Короткая память

Нинель распрямилась пружиной, села на кровати, глянула на мать. Глаза были сухими, злыми, и Елене Михайловне даже показалось – ненависть в них плещется. Отчаянная, жесткая, неожиданная:

– Зачем, ну зачем ты врешь, мам? С какой целью? Отца какого-то придумала, надо же! Не было у меня никакого отца, никогда не было! Да ты и сама не знаешь наверняка, от кого меня родила, ведь так?

Ох, как больно… Как больно бьют по сердцу слова дочери… Но надо терпеть. Ничего не сделаешь, надо терпеть. Помоги мне, господи, дай сил…

– Да, доченька, правду ты говоришь, да. Не было у тебя отца, правда. Я тебя для себя родила, признаюсь. То есть был отец, конечно… От святого духа ведь дети не рождаются, это понятно. Да только он и не знает про тебя, я ведь ничего ему не сказала. В командировке была, когда мы с ним… А потом уехала, и все. И тебя родила. А он так и не узнал…

Говорила и сама не узнавала своего голоса – льется елеем, спокойненько так, словно водичка бежит по камушкам. Видать, господь услышал, дал сил да терпения. И дальше льется голос, не умолкает:

– Но я ведь старалась, доченька! Я так старалась, чтобы ты в любви росла, в нежности… Все только для тебя, моя доченька… Вся моя жизнь для тебя…

– И что? Я теперь в ноги тебе упасть должна, так, что ли?

– Нет… Зачем ты так… В чем я перед тобой виновата… Я люблю тебя, как умею, я жизнь могу для тебя отдать…

Лицо Нинель снова исказилось судорогой, и словно перевернуло его в обратную сторону – вместо злобы и ненависти появилось на нем выражение прежнего тоскливого отчаяния. Снова глаза стали пустыми, безжизненно повисли плечи, и снова она улеглась в ту же позу эмбриона – обхватила колени руками, подтянула к животу. И проговорила тихо и тускло:

– Извини, мам, но у меня сил нет… Даже с кровати встать сил нет… И жить… И дышать нет сил… Я так больше не могу, не могу… Уйди, пожалуйста, мам…

– Доченька, да как же так-то! Ну чего ты так расклеилась, милая моя! Все образуется, вот увидишь! Проживем! Я всегда, всегда буду рядом!

– Да при чем здесь ты, мам… Что мне с того, что ты рядом? Подумаешь, какое счастье… Ты же сама понимаешь…

– Конечно, понимаю! Да только в чем уж такое горе, сама подумай! Ну, муж ушел… С кем не бывает? Что теперь, не жить? В любом случае надо жить!

– Надо. Наверное. Но я не могу. Просто не могу, и все. Я не хочу такую жизнь, мама. Не хочу.

– Ну, мало ли, чего мы хотим, чего не хотим… Жизнь – она в любом случае жизнь. Как бы ни сложилась, а жить ее надо. Ну же, Нинель, пересиль себя… Прими, смирись. В конце концов, у тебя ребенок! У тебя есть ответственность за Ниночку! Она ведь тоже переживает… Ну хотя бы Ниночку пожалей! Ты ей нужна, ради нее вставай и живи!

– Мам, ну чего ты от меня хочешь? Отстань! Ты же видишь, я не могу… Мне плохо, у меня все внутри болит…

– Я понимаю, доченька. Но все равно надо себя пересилить.

– Как? Как, я не понимаю? Как?

– Так я ж тебе говорю – хотя бы поднимись для начала. Поешь. Выйди с Ниночкой погуляй. Ну вспомни ты о дочери, в конце-то концов! Может, ей сейчас еще хуже, чем тебе! Она же все дни около тебя сидит, караулит. Не по силам ей такая ноша, пойми. Как бы с ней чего совсем плохого не приключилось…

– А почему Павел ее не пожалел? Почему, объясни? Ведь он должен был понимать, что будет с его ребенком! Что будет со мной! Почему?!

– Ну знаешь… Мужики, они ж по-другому устроены. Чего под них подстраиваться-то? Женщина все видит по-своему, а мужик – по-своему. И вообще… Он ведь не с Ниночкой разводится, а с тобой. Ты, может, ее даже больше страдать заставляешь, чем он…

– И что? Мне теперь умереть надо, чтобы никто не страдал? Так и оставьте меня в покое тогда! Дайте умереть нормально!

– Ну что ты говоришь такое, милая… Ну, попробуй же встать… Давай я тебе помогу? Сядем, пообедаем все вместе… Потом погуляем… На улице так славно, такой август теплый стоит! Ну хочешь, я вам с Ниночкой платьица наглажу? Те, которые у вас одинаковые? Голубенькие такие, с широким подолом? Или те, которые в клеточку… Ты же любишь, когда вы с Ниночкой выходите из дома в одинаковых платьицах?

– Да, любила… Раньше любила… А сейчас это будет смешно выглядеть, мам. Уже смешно.

– Да почему?

– А сама не понимаешь почему? Одинаковые платья – это же из той жизни… Из нормальной жизни. Когда у меня муж был. Семья была. А сейчас никакой жизни нет, вообще никакой. Нет ее, нет, понимаешь? Ну зачем, зачем ты мне сердце рвешь? И без того у меня в голове все время эта картина крутится! Как мы выходим с Ниночкой из подъезда в одинаковых платьях, как идем к машине… Как Павел нас ждет, как открывает двери машины… И все на нас оглядываются и так смотрят, будто картинку из журнала видят! И завидуют нам… Такая семья… Я знала, что нам все завидуют… А теперь все злорадствуют, наверное. В ладоши хлопают – была картинка, да кончилась!

Елена Михайловна вздохнула незаметно – не станешь же спорить, что не строится жизнь из картинок. Не терпит она их. Что она всякие другие картинки своей волей может подкинуть, и некрасивые тоже. Да чего уж там – некрасивых картинок в жизни больше бывает. Надо уметь все принимать… А не обманывать саму себя вот этими глупыми желаниями – чтоб все смотрели и завидовали. При чем тут все, если даже и завидуют? Жизнь-то твоя…

Да, спорить не станешь. Только хуже сделаешь. Не поймет доченька, не услышит. Привыкла лететь по жизни бабочкой, трепетать крылышками. Лучше уж молчать…

– Ты иди, мам… Устала я с тобой разговаривать. Ты ничего, ничего не понимаешь! Не могу больше. Уйди…

– Ладно, доченька. Пойду Ниночку заставлю что-нибудь горячее съесть. Да и погулять ее отправлю… Ну что она все время дома сидит? Еще заболеет, не дай бог… Отдыхай, доченька, отдыхай…

Ей и самой вдруг стал неприятен этот свой елейно звучащий голос. Довольно странное чувство – с чего бы вдруг? Будто заскреблось что-то внутри обидою – ты, мол, всю жизнь перед доченькой так и этак выплясываешь гопака, а она… Она тебе – зачем ты врешь, мам? Не было у меня никакого отца, родила меня от проезжего молодца? И это вместо «спасибо» за то, что вообще родила, жизнь подарила? Ты глупая мать, а я умная дочь? Уйди, разговаривать с тобой не хочу? Господи, да как же это вынести все… Ладно, благодарности не дождешься, так хоть пожалела бы мать…

Пришла на кухню, втянула в себя слезно воздух, ухватилась за горло. Нет, нет, плакать нельзя. Чего это вдруг на нее нашло? А главное – как не вовремя…

Так! Так… Что же она сделать хотела? Ах да, Ниночку борщом накормить… Надо уйти в суету, занять руки чем-то. Иначе с ума сойдешь. Еще не хватало, чтобы и она расклеилась!

Засуетилась по кухне – дел сразу много нашлось. Но обида не отпускала, так и скреблась внутри, подсовывала давно забытые картинки из прошлого. Даже лицо дочкиного отца вдруг всплыло – вполне себе симпатичное. Он тоже был командировочный, Сережей звали. Номера в гостинице были напротив… Постучал к ней спросить, нет ли кипятильника, очень уж чаю хочется, мол… А она ему и предложила неожиданно для себя – да вы заходите, я как раз воду вскипятила и чай уже заварила! Заходите, я вас угощу!

Он и зашел. И чаю попили, поговорили. У нее и в мыслях не было ничего такого… предосудительного. Как-то все само собой вышло, уж больно у него руки были нежные, глаза ласковые.

Потом лежали в темноте на узкой гостиничной кровати, обнявшись. Он ей про свою жизнь рассказывал, она слушала. Потом про свое житье рассказала. Говорили наперебой, будто прорвало их на откровения. Иногда ведь человек и сам себе не может признаться, что жизнь его не так складывается. А произнесет вслух наболевшее – и легче ему станет. Он жаловался – неудачно женат, мол… А она – что ее дома парализованная мама ждет. Уже несколько лет этот крест тяжкий нести приходится, да и она не ропщет, что поделаешь – судьба такая. И все годы женские на это ушли, и семьи своей не создала, и гнезда не свила. Так и будет куковать всю жизнь в одиночестве. Это еще большая удача, что двоюродная сестра Тамара приехала за мамой присмотреть, пока она в командировке! Какой-никакой, а передых! Она и не мечтала из дома вырваться, а тут вдруг начальник на работе вызвал да и говорит – поезжай, Лена, смени обстановку. Да если б она знала тогда, что и жизнь ее круто изменится…

В общем, всю душу излила первому встречному, и сразу легче стало. Нет, не жаловалась, потому что привыкла так жить. Человек ко всему привыкает, смиряется. Хоть и уговаривали ее многие – отдай, мол, маму в интернат, что ты жизнь свою гробишь? Света ведь белого не видишь, только одну дорогу и знаешь – работа да дом. Дом да работа. И мама ее тоже уговаривала – не хочу, мол, жизнь твою совсем убивать, тяжко мне это. Самое большое наказание для родителей – детям обузой быть. А она только сердилась на маму за такие слова. И бежала дальше по кругу – дом да работа, да снова дом…

Но когда Сереже все это про себя рассказывала, вдруг поняла – а ведь жалеет она себя, ой как жалеет. И даже поплакала у него на плече, отвела душу. Не знала еще, что утром ей на гостиничной стойке телеграмму вручат – мол, умерла мама, выезжай срочно. И опять заплакала, запричитала – как же так-то, ни раньше, ни позже! Будто судьба услышала, да и сделала все по-своему. Жалеешь, значит, себя? Плачешь? Ну так и быть – отпущу… По другому кругу теперь побежишь!

Собралась в тот же час, уехала. И Сережу больше не видела. Да и зачем бы его видеть? Подумаешь – одна грешная ночь в гостиничном номере… Для одинокой сорокалетней бабы вполне простительно.

Это уж потом она про свою беременность догадалась, после маминых похорон два месяца прошло. Сначала подумала, что климакс ранний пришел, даже к врачу не пошла. А потом догадалась… Да так испугалась – что делать-то? Не девочка ведь уже, пятый десяток разменяла! Сумеет ли выносить, неизвестно…

Ничего, выносила. Как молодая. Может, потому, что счастлива была. Очень счастлива! Ходила и всем улыбалась, и комплиментам радовалась – мол, как же ты расцвела, Леночка! Любо-дорого смотреть на тебя! Потому и доченька родилась такая… Ангелочек. Беленькая, аккуратненькая, как яичко. Есть кому себя отдать, жизнь посвятить…

Вот как так баба устроена, что обязательно ей себя кому-то отдать нужно? И так отдать, чтоб самой себе ни капельки не оставить? А главное – чем больше отдаешь, тем счастливее себя чувствуешь. И откуда только силы брались, непонятно… Вкалывала на двух работах, подъезды ночами мыла. Все для того, чтобы дочку достойно поднять. Чтобы у нее все было не хуже, чем у других. А может, и лучше. Хотя где там лучше… Разве приходится о лучшем мечтать, живя в коммуналке на окраине города? Одно счастье, что комната большая была, в ней и кухоньку свою можно устроить, чтобы не бегать за всяким пустяком на общую кухню. И уголок для Нинель отгородить, все красивенько там обставить. А самой можно и на старой тахте спать, ничего страшного. Все, все только для доченьки…

Вот только выучить толком дочку не получилось. Но это уж не ее вина, что у Нинель способностей к учебе особых не было. Школу окончила кое-как, пошла на курсы секретарей. Потом ее в приличную фирму на работу взяли… С виду-то она и впрямь будто ангелочек: беленькая, ладненькая, как улыбнется – ямочки на щечках. Может, Владимир Аркадьевич, директор фирмы, на эти ямочки и польстился, когда она на собеседование к нему пришла. Хороший этот Владимир Аркадьевич, сватом ей потом стал. Павел-то, сын его, тоже на фирме работал. Начальником какого-то там отдела, название такое мудреное, и не выговоришь. Да теперь-то уж какая разница… Теперь-то уж разницы никакой, если так вот все повернулось…

В общем, праздник у них там был. Корпоратив. На этом корпоративе у Павла с Нинель все и получилось. Выпившие оба были, головами не думали. А только Нинель через три месяца ей объявила со слезами – я ведь беременная, мам… Что теперь делать, не знаю… Врач говорит, аборт уже нельзя делать…

Ох, как вспомнишь то времечко, так мороз по коже идет! Сколько она сил приложила, сколько набегалась, сколько унижений натерпелась, прежде чем Павел сподобился на Нинель жениться! Поворачивалась, как вор на ярмарке! Но своего добилась-таки…

И как теперь думать, правильно ли добилась? Если все рушится в одночасье? Может, не надо было…

Хотя как – не надо? Ведь Нинель так счастливо жила! И свадьба была шикарная, и квартиру эту Владимир Аркадьевич для сына купил… Павел-то еще не в силе был, это уж потом он заматерел, когда вместо отца встал во главе фирмы. А Владимир Аркадьевич помер, царствие ему небесное…

Нет, как ни крути, а замужество для Нинель можно назвать удачным. Жила – как сыр в масле каталась. И женой была неплохой, все у нее только Паша да Паша, пылинки с него сдувала, заботилась. И дочка Ниночка всегда при ней… Хозяюшка, одним словом. Ну чего, чего еще этому Павлу надобно, а?! Все молчком с женой, все куда-то в сторону смотрит. И дома редко бывал… Говорил, на работе очень занят. Да Нинель и не требовала вовсе, чтобы он около нее сидел! У нее и своих забот хватало!

Хотя заботы эти… Уж больно они смешные были, честное слово. Игрушечные какие-то. Очень уж любила Нинель все фотографировать и в интернет отправлять. Сколько раз ей говорила – зачем ты это делаешь, зачем… Ведь счастье тишину любит, а ты хвастаешься! И дом свой фотографируешь, и Ниночку, и даже еду… Ведь правда – смешно! Какое людям дело до того, как ты живешь? А она в ответ только сердилась – ты ничего не понимаешь, мам! Сейчас все так делают! Это модно, понимаешь? Хотя… что ты в принципе можешь понять, мам…

А однажды вообще ее очень сильно обидела. Позвонила и говорит – приди, мам, накрой красиво на стол, пока я в салон схожу. И с Ниночкой посиди. У меня вечером гости будут. Подружки.