улыбнулась виновато:

– Ты голодный, Филипп? А я, вот видишь, весь день провалялась… Встаю и обратно валюсь, голова кружится. Что со мной такое, не пойму… Наверное, и впрямь надо было врача вызвать.

– А где Алиса?

– Ей надо было к Юле ухать, что-то там у нее случилось. Я ее отпустила. Подруга все-таки…

Он чертыхнулся про себя – вот же всепоглощающая материнская любовь! И Алиса тоже хороша – пользуется ею напропалую. Да разве подруга может быть дороже матери?

Услышав, как хлопнула входная дверь, вышел в прихожую, неся в себе свое возмущение. Спросил сердито:

– Как ты так можешь, Алис, не понимаю?

– А что я могу? Ты о чем, Фил? – Алиса подняла красивые брови, стаскивая с ног туфли.