Синий взгляд смерти. Закат

– Королевы порой меняют чашки. Иногда по ошибке, иногда нет… Я не ошиблась. Нарианский лист улучшает цвет лица. Фердинанд будет прекрасно выглядеть. Завтра… Наше с вами уединение случайно. Если Манрик или Сильвестр решат узнать причину, они успокоятся, хоть и не получат от доказательств удовольствия… Господин Савиньяк, я озабочена вашим отъездом, последовавшим за отъездом Алвы, вашего брата и Альмейды. Я должна знать, что это означает.

– Войну. Возможно, войны.

– Фердинанд скоро вернется. Вы знаете меня и можете не лицемерить. Я знаю вас и могу не заламывать руки. Что будет со мной и моими детьми? Что будет с Эпинэ?

– Надеюсь, что ничего.

– Надеетесь?

– Чтобы что-то сделать, нужно время. Его нет ни у бордонов, ни у каданцев, ни у Колиньяров. Те, кто рассчитывает занять меня и Алву до весны, ошибаются. Мы вернемся раньше.

– Может быть, но Анри-Гийом очень плох. Колиньяр хочет видеть герцогом Марана.

– Колиньяр недавно потерял наследника. Ему некому передать даже собственный герб. Моя мать не желает соседствовать с Маранами, она образумит маркиза Эр-При.

– Она или вы?

– Так ли важны подробности?

– Верно. Мы можем только верить друг другу, но мы не можем друг другу верить. Как быть с этим? Я не хочу развода, но смерти не хочу еще больше. Я знаю, Алва поручил нас – всех – вам. Вам, не Манрику! Вас отсылают. Я больше не остаюсь одна даже в молельне – меня «защищают» от убийц, которых может подослать Штанцлер. В Золотой столовой после грозы протек потолок. Пока художники отмывают плафон, королевской чете накрывают в северном крыле.

– Я не только не комендант Тарники. Я уже и не комендант Олларии. По крайней мере до зимы.

– Вы не успеете вернуться, Савиньяк. Скорее уж Алву вернут как… регента Талига. Регент должен находиться в столице.

– Не обязательно. Алонсо Алва большей частью был при армии.

– Вы согласитесь?

– С чем, сударыня?

– С тем, что сделают без вас? Алва давал слово защитить меня и детей. Вы давали слово заменить его в его отсутствие. Фердинанду вы оба всего лишь присягали. Странная вещь присяга – для одних она значит все, для других ничего. Я имею в виду свою семью, граф. Было два Ги Ариго…

– Я помню про обоих. В северном крыле не лучшие комнаты, там снятся дурные сны. Моя матушка имеет обыкновение превращать свои страхи в притчи, ваша, помнится, тоже баловалась пером. Почему бы вам не последовать ее примеру?

– Если я назову вас так же, как Ги, своего брата Ги, я ошибусь?

– Как вы его назвали?

– Подлецом. Ни в коем случае не трусом, но подлецом. Я не жалею, что была с вами откровенна. Вы не узнали ничего нового. В отличие от меня… Вы хорошо ненавидите, граф, лучше всех, кого я имею несчастье знать. Других удовлетворила Занха для Борна и Закат для младших Эпинэ, а вас?

– Вы все-таки заламываете руки. Это излишне. Запоминайте. Урготелла. Улица Четырех Дождей. Лавка «Поющая лилия». Хозяин знает, как будить нарциссы осенью, а лилии – зимой. Если он получит сонет, в котором упоминается жаба, он переправит его Алве. Если последние две рифмы будут «конца – сердца», Алва вернется. Если второе четверостишие начнется с «Он ждал», он вернется немедленно и без предупреждения. И еще. В личную королевскую охрану переведено несколько гарнизонных офицеров. В том числе Чарльз Давенпорт, сын генерала Энтони. Молодой человек в большой обиде на Алву, зато он вряд ли станет выполнять приказ, который напомнит ему об Октавианской ночи.

– Вы часто посылаете цветочнику сонеты?

– Нет. Именно поэтому они должны дойти. Запомните еще одно имя. Райнштайнер.

– Бергер?

– Да. Он проследит за Маранами.

– Вам нужны мои извинения?

– Нет.

– И все же извините. За заломленные руки. Вы помните турнир в Гайярэ и свой сонет?

Лионель помнил.

4

Маршала пришлось запереть в спальне. Он вопил и скреб по дереву когтями, норовя вырваться. Завтра служанка будет затирать царапины воском и ворчать. Луиза с досадой глянула на исполосованную руку и отодвинула засов.

– Капитан Гастаки, входите.

Кот взвыл, как сорок привидений. Вдова Арнольда Арамоны скривилась и посторонилась, пропуская его же жену. Зоя немедленно шагнула через порог.

– Что с тобой? – в лоб спросила она. – Где этот скот?

– Я его заперла. – Госпожа Арамона покосилась на царапины, те вовсю кровоточили.

– В Закат кота! Ты в обиде. В большой обиде. Тебе больно. Кто этот скот?! Я до него доберусь… Это просто, пока есть дорога от тебя к нему. К обидчику, а она есть, пока болит. Ты только скажи, он у меня, якорь ему в глотку, покорячится! Урод поганый.

– Не надо, Зоя. – Вот так родичей выходцам и скармливают. Под настроение. – Давай лучше…

А что лучше? Святая Октавия, дожили! Чуть не предложила выходцу чашечку розового отвара. С вареньем.

– Извини. Забыла, что… ваших не угощают, но сесть-то ты можешь?

– Могу. От меня не сгниет. – Зоя бросила на стул шляпу. Отличную офицерскую шляпу, что не скрывала лица и не отбрасывала тени. – Плохо всё! И становится хуже. Пожар во время потопа! Умные больно… Кто вас просил якорные цепи портить? Кто, скажи?! Теперь не поштормуешь, теперь лишь уходить, только не всем… Уже не всем! А то разнесете на ногах, как мухи. Мой говорит, чтоб я плюнула. Не твое, говорит, дело, но нельзя же так! В садке этом вашем нетронутых… как твоя дочка, как то дурище, что за мной скакало, знаешь сколько?! И чтобы они все разом… Не хочу!

Не отбрасывающая тени гостья подалась вперед, Луиза невольно последовала примеру собеседницы, но Зоя отшатнулась:

– Ты горячая! Мы уже раз с тобой ходили… Нельзя снова! Не трогай меня!

– Я не трогаю.

– Ты слушай! С этой вашей столицей… Уже скоро. Где пусто, туда течет, течет и топит. Если не пусто, оно возьмет. Не посмотрит кого, просто возьмет к четырем лунам! Ты видела. Так и будет, если не влезем! Ты хоть что-то сделала?!

– Я написала… маршалу Савиньяку. Он мне поверил, бергеры тоже поверили. К нам приезжал человек от регента и расспрашивал. Герцог Ноймаринен…

– Регент – дурак, они все дураки… Даже мой. Гордится, что малявка может… Мы – нет, она – может, но так нельзя! Пусть все будут, пусть каждому – свое, а не одно общее, что слизнет…

Пусть все будут! Иначе не сказать. Эйвон, Айри, Мирабелла с девочками, их не вернешь, но те, кто остался… Пусть все они живут! И кошка Катарина, и дура Одетта, и маменька с ее кудряшками, морщинками и коготками… Пусть живет долго, даже если сожрала твою молодость и пытается изодрать то, что еще осталось…

– Эй! – проревело под ухом. – Эй, ты опять?! Кто он? Имя! Назови имя…

– Не надо, – устало попросила Луиза. – Зоя, никакой это не «он»… Нет у меня «его». Я письмо от матери получила, вот и вспоминается весь вечер то одно, то другое. Когда я молоденькой дурочкой была, она меня почти съела. Я в зеркало глянуть лишний раз боялась, не то что на кавалеров, а мать… такая красивая, в оборочках… отставляла пальчик и завязывала бантики! Мне завязывала, с моей рожей! Это как ворону желтеньким красить – сразу ясно, что не морискилла.